Зачем звать их обратно с небес?

«Зачем звать их обратно с небес?» (англ. Why Call Them Back from Heaven?) — фантастический роман Клиффорда Саймака 1967 года.

Цитаты

Ничего, что могло бы угрожать жизни! Никаких опрометчивых затей, никакого альпинизма, никаких полётов — только на практически безопасном вертолете, никаких автогонок и кровожадных видов спорта. Главное — надежность; ровность хода эскалаторов, ступеньки из эластичного материала — всё, чтобы исключить несчастный случай. Даже воздух огражден от загрязнения: заводские дымы фильтруются, машины не чадят допотопным горючим, но работают на вечных батареях, приводящих в движение электромоторы. Первая жизнь человека должна быть очень долгой, ведь это его единственная возможность составить себе капитал для следующей. И поскольку цель общества состоит именно в том, чтобы добиться её максимального продления, то нельзя допускать, чтобы неосмотрительность или тяга к чрезмерной экономии (вроде постоянного желания избежать ремонта машины) отняли годы, необходимые для накопления средств, предназначенных для жизни второй. — 2

No chances—no chances of any kind that would threaten human life. No more daredeviltry, no more mountain climbing, no more air travel, except for the almost foolproof helicopter used in rescue work, no more auto racing, no more of the savage contact sports. Transportation made as safe as it could be made, elevators equipped with fantastic safety features, stairways safeguarded with non-skid treads and the steps themselves of resilient material . . . everything that could be done being done to rule out accident and protect human life. Even the very air, he thought, protected from pollution—fumes from factories filtered and recycled to extract all irritants, cars no longer burning fossil fuels but operating on almost everlasting batteries that drove electric motors. A man had to live, this first life, as long as he was able. It was the only opportunity that he had to lay away a competence for his second life. And when every effort of the society in which he lived was bent toward the end of the prolongation of his life, it would never do to let a piece of carelessness or an exaggerated sense of economy (such as flinching at the cost of a piece of padding or the re-energizing of a buffer) rob him of the years he needed to tuck away the capital he would need in the life to come.

... он постепенно приближался к киоску, где торговали табаком, наркотиками и всякой всячиной. У прилавка с наркотиками, как обычно, не протолкнуться. По дороге на службу люди заходят сюда, чтобы приобрести пилюли грёз — галлюциногены, которые доставят им вечером несколько приятных часов. <…> есть люди, которым необходимо компенсировать недостаток тех волнений и страстей, что были привычны когда-то — когда смерть постоянно дышала человеку в затылок, окончательная смерть. Для таких людей жизнь, наверное, бесцветна, скучна; они не знают стремления к цели, забыли о ней — об этой прекрасной цели, забыть, что их теперешняя жизнь — лишь время подготовить себя к вечности. Продираясь сквозь толпу, он, наконец, достиг киоска. Чарли, его владелец, завидев приближающегося Фроста, извлек из-под прилавка кляссер с марками. — Доброе утро, мистер Фрост, — приветствовал он. — Есть кое-что специально для вас. — Снова Швейцария, как я вижу, — хмыкнул Прост. — Чудесные марки, — убежденно сказал Чарли. — Рад, что их купите именно вы. Через сто лет не пожалеете. Прост взглянул на правый нижний угол кляссера. 1.30 — было написано там карандашом. — Сегодня, — прикинул Чарли, — они стоят доллар восемьдесят пять. — 2

... he slid along, foot by foot, to reach the hobby stand that was flanked on one side by the tobacco counter and on the other by the drug concession. The space in front of the drug counter was packed. People stopping on their way to work to pick up their dream pills—hallucinatory drugs—that would give them a few pleasant hours come evening. <…> there were those who felt they needed them—something to make up for what they felt they might be missing, the excitement and adventure of those former days when man walked hand in hand with a death that was an utter ending. They thought, perhaps, that the present life was a drab affair, that it had no color in it, and that the purpose they must hold to was a grinding and remorseless purpose. There would be such people, certainly—the ones who would forget at times the breath-taking glory of this purpose in their first life, losing momentary sight of the fact that this life they lived was no more than a few years of preparation for all eternity. He worked his way through the crowd and reached the hobby stand, which was doing little business. Charley, the owner of the stand, was behind the counter, and as he saw Frost approaching, reached down into the case and brought out a stock card on which a group of stamps were ranged. "Good morning, Mr. Frost," he said. "I have something here for you. I saved it special for you." "Swiss again, I see," said Frost. "Excellent stamps," said Charley. "I'm glad to see you buying them. A hundred years from now you'll be glad you did. Good solid issues put out by a country in the blue chips bracket." Frost glanced down at the lower right-hand corner of the card. A figure, 1.30, was written there in pencil. "The price today," said Charley, "is a dollar, eighty-five."

Никто не скажет точно, как и когда это произошло, но настал день и все поняли, что небольшое, зародившееся в 1964 году движение стало наиболее масштабным за всю историю человечества — во всех отношениях. Хотя бы по влиянию, которое оно оказывало на людей — уверенных уже не только в смысле самой программы, но и в успехе предприятия. Движение было массовое — если учесть миллиарды замороженных, которые ожидали воскрешения, и, возможно, самое крупное — по своему финансовому могуществу, ибо все замороженные отдали свои деньги на хранение в Нетленный Центр. Итак, в один прекрасный день мир проснулся и обнаружил, что Нетленный Центр стал крупнейшим акционером планеты и подчинил себе разнообразные индустрии. Тогда только, слишком поздно, правительства осознали, что ничего уже не могут поделать с Нетленным Центром — при всём своём желании. Любая попытка ограничить деятельность Центра, — что-либо запретить ему, ввести контроль — стала теперь бессмысленной — он сконцентрировал в своих руках огромный капитал, и общественное мнение было на его стороне. Сопротивления практически не возникало, и могущество Центра продолжало расти. И вот сегодня, размышлял Фрост, он сделался мировым правительством, финансовой опорой планеты и единственной надеждой человечества. Но надеждой, за которую заплачено с лихвой — она превратила людей в скаред, понуро тянувших свою лямку. Фрост привык обходиться без молока, которое любил, и весь его ленч — два тоненьких бутерброда в бумажном пакете. И это ради того, чтобы каждую неделю откладывать большую часть заработка в Нетленный Центр, с тем, чтобы капитал продолжал расти и тогда, когда он, бездыханный, окажется в подвале. Его комната убога, он питается всякой дешёвой дрянью и ни разу в жизни не был женат. Зато капитал растёт с каждой неделей. Вся жизнь сосредоточилась на величине счёта. — 10

Just when it happened, or how it happened, or what brought about the realization, no one now could tell-but there came the day when it became apparent that the little movement of 1964, now called Forever Center, had become the biggest thing the world had ever known. Big in many ways. Big in the hold it had on the public imagination, which, in many instances, now constituted a firm belief in not only the purpose of the program but in its capacity to carry out the program. Big in the participation in the program, with millions of frozen bodies stored away to await revival. And, perhaps most important of all, big in its assets and investments. For all those millions who now lay frozen had left their funds in trust with Forever Center. And one day the world woke to find that Forever Center was the largest stockholder of the world and that in many instances it had gained control of vast industrial complexes. Now, too late, the governments (all the governments) realized they were powerless to do anything about Forever Center, if, in fact, they had wanted to do anything about it. For to investigate it, to license, to restrict it in any way would have been flying not only into the face of an entrenched financial position but also into the face of an awakened public interest. So there was nothing done and Forever Center became more powerful and more invulnerable. And today, thought Frost, it was the government of the world and the financial institution of the world and the world's one hope. But a hope that was dearly paid for-a hope that had made tightfisted moneygrubbers of the people of the world. He'd gone without a pint of milk-a pint of milk he'd wanted, a pint of milk that his body had cried out for-when he ate his lunch. And that lunch had been two thin sandwiches from a paper bag. And all of this because each week he must put away a good part of his salary in Forever stock, so that during those long years when he lay dead and frozen the funds would multiply by interest and by dividend. He lived in this wretched room and he ate cheap food, he had never married. But his fund against revival and th« second life grew week by week and his whole life centered on the credit book that showed his ownership of stock.

Нет, она ушла не затем, чтобы уберечься, по чтобы спасти мир. Она пошла своим путем, потому что не могла допустить, чтобы человечество узнало, что два последних столетия занималось ерундой. И потому, что надежда, которую она нашла в гамалийской математике, оказалась слишком хрупкой и слишком сложной для большинства, привыкшего к простому устройству будущего мира, который человечество для себя сочинило. Святые люди правы, подумал Фрост, как было право человечество, в течение многих веков придерживаясь веры. Хотя, он был уверен, Святые отвергли бы доказательство Моны — нет в нём ни вечной славы, ни звука серебряной трубы архангела. Оно не обещает ничего, кроме жизни, уходящей в вечность. Ни слова о том, какой эта жизнь будет, ни малейшего нам`ка на то, кем там станет человек. Но это — доказательство, решил Фрост, и это лучше веры. Вера никогда ничего не могла противопоставить фактам. — 36

She had fled, not to protect herself, but to protect the world. She walked the lonely road because she could not bear to let mankind know it had been wrong for almost two centuries. And because the hope she had found in the Hamal math was too poor and frail a thing to stand up against the elaborate social structure man himself had forged. The Holies were right, he thought—as mankind itself had been right for many centuries in the faith it held. Although, he knew, the Holies would reject out of hand the evidence of life's foreverness because it held no promise of everlasting glory, nor the sound of silver trumpets. For it promised nothing beyond life going on into eternity. It did not say what form that life would take or even if it would have a form. But it was evidence, he thought, and that was better than mere faith, for faith was never more, even at the best, than the implied hope for evidence.

Перевод

А. Левкин, 1991

О романе

	… разочаровывающая приключенческая середина, <...> [но] прекрасно сбалансированное начало <...> [и] чрезвычайно провокационное, хотя и отрывочное, заключение, <...> мастерски рассказанное и описанное.
	… a disappointing action-adventure mid section <…> [but a] beautifully balanced opening <…> [and an] extremely provocative, though sketchy, conclusion. <…> Mastery of narrative and description.
	— Джудит Меррил, 1967

	Эта книга живёт лишь в нескольких сценах. В основе сюжета — бесхитростная погоня — возникшая в малопонятно экстраполированном мире <…>. Несмотря на многообещающий фон, Саймак не создал ничего настоящего; корпорация, захватившая мир, <…> действует как рекламное или страховое агентство-переросток, как чудовищное разрастание юридической профессии, или как любое другое корпоративное злодейство в любой выборке нф-романов. <…> Только когда его беглец входит в контакт с наиболее реальным для писателя миром — сельской местностью Висконсина-Миннесоты — Саймаку есть что описывать. Но он не описал ничего, что не описывал раньше. Всё остальное время <…> он обнародует чушь,..
	It’s only in a few scenes that this book lives. The plot — a simpleminded chase — occurs in a poorly-realized extrapolation of a world <…>. Despite this promising background, Simak has done nothing real; the corporation which has taken over the world <…> acts like an overgrown advertising or insurance agency, like a monstrous overgrowth of the legal profession, or like any of the other corporate villains of any of a score of sf novels. <…> Only when his fugitive is in contact with the world most real to his writer — the Wisconsin/Minnesota countryside — is Simak writing anything. And he’s not writing anything he hasn’t written before. The rest of the time <…> he’s promulgating hooey,..
	— Альгис Будрис, 1967