Тутовое дерево

Ту́товое де́рево, туто́вник или шелкови́ца (в южных говорах традиционно — шелко́вица), или (лат. Morus) — род растений семейства тутовые. Листопадные деревья, распространённые в умеренно тёплом и субтропических поясах Евразии, Африки и Северной Америки. Ветроопыляемое растение. В молодости быстрорастущее дерево, но постепенно замедляет свой рост и редко вырастает выше 10-15 м. Живёт тутовник до 200 лет, реже до 300-500.

Чёрное тутовое дерево

Два названия тутовник получил от своего двоякого применения. Деревья разных видов имеют съедобные плоды (красные, белые и чёрные тутовые ягоды), из которых делают начинку для пирогов, изготавливают вина, водку-тутовку и безалкогольные напитки. С другой стороны, листья шелковицы, особенно шелковицы белой, являются основным источником питания личинок тутового шелкопряда, куколка которого издавна использовалась для производства натурального шёлка. Высоко ценится и древесина тутового дерева, — плотная, упругая, тяжёлая. Применяется как строительный и поделочный материал в столярном и бондарном производствах.

Тутовое дерево в коротких цитатах

	Тутовые деревья почти целыми рощицами, перемесясь с другими деревьями, произрастают на поемных ахтубинских местах, и дают приятный корм шелковичным червям. <...> Начального заведения сих тутовых дерев никто не запомнит; да и никаких письменных свидетельств об них не находится.
	— Иван Лепёхин, «Дневные записки», 1769

	До Юстинианова царства шелковичные черви, на свободе питающиеся листьями тутового дерева, находились только в Китае <...> черви питались листьями тутового дерева и работали в новом своем отечестве; сбережено потребное число бабочек для размножения сих насекомых, а для пищи их разведены тутовые деревья.
	— «Из Гиббоновой истории об упадке и разрушении Римской Империи», 1811

	У меня были старые тутовые деревья в саду. Ещё дедушка мой посадил их.
	— Лев Толстой, «Шелковичный червь» (рассказ), 1875

	Я взглянул на тутовое дерево, росшее около самого дома, ― оно стояло совершенно голое, все листья были сбиты с него страшными ударами града…
	— Александр Куприн, «Олеся», 1896

	Падает тутовый сбор на палас, как вода, и становится тихо на свете.
	— Аделина Адалис, «Из восточных мотивов», 1929

	По этому караванному пути возили из Китая шёлк, а также семена того дерева, которое мы с детства привыкли считать своим и трясти его, как трясут своих: тутовое дерево, именуемое в просторечье шелковицей.
	— Феликс Кривин, «Еду в Самарканд», 1982

	...тутовника нынче осталось мало. Раньше сажали во дворах. Детворе поклевать да вареников с тютиной наварить. Белая тютина, красная, черная. Одна ― пресная, другая ― с кислиной. Бывает ― мелкая, суховатая, а иная ― крупнючая, в палец. «Наша сладкая…» ― хвалились. «А наша еще слаже!» Это ― в прошлом. Нынче тутовник ― в небрежении, а значит ― в редкость.
	— Борис Екимов, «Прошлым летом», 2001

	Во дворе у нее росло огромное тутовое дерево с черно-синими сладчайшими плодами. <...> редчайший сорт тутовника, царский, так и называется ― «шах-тут»…
	— Дина Рубина, «На солнечной стороне улицы», 2006

	Тутовника было три дерева разных сортов: черный, белый и розовый.
	— Герман Садулаев, «Шалинский рейд», 2009

Тутовое дерево в публицистике и научно-популярной прозе

Тутовые деревья почти целыми рощицами, перемесясь с другими деревьями, произрастают на поемных ахтубинских местах, и дают приятный корм шелковичным червям. Одна неудобность в сих заводях, что шелковичные черви вылупляются в то самое время, когда бывает разлитие реки Волги и с нею Ахтубы; отчего рабочим людям должно в лес ездить на лодках и по оному собирать тутовое листье. Но как здесь бывают подёнщики, то не успевают они довольно навозить листа, чтобы прокормить своих питомцев; почему не редко черви, не имея довольного содержания, исчезают. По моему мнению, сему недостатку пособить бы не трудно, если бы только при тех местах, где тутовые растут перелески, завести небольшие амбары на сваях; то бы меньшим числом людей можно было содержать большее количество червей и тем размножить прибыль от сей фабрики. Начального заведения сих тутовых дерев никто не запомнит; да и никаких письменных свидетельств об них не находится.

— Иван Лепёхин, «Дневные записки», 1769

При выборе сих красок, подражающих изяществу природы, распоряжал свободной вкус, а иногда и прихоть; но густой багрянец, извлекаемый Финикиянами из некоторой раковины, единственно предоставлен был для священной особы и чертогов Императора; казнь измены объявлена была противу честолюбивых подданных, кои дерзнули бы присвоить себе преимущества трона. Нет нужды изъяснять, что шёлк есть произведение известного насекомого, и что из него делается златовидная гробница, из которой червь вылетает в виде бабочки. До Юстинианова царства шелковичные черви, на свободе питающиеся листьями тутового дерева, находились только в Китае; другие черви тогож рода, живущие при сосне, дубе и ясени, обитали в лесах Азии и Европы; но как воспитание их очень затруднительно, а польза от них весьма неверная, от и нестарались их разводить нигде, кроме только на малом острове Цеосе, лежащем близ берега Аттического. <...> Историки сего Монарха подробен описали военные походы при подошве Кавказа нежели путешествие сих проповедников, которые опять ездили в Китай, набрали там яиц шелковичных червей, сокрыли из во внутренней пустоте трости и возвратились в Константинополь с добычею Востока. Под их надзором яйца в надлежащее время года высижены посредством теплоты навоза; черви питались листьями тутового дерева и работали в новом своем отечестве; сбережено потребное число бабочек для размножения сих насекомых, а для пищи их разведены тутовые деревья. Опытами и догадками исправлены погрешности в новом заведении, и Согдианские послы в царствование преемника Юстинианова уже признавались, что Римляне самим Китайцам неуступали в искусстве содержать червей и выработывать драгоценное их произведение, которое промышленностию Европейцов ныне доведено еще далее до совершенства. Уважая впрочем невинные выгоды роскоши, я иногда с прискорбием думаю, что еслиб путешествующие монахи вместо шелку вывезли из Китая искусство книгопечатания, тогда уже известное на краю Востока, то Менандровы Комедии и все Ливиевы Декады дошли бы до нас в изданиях шестого века.

— «Из Гиббоновой истории об упадке и разрушении Римской Империи», 1811

Великий шёлковый путь, соединявший Китай со Средиземноморьем, проходил через много стран, в том числе и через Фергану. По этому караванному пути возили из Китая шёлк, а также семена того дерева, которое мы с детства привыкли считать своим и трясти его, как трясут своих: тутовое дерево, именуемое в просторечье шелковицей. А в обратном направлении по этому пути возили люцерну и виноград, которых Китай еще не знал, а Фергана уже знала. Китайские путешественники писали о жителях Ферганской долины, что они «любят вино так же, как лошади любят люцерну».

— Феликс Кривин, «Еду в Самарканд», 1982

Тутовое дерево в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

У меня были старые тутовые деревья в саду. Ещё дедушка мой посадил их. Мне дали осенью золотник семян шелковичных червей и присоветовали выводить червей и делать шёлк. Семена эти темно-серые и такие маленькие, что в моем золотнике я сосчитал их 5835. Они меньше самой маленькой булавочной головки. Они совсем мертвые: только когда раздавишь, так они щелкнут. Семечки валялись у меня на столе, и я было забыл про них. Но раз весной я пошел в сад и заметил, что почка на тутовнике стала распускаться, и на припоре солнечном уж был лист. Я вспомнил про семена червей и дома стал перебирать их и рассыпал попросторнее. Большая часть семечек были уже не темно-серые, как прежде, а одни были светло-серые, а другие еще светлее, с молочным отливом. На другое утро я рано посмотрел яички и увидал, что из одних червячки уже вышли, а другие разбухли и налились. Они, видно, почувствовали в своих скорлупках, что корм их поспел. Червячки были черные, мохнатые и такие маленькие, что трудно было их рассмотреть. Я поглядел в увеличительное стекло на них и увидал, что они в яичке лежат свернутые колечком, и как выходят, так выпрямляются. Я пошел в сад за тутовыми листьями, набрал пригоршни три, положил к себе на стол и принялся готовить для червей место, так, как меня учили. Пока я готовил бумагу, червячки почуяли на столе свой корм и поползли к нему. Я отодвинул и стал манить червей на лист, и они, как собаки за куском мяса, ползли за листом по сукну стола через карандаши, ножницы и бумагу. Тогда я нарезал бумаги, протыкал ее ножичком, на бумагу наложил листья и совсем с листом наложил бумагу на червяков. Червяки пролезли в дырочки, все взобрались на лист и сейчас же принялись за еду. На других червей, когда они вывелись, я так же наложил бумагу с листом, и все пролезли в дырочки и принялись есть. На каждом листе бумаги все червяки собирались вместе и с краев объедали лист. Потом, когда съедали всё, то ползли по бумаге и искали нового корма. Тогда я накладывал на них новые листы дырявой бумаги с тутовым листом, и они перелезали на новый корм.

— Лев Толстой, «Шелковичный червь» (рассказ), 1875

	Так тепло и так светло ― теперь уже не будет дождя 6 месяцев ― и небо синее. В этом году несметное количество тутовника; валяется по земле, плывет по арыку, и Анька собирает его кружками в любое время дня ― поэтому у неё болит живот. Появились абрикосы, вишни и молодая картошка. Всё подешевело, даже мука.
	— Николай Пунин, Письмо М. А. Пуниной, 1943

А про Ивана завел я речь, вспомнив иное. Тутовое дерево растет возле его двора, раскидистое, тенистое. По-нашему ― просто тютина. Все долгое лето на нем ― черные сладкие ягоды, они поспевают не вдруг. В прежние времена, в пору моего далекого детства, в поселке было трудно с водой: колодцы да журавцы ― едва хватало на огород. Сады с яблоками, грушами да прочей сладостью ― все это появилось потом, при воде вольной, из артезианских колодцев. А прежде лакомились тютиной, паслёном-«бзникой» да грушами-черномясками. Тютина начинает спеть рано, уже в июне у детворы синие губы и руки, на рубашонках следы спелой ягоды. Нынче ― иная пора. Все растет: от клубники до винограда и персиков. А торгуют и вовсе заморским: ананасы, бананы… Не удивишь… Но поспевает тютина ― у детворы праздник. Вольная сладость, и прямо с ветки. Правда, тутовника нынче осталось мало. Раньше сажали во дворах. Детворе поклевать да вареников с тютиной наварить. Белая тютина, красная, черная. Одна ― пресная, другая ― с кислиной. Бывает ― мелкая, суховатая, а иная ― крупнючая, в палец. «Наша сладкая…» ― хвалились. «А наша еще слаже!» Это ― в прошлом. Нынче тутовник ― в небрежении, а значит ― в редкость. И потому Иванова тютина всему поселку известна. Он посадил ее в давнюю пору, для своих маленьких дочек, чтобы далеко за ягодой не ходили. С тех пор много воды утекло. Иван постарел, дочки выросли, тютина стала просторным деревом. И знаменитым. Одно дело ― ягода крупная, сладкая. Другое ― и очень важное ― хозяин детишек не прогоняет. Бывает ведь всякое. Обносят колючей проволокой деревья возле двора, сторожат, ругаются: «А ну кыш отсюда! Идите к своему двору!» У Ивана тютина ― для всех. Когда росло дерево, хозяин, обрезая лишние ветки, оставлял на стволе длинные сучья, словно перекладины лестницы, чтобы всякий малец легко мог взобраться на дерево. Вот и лезут. И расползаются по толстым ветвям. Дерево старое, раскидистое. Хватает всем места. Залезут, усядутся поудобнее, клюют… Мимо идешь ― вроде никого не видно. Лишь зелень листвы. Но вдруг слышишь сверху, из кроны, ― детские голоса. Пасутся… Одни наклюются, их сменят другие. ― Айда на тютину! ― Ты ныне на тютине был?! ― Мы два раза были! Порою дерево отдыхает. А порою налетят, словно стая. Щебечут… Иван со двора выйдет, его не боятся. Знают, что не прогонит.

— Борис Екимов, «Прошлым летом», 2001

	В моём саду было полно фруктов и ягод: вишни поспели, черешня, смородина красная и чёрная, малина! Тутовника было три дерева разных сортов: черный, белый и розовый. А еще поспевали абрикосы, курага, яблоки, груши, виноград, сливы и алыча! И наверняка ведь что-то забыл… грецкий орех? Нет, орех созревает гораздо позже, осенью.
	— Герман Садулаев, «Шалинский рейд», 2009

Тутовое дерево в беллетристике и художественной прозе

Часов около восьми вечера гроза утихла на несколько минут, но только для того, чтобы потом начаться с новым ожесточением. Вдруг что-то с оглушительным треском посыпалось на крышу и на стены старого дома. Я бросился к окну. Огромный град, с грецкий орех величиной, стремительно падал на землю, высоко подпрыгивая потом кверху. Я взглянул на тутовое дерево, росшее около самого дома, ― оно стояло совершенно голое, все листья были сбиты с него страшными ударами града… Под окном показалась еле заметная в темноте фигура Ярмолы, который, накрывшись с головой свиткой, выбежал из кухни, чтобы притворить ставни. Но он опоздал. В одно из стекол вдруг с такой силой ударил громадный кусок льду, что оно разбилось, и осколки его со звоном разлетелись по полу комнаты.

— Александр Куприн, «Олеся», 1896

	Снижение будет прямым, как атака сокола, времени хватит только на короткую молитву, и никаких тебе танцев вокруг тутового дерева.
	— Эрик Рассел, «Машинерия», 1942

Она сказала: «Твоя Клара ― самоучка и шарлатанка. Хотя и святая женщина…» Во дворе у нее росло огромное тутовое дерево с черно-синими сладчайшими плодами. Вере разрешено было залезть наверх и набрать полную кружку, так что дня два после этого визита она с ухмылкой разглядывала в зеркале свой черный язык. У Зинаиды Антоновны выпивали, а пробкой в бутылке была фигурка серебряного ангела, грустно сложившего крылья… <...> И пока они пили чай с домашним вареньем из айвы, Зинаида Антоновна вслух читала статью высокомерным скрипучим голосом и тут же переводила ее, а Леня быстро записывал… Старая шелковица перед террасой разрослась еще пуще… Леня наклонился, подобрал с травы несколько ягод и сказал, что это редчайший сорт тутовника, царский, так и называется ― «шах-тут»…

— Дина Рубина, «На солнечной стороне улицы», 2006

Во Владикавказе Вадим прямо с поезда отвез Аллу в больницу. Он промыл, зашил рану. Приходил, делал перевязки. Приносил Алле что-нибудь вкусненькое ― яблоко, грушу, пирог с сыром… ― Я так хочу тутовник, ― сказала Алла. Они сидели на лавочке в больничном садике. Вкусно пахло цветущими деревьями. ― Тутовник? Ты знаешь, что это такое? ― удивился Вадим. ― Сейчас еще рано. Не созрел. ― А ты женат? ― спросила Алла. ― Нет. Они помолчали.

— Маша Трауб, «Нам выходить на следующей», 2011

Печигина же не тронул даже первый из сохранившихся снимков Гулимова, продемонстрированный сотрудником архива: на нём будущий президент в возрасте пяти с половиной лет, не отличимый, на взгляд Олега, от надувшегося мальчика в сквере с фонтанами, повторявшего позу памятника (по правде говоря, и большинство взрослых коштыров, не говоря уже о детях, всё ещё казались ему похожими друг на друга), держал вместе с двумя братьями, как и он, в трусах по колено и майках, натянутое под тутовым деревом покрывало, а отец сбивал в него спелый тутовник. Были и ещё снимки: юный Гулимов в пионерском галстуке, среди одноклассников, салютующий вожатому на линейке в пионерлагере, вылезающий в мокрых трусах из арыка и множество других, ― но все они никак не приближали Олега к тому человеку, чьи стихи он должен был перевести.

— Евгений Чижов, «Перевод с подстрочника», 2013

Тутовое дерево в стихах

Старая шелковица (Бранденбург)

	Вот иду собирать я повилику траву, На полях, что за Мэй, павилики нарву. Но о ком я тоскую, мои думы о ком? Ах, прекрасною Цзян ту подругу зову. Цзян меня поджидает в роще тутов одна, Цзян в Шангуне сегодня встретить друга должна, Цзян, меня ты проводишь над рекою — над Ци!
	爰采唐矣，沬之鄉矣，云誰之思，美孟姜矣，期我乎桑中，要我乎上宮，送我乎淇之上矣。
	— песня «В тутах» из «Книги песен» Ши цзин (перевод А. Штукина, первый куплет) 《桑中》, XI—VIII вв. до н. э.

	Забыв вечнозеленый дол Боготворимого Гангёса, Питатель Азии на сих брегах нашел Отчизну новую с климатом Бенареса. Под тенью тутовых ветвей Художник тканей драгоценных Здесь полюбил труды свершать уединенны.
	— Степан Нечаев, «Воспоминания», 1825

	Целый день на полу, на дрожащей земле бедняков, и покой Возле чашек с горячей шурпой, меж объедков и розовых роз, ― и в конце Приодевшись и вымыв глаза, выхожу азиатской тропой глинобитных столетий, Поразительно! Падает тутовый сбор на палас, как вода, и становится тихо на свете.
	— Аделина Адалис, «Из восточных мотивов», 1929

	Я не ватному снегу ― я птицам веселым поверил. И сейчас же откуда-то ветер июньский повеял, и трава поднялась, и тутовник зацвел во дворе… Вот что было со мной в Кишинёве зимой в декабре.
	— Юрий Левитанский, «Птицы в Кишиневе» (из сборника «Стороны света»), 1959

	Это на нём пока что юноша и вдова возят тутовник горный, коконы и дрова. Это его копыта летом и в снегопад быстро и деловито вдоль по шоссе стучат.
	— Ярослав Смеляков, «Непрошеное стихотворение», 1962

	Под тутовым деревом в горном саду, в каком-то семействе, в каком-то году, с кувшином вина посреди простыни, с подручной закуской ― лишь ветку тряхни, с мыслишкой, подкинутой нам тамадой, что будем мы рядом и там, за грядой, Амо и Арсений, Хухути и я, и это не пир, а скорей лития.
	— Олег Чухонцев, «Под тутовым деревом в горном саду...», 1997

См. также

• Шелковица
• Шёлк
• Тутовый шелкопряд
• Черви
• Инжир
• Фиговый лист
• Фиговое дерево
• Смоковница
• Морошка
• Водяника