Бэтман Аполло

«Бэ́тман Апо́лло» — постмодернистский фантастико-философский роман Виктора Пелевина, впервые опубликованный в марте 2013 года. Продолжение романа «Empire V».

Цитаты

— Если ты помогаешь тем, кто тебе нравится, ты просто расчёсываешь своё эго. — Великий вампир

— Человек всегда выходит в сеть с предвкушением, что он сейчас выловит из океана информации нечто ценное, интересное и нужное. И что происходит через три-четыре часа? Он встаёт из-за монитора с чувством, что через его душу пронеслось стадо свиней. — OMEN (вариант трюизма)

— Но в чём смысл? — спросил я. — Что, так всю жизнь глядеть на небо и облака? У нас этого мужичонку, — я кивнул на экран, — со времён Петра Первого пытаются одеть во что-нибудь европейское. И сбрить ему бороду… — Знаю, — сказала Софи. — Колониальная эксплуатация, Рама. Западный образ жизни требует от человека чудовищного количества игры. Каждый день, каждый миг. Западная культура построена на одной тайной аксиоме — что жизнь, протекающая в визуально привлекательных формах, уже в силу этого является приемлемой. Аполло воспитал целые поколения доноров, реагирующих не на реальность жизни, а на картинку этой реальности. Для кинозрителя нет разницы между «быть» и «выглядеть». Ты становишься генератором визуальных образов, которые в идеале должны вызывать чужую зависть. Ты всё время занят перформансом, который должен убедить других и тебя самого, что ты успешен и счастлив. Ты всю жизнь работаешь источающим боль манекеном, сравнивающим себя с отражением других восковых персон… Если интересно, посмотри на посмертную маску вашего Петра. Многое поймёшь. — American Dream

Важно ведь не то, что случится на пике процесса. Всё это промелькнёт и исчезнет, оставив только пару пыльных роликов на ютубе. Важно только то, что останется, когда всё успокоится и затихнет. — Подвиг

— Смартфон — оружие активиста! Если вы конструктивно рассерженный креативщик, не согласный поступиться своим достоинством, если вы за весёлый и шумный натиск с элементами карнавализьма, ваш естественный выбор — последний iPhone. А если вас уже не остановить, если вы хмурый и серьёзный конспиратор, склоняющийся к полулегальным формам борьбы — тогда, конечно, вам нужен Samsung Galaxy… — Подвиг

Мужчины, чуть заикаясь от застенчивости, начинают объяснять, что давно и старательно испекают символическое причастие прогресса для России. Бюджет огромный. Алхимическую реторту духа курируют международные духи добра. Но вот беда, сначала никак не выходило похоже на конфету. А потом по русскому обычаю украли все деньги и проебали всё говно. Даже символическое — так что теперь не спасает и Фрейд. — А вы, Владимир Георгиевич, из хулиганства и злобы так хорошо слепили, что мы и мечтать не смели-с… Не представляете, как совпадает с методическим вектором. Вы из издевательства сделали. А мы не могли на полном серьёзе и за большой бюджет… Давайте дружить, вот что-с… — А что мне надо будет делать? — Да всё то же самое-с. Говорите о говне красиво. Красиво и немного нервно. А мы уж не останемся в долгу перед своим певцом. Героя отводят в горницу, и он падает спиной на опричную перину. — СРКН

Ацтланский календарь

— Сегодня всякий готов смеяться над гламуром и дискурсом. Но никто не посмеет смеяться над благородным негодованием по поводу несправедливости и гнёта, запасы которых в нашей стране неисчерпаемы. Гражданский протест — это технология, которая позволит поднять гламур и дискурс на недосягаемую нравственную высоту. Мало того, она поможет нам наделить любого экранного дрочилу чувством бесконечной моральной правоты. Это сразу уберёт в черепных коробках весь люфт. А вслед за этим мы перезапустим святыни для остальных социальных страт. Чтобы везде горело по лампадке. Мы даже не будем чинить ограду. Публика всё сделает сама. Не только починит, но и покрасит. А потом ещё и разрисует. И сама набьёт себе за это морду… <…> — Протест — бесплатный гламур для бедных. Беднейшие слои населения демократично встречаются с богатейшими для совместного потребления борьбы за правое дело. Причём встреча в физическом пространстве сегодня уже не нужна. Слиться в одном порыве с богатыми и знаменитыми можно в Интернете. Управляемая гламурная революция — это такое же многообещающее направление, как ядерный синтез… — <…> Что значит — гламурная революция? Её что, делают гламурные бляди? — Нет. Сама революция становится гламуром. И гламурные бляди понимают, что если они хотят и дальше оставаться гламурными, им надо срочно стать революционными. А иначе они за секунду станут просто смешными. — Ничего радикально нового здесь нет, — пробасил Самарцев. — Только хорошо забытое старое. Во время Первой мировой светские дамы ездили в госпиталь выносить за ранеными крестьянами утки. И наполняли себя благородным достоинством, вышивая кисеты для фронтовых солдат. — Но тогда в этом не было элементов реалити-шоу, — сказал Калдавашкин. — А нам нужно именно непрерывное реалити-шоу, блещущее всеми огнями гламура и дискурса — но не в студии, а на тех самых улицах, где ходят зрители. Которое позволит наконец участвовать в реалити-шоу всем тем, кто искренне презирает этот жанр. — Это будет реалити-шоу, — сказал Самарцев, — которое никто даже не посмеет так назвать. Потому что оно обнимет всю реальность, которую мы будем правильным образом показывать ей самой, используя зрителя не как конечного адресата, а просто как гигиеническую прокладку. И как только зритель почувствует, что он не адресат, а просто сливное отверстие, как только он поймёт своё настоящее место, он и думать забудет, что кто-то пытается его обмануть. Тем более что ему будут не только предъявлять актуальные тренды, но и совершенно реально бить по зубам… <…> С гламурной точки зрения протест — это просто новая правильная фигня, которую надо носить. А не носить её — означает выпасть из реальности. Какие чарующие и неотразимые сочетания слов! Политический жест… Самый модный оппозиционер… Стилистическое противостояние… — Но как все удержать под контролем? Вдруг это <…> перевернет лодку? — Нет, — улыбнулся Калдавашкин. — Любая гламурная революция безопасна, потому что кончается естественным образом — как только протест выходит из моды. Когда новая правильная фигня перестанет быть модной, из реальности начнут выпадать уже те, кто до сих пор её носит. Кроме того, мы ведь не только поп-звёзд делаем революционерами. Мы, что гораздо важнее, делаем революционеров поп-звёздами. А какая после этого революция?

— … наполовину Ацтланские хроники состоят из их догадок. <…> — И что, по этому календарю в 2012 году у нас гламурная революция? <…> — Это уже в переложении на современный русский… «Две тысячи двенадцать. Россия. Главное событие — „гроза двенадцатого года“, также известная как „революция пиздатых шубок“, „pussy riot“ и „дело Мохнаткина“, — гламурные волнения 2012 года, когда дамы света в знак протеста против азиатчины и деспотии перестали подбривать лобок, и их любовники-олигархи вынуждены были восстать против тирана. Волнения закончились, когда небритый лобок вышел из моды».

Щит Родины

— У мусульман пророк! У евреев богоизбранность! У американцев свобода! У китайцев пять тысяч лет истории! А у нас ничего нет. Ничего вообще, за что нормально оскорбиться можно. Пятьдесят миллионов положили — и не считается. Наоборот! Нам ещё и говорят — а ну повинились по-бырому перед английской разведкой! Вот как западные халдеи работают! А вы… Сколько лет уже ничего в ответ выдать не можете! Даже в тактических вопросах тонем. Просрали все дискурса. Россия не в состоянии изготовить ни одного ударного симулякра, способного конкурировать на информационном поле боя с зарубежными образцами… Ни од-но-го! Позор! Мне вам что, горло порвать и кровь выпить, чтоб вы поняли, как всё серьёзно?

— Карго-либерализм как состояние души возникает, когда человек, живущий в несправедливом и лживом обществе, видит, что рядом есть группа людей, по неясной причине обладающая серьёзными социальными преференциями… <…> Наблюдая за элитой, <…> человек перенимает характерный для неё набор ритуальных восклицаний, получая таким образом символическое право на социальные преференции — обычно лишь в своих собственных глазах. <…> Большинство людей думает, что встать в эту воображаемую очередь за бесплатным черепаховым супом и означает «разделить идеологию». <…> Классический либерализм — одно из высших гуманитарных достижений человечества. Ухитриться даже из него сделать грязную советскую неправду — это уникальное ноу-хау российского околовластного интеллигента, уже четверть века работающего подручным у воров. Превратить слово «либерализм» в самое грязное национальное ругательство — означает, по сути, маргинализировать целую нацию, отбросив народ на обочину мирового прогресса. Однако российских мафиозных консольери называют «либеральной интеллигенцией» по чистому недоразумению. Для этого существует не больше оснований, чем именовать каких-нибудь приторговывающих своим народцем африканских колдунов «европейцами» на основании того, что они в ритуальных целях носят голландские кружева. Такое возможно только в обществе, которое восемьдесят — а сейчас уже и все сто лет — жило строго по лжи, полностью ею пропитавшись… <…> Как только под чекистской хунтой начинает качаться земля, <…> карголиберальная интеллигенция формирует очередной «комитет за свободную Россию», который так омерзительно напоминает о семнадцатом и девяносто третьем годах, что у зрителей возникает рвотный рефлекс пополам с приступом стокгольмского синдрома, и чекистская хунта получает семьдесят процентов голосов, после чего карголибералы несколько лет плюются по поводу доставшегося им народа, а народ виновато отводит глаза…

— Креативный класс — это вообще кто? — Это которые качают в торрентах и срут в комментах, — ответил я. — А что ещё они делают? — Ещё апдейтят твиттер.

— Бери моих лучших халдеев — и делай мне русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Но только чтобы всё было цивилизованно и мягко. И не дольше трёх месяцев. Не хочу краснеть за вас перед миром.

— Вы хотите сказать, счастливых людей вообще нет? — Есть временно счастливые. Ни один человек в мире не может быть счастливее собственного тела. А человеческое тело несчастно по природе. Оно занято тем, что медленно умирает. У человека, даже здорового, почти всегда что-нибудь болит. Это, так сказать, верхняя граница счастья. Но можно быть значительно несчастнее своего тела — и это уникальное человеческое ноу-хау.

— … русский человек почти всегда живёт в надежде, что он вот-вот порвёт цепи, свергнет тиранию, победит коррупцию и холод — и тогда начнётся новая жизнь, полная света и радости. Эта извечная мечта, эти, как сказал поэт Вертинский, бесконечные пропасти к недоступной весне — и придают жизни смысл, создавая надежду и цель. Но если тирания случайно сворачивает себе шею сама и цепи рвутся, подвешенный в пустоте русский ум начинает выть от подлости происходящего вокруг и внутри, ибо становится ясно, что страдал он не из-за гнёта палачей, а из-за своей собственной природы. И тогда он быстро и незаметно выстраивает вокруг себя новую тюрьму, на которую можно остроумно жаловаться человечеству шестистопным ямбом.

О романе

В девяностых и ранних нулевых домашние мальчики вроде меня узнавали обо всём важном для разговоров на улице из ваших книг. Ваши шутки опережали анекдоты. В 2013 году всё изменилось. Вы вдруг стали шутить о том, что обмусолено и обшучено много лет назад. Из модного молодого учителя вы превратились в ветерана Куликовской битвы, который с важным видом рассказывает: «Вчера нашёл отличный сайт, совсем новый, Гугл называется. Гениальная вещь, всем рекомендую».

— Константин Мильчин, «50 оттенков Пелевина»

2013

… социальная актуальность представлена <…> с позиций абсолютного нигилизма и отрицания. Современная культура вообще, актуальный миропорядок в целом (и в российском, и в западном его вариантах) у Пелевина вызывают страстное неприятие. <…> позиция Пелевина: и существующий порядок, и протест против него, и социальная несправедливость, и российское правовое средневековье, и западное комфортное существование, и американская мечта — всё это, по существу, одно и то же. Это знаки неправильного мировосприятия, навязываемой ложной модели мира. Нужно изменить восприятие, а не порядок вещей. От порядка вещей нужно бежать. Лучше всего бежать в буддизм <…>. Так что, конечно же, это роман о великой любви. Непонятно только, почему в романе эта любовь проповедуется со страстью, которая скорее ближе к злобе и раздражению.

— Николай Александров, «„Бэтман Аполло“ Виктора Пелевина: роман о великой любви»

У каждого Наполеона бывает своё Ватерлоо: Пелевин на этот раз создал собственных «Утомлённых солнцем — 2» и хотел он ровно того же, что Михалков, — добра. Каждый творец живёт по законам придуманной им вселенной, укрепляя гнёздышко повествования веточками собственных идей. До тех пор, пока они скрыты от читателя или зрителя, гнездо прочно — пусть бы веточки были и не совсем надёжными. Но однажды творец хочет нас познакомить со своей кухней, с тем, как устроена его вселенная, и здесь творцу, как правило, изменяет чувство меры. <…> В обоих случаях поражает дистанция между объективной ценностью таких идей и субъективной уверенностью творца в собственной прозорливости. <…> читатель Пелевина за год стал мудрее Пелевина, он его перерос, как становится мудрее человек благодаря уникальному жизненному опыту. За год его читатель превратился в гражданина. Протесты были, кроме прочего, ещё и попыткой вырваться за границы консюмеризма, отыскать вещи, которые не продаются и не покупаются. Сформировать — пусть наивно — новые ценности. А Пелевин остался на прежних позициях, традиционных и архаичных: всё равно всему, ничего не изменится, народишко дрянь, подайте же чашу забытья. <…> у Пелевина по мере усиления боли растёт только презрение к человечеству и жалость к себе.

— Андрей Архангельский, «Бэтман около ноля»

… это не литература в самом первичном её смысле, это не увлекательно, не волшебно, не точно, не пластично. И если бы автором этого текста не был Пелевин, то этот текст не мог бы быть напечатан в известном издательстве ни при каких обстоятельствах и никаким тиражом. <…> эту книгу писал Сергей Минаев, который в каком-то изменённом сознании вообразил себя Сергеем Лукьяненко. Только в этом моя претензия: книга не имеет отношения к волшебству. <…> я знаю (это видно по книге), что он очень хороший человек. Реально сострадает тем, кого пихают в автозаки, а не тем, кто пихает. И попытки сказать, что эта книга «против протестного движения» несостоятельны…

— Дмитрий Быков

Скучным, что скорее всего справедливо, назвал его Дима Быков, несправедливо уточнив, что его мог написать Минаев, то есть записной кремлёвский пропагандон. Не смог бы. Да и не осмелился бы. <…> по существу последний роман тяготеет к совершенно другому жанру, нежели предыдущие — это уже не столько мистический или буддистский пародийный наркотриллер, сколько вполне даже философский роман а-ля «Моя исповедь» Толстого или «Исповедь» Руссо. Естественно, с дурацким мистическим бредом пополам. <…> Если юношеские страдания по поводу бессмысленности [жизни] из романа вычесть, то останется несколько тем, вполне даже здравых, хотя и они подчас подаются с занудством хрестоматийного скептика Радзиховского. Тем не менее, о них имеет смысл поразмышлять, потому что именно они смертельно обидели либеральную интеллигенцию…

— Михаил Берг, «Пелевин как Радзиховский»

За 20 лет, что Виктор Пелевин живёт на литературной сцене, мир тысячу раз успел поменяться, лёд тронулся, застыл и снова поплыл, а у читающей публики всё тот же крысолов. И она всё так же бредёт за его дудочкой, играющей всю ту же песню. Не успела новая книга Пелевина «Бэтман Аполло» выйти в свет, как в сети появились десятки рецензий. Это значит, десятки критиков бросились покупать книгу, едва она улеглась на прилавки. И затем потратили 12 часов <…> на знакомство с публицистической колонкой длиной в роман о главных событиях прошлого года, вдохновлённой давно знакомой по другим пелевинским книгам идеей: всё, включая ваши протесты, дерьмо, бессмыслица и цинизм. Двенадцать часов на бесчисленные плевки в собственный адрес. Что это? Читательский мазохизм? Привычка? Инерция? Нет, тут другое. Пелевин нужен читателям именно таким. <…> Он — гарант её стабильности. Публике, голодной до нового, тем не менее важно убеждаться и в том, что остались в этом меняющемся мире и неизменные величины. Бродя по новым маршрутам, изредка натыкаться и на чуть позеленевшую бронзовую фигуру. И делать облегчённый выдох. Виктор Олегович с нами, все на том же месте. Можно двигаться дальше.

— Майя Кучерская, «Книга без перемен»

Пелевин перестал идти в ногу со временем: <…> у нас тут Болотная и Pussy Riot, а он опять про гламур и дискурс, а если про Болотную — то брезгливо и через губу, ну как так. <…> объяснять протесты (да и вообще что бы то ни было) через понятия «гламур» и «дискурс» в 2013 году стесняются даже в КВН, ничего особенно злокозненного Пелевин сказать не пытается. Транслируемые им мысли наверняка хоть раз да приходили в голову любому участнику протестного движения, если он не бот и не засланный агент. <…> это самый статичный роман Пелевина <…>. Но вот в чём Парадокс Пелевина <…>: если автор так зол и насмешлив в оценках условной современности, настолько дотошен (не сказать зануден) в затверживании метафизических построений, если его герои, несмотря на все апгрейды, движутся с изяществом персонажей восьмибитной игры — почему читать Пелевина так легко и комфортно, отчего тот же «Бэтман Аполло» действует на сознание как радио «Relax FM»? Возвращаясь к коллективному бессознательному — есть подозрение, что Пелевин уже полтора десятка лет ловит и не без изящества переводит на русский разлитое в воздухе ощущение: что мы оказались внутри зловещего спектакля, в котором нас заставляют заниматься бессмысленными унизительными делами ради чьих-то неведомых (и скорее всего, корыстных) целей. Это, конечно, очень «офис-менеджерское» чувство — и удивительным образом Пелевин ни на миллиметр не приблизил своих читателей к постижению четырёх благородных истин, зато сформировал типичные «офис-менеджерские» способы объяснения реальности: всё вокруг пиар, всё заказано и проплачено, любое слово, идея, образ скрывает попытку вытянуть у вас из кармана лишние сто долларов. И конечно, узнавать, что кто-то расшифровывает твои внутренние фрустрации и придумывает для их объяснения сложноустроенный метафизический заговор — это чрезвычайно утешительно, и терапевтический эффект пелевинского метода до последнего времени не давал сбоев. Вплоть до «Бэтмана Аполло» — в котором впервые нет никакого утешения. <…> Кажется, Пелевин целился в Болотную — а попал в Россию <…>. Россия — это место, где самые блестящие умы поставлены в самые невыносимые условия существования, и ни «повышение благосостояния», ни «честные выборы» не являются выходом из бесконечного тупика — любое облагораживание и упорядочивание русской жизни будет неизбежно обставлено таким количеством глупостей и унижений, что общий удельный вес страданий останется неизменным.

— Юрий Сапрыкин, «Мне не сбежать с этой грустной планеты»

От обвинений в подлости до искренних претензий к, представьте, дурацким заголовкам и неэстетичному оформлению обложек — то бишь даже открывать было противно, не то что дочитывать до конца: в чём только не обвиняли Виктора Пелевина за <…> «Бэтман Аполло»! И скучно показалось — всем сразу, будто договорились, и не смешно ничуть. В то, что Пелевин не пытался кого-то смешить, верить отказались. <…> Позвольте, если писатель повторяется, опять бубнит своё, буддистское, то из-за чего столько злости и негодования, откуда торжествующий тон — «я всегда говорил: гроша ломаного не стоит ваш Пелевин»? Или всех так бесит несуразно гигантский по нашим временам тираж в 150 000 экземпляров? Ну так пошли устроим митинг у стен издательства «Эксмо» <…>. Хотя если цифры реальны, то чуть-чуть интереснее было бы разобраться, почему заунывное барахло издаётся таким тиражом, да ещё издательством, явно настроенным на получение прибыли. <…> Не понравилось настолько, что пошли на прямые подтасовки. Рецензии пестрят цитатами, вырванными из контекста. <…> Уж точно Пелевин никак не может испытывать хоть малейшую симпатию к карикатурным политтехнологам, специалистам по гламуру и дискурсу, в уста которых вложена вся ересь об организованном сверху «протесте». Но и главный герой, молодой вампир Рама, вряд ли может считаться полноценным альтер эго писателя. <…> О безграмотности и глуповатости Рамы (без этих качеств невозможно духовное или интеллектуальное перерождение, к которому непременно двигаются все пелевинские герои) кричит едва ли не каждая страница романа. <…> Возможно, эта книга не предсказывает будущего, хотя в ней Пелевин ужасно смешно описывает сам процесс жульнического предсказательства, но о настоящем говорит точнее и умнее, чем миллионы колонок, написанных за последний год как апологетами режима, так и идеологами протеста. Чем, вероятно, объясняется сам факт сиквела. Это тоже аргумент против Пелевина: исписался настолько, что взялся за продолжения! <…> Реальность действительно догнала писателя. Осмотревшись вокруг, он обнаружил Империю В. — грех было в неё не вернуться. Так решилась обычная проблема любого фантаста: если в каждом романе изобретаешь новый мир, полкниги неминуемо придётся посвятить описанию его законов <…>. Но стоит вернуться в одну из собственных вселенных, и к фабуле можно будет приступать сразу, с первой главы. Не хочу впадать в ложный пафос, но подозреваю, что если и есть что-то общее у людей, собиравшихся на Болотной, Сахарова и Якиманке, то это вовсе не модель айфона, одинаковые зарплаты или дипломы, а простой факт: все они — читатели Пелевина. Или почти все. В этом смысле для протестного движения он сделал гораздо больше, чем любой Навальный. <…> Логично спросить: отчего ж он не выйдет тогда на протестную «прогулку писателей», почто отсиживается в своей башне из известного белого материала? Ответ очевиден и неприятен. Главные враги Пелевина — не Путин и не Шмутин, не Госдума с Чуровым (казалось бы, прирождённый пелевинский персонаж, о нём бы шутить не перешутить, но его в книге нет в помине) и, разумеется, не оппозиционеры, а иллюзии, которым традиционно так любит предаваться человечество. Та же его часть, что проживает в России, — особенно. Сегодня, в момент затухания любой протестной деятельности и очередного воцарения загнивающей реакции, иллюзии ещё востребованнее, чем обычно. Ужасно хочется верить, что оковы вот-вот падут. И тут приходит умник и говорит эдак спокойно, не срываясь на крик: «Не-а, не падут». И нет никакого Верховного Вампира, на которого так удобно пенять, Верховный Вампир — это мы сами. Роман «Бэтман Аполло» действительно не лучший роман писателя. Но это, бесспорно, одиночная акция протеста Виктора Олеговича Пелевина. Подождите тащить его в автозак, пока не прочитали толком того, что написано на плакате.

— Антон Долин, «Пелевин и его одиночный пикет»

В «Бэтмане Аполло» Виктор Олегович чересчур увлёкся обустройством вампирьего мирка и, что называется, напрочь оторвался от реальности: острый и актуальный материал, которого хватило бы на отличную повесть объёмом чуть потолще «Принца Госплана» и чуть потоньше «Омона Ра», равномерно размазан по страницам пятисотстраничного романа — тонким, почти незаметным полупрозрачным слоем. <…> Не лучшая книга Виктора Олеговича, мягко говоря. Вместо долгожданного ядовитого «отчёта за год» — переливание из пустого в порожнее, вялое перетасовывание масскультных клише. «Унылый шалун» — так окрестили Стругацкие одного из героев повести Отель «У погибшего альпиниста». К Пелевину это определение на сей раз подходит идеально.

— Василий Владимирский

И вот очередной картридж Пелевина снова пропечатывает что-то в читателях. Коль скоро на это устойчивый спрос, то они продолжают находить в нём для себя что-то важное. Или же не находят, поскольку последние три книги общественность восприняла несколько критично. Но и это не важно, главное — чтение очередного Пелевина остаётся актом, который читатель привык совершать раз в год. Дело, однако, в том, что Пелевин и в самом деле инструмент, отстранённо перерабатывающий общую для читателей реальность в свой формат. Он выдает очередные порции мемов, но никогда не разговаривает вне книг. Будто его и нет вовсе. Он существует лишь в формате ежегодной выдачи. Он не гуляет с писателями по Бульварному кольцу, не пишет колонок, не рассуждает в эфире. Никакого дополнительного смысла, никакой своей человеческой составляющей в книги он не вносит. Так что читатель раз в год оказывается наедине с книгой, и только. Как её воспринимать? Чисто гадательно. Да, критики что-то пояснят, но они, как обычно, будут объяснять самим себе, а книгу каждый осваивает своим умом. По ней можно гадать, как, скажем, по внутренностям животных, о будущем и настоящем.

— Андрей Левкин, «Гадания по Пелевину»