Медный всадник (памятник)

Ме́дный вса́дник — памятник Петру I на Сенатской площади в Санкт-Петербурге, ставший одним из главных символов города на Неве. Его открытие состоялось 18 августа 1782 года. Памятник изготовлен из бронзы. Название «медный» закрепилось за ним благодаря поэме Александра Сергеевича Пушкина «Медный всадник».

Медный всадник, 2015 г.

Работа над созданием конной статуи Петра выполнена скульптором Этьеном Фальконе в 1768—1782 годах. Голову статуи лепила ученица Фальконе, Мари Анн Колло. Змею по замыслу Фальконе вылепил Фёдор Гордеев. Отливка статуи осуществлялась под руководством литейных дел мастера Екимова Василия Петровича и была закончена в 1778 году. Архитектурно-планировочные решения и общее руководство осуществлял Юрий Фельтен.

Медный всадник в публицистике и научно-популярной литературе

Когда отъ нея излишнее было отколото, то имѣла она вышины 21, ширины 21, длины 38 футовъ, а вѣсу, по изчисленію, болѣе трехъ милліоновъ пудовъ. Перевозку ея совершилъ въ 1770 году Графъ Карбури, называвшійся здѣсь Кавалеромъ Ласкари. При обработываніи требовалось наставки. Нынѣ представляетъ скала сія <основание Медного всадника> крутое возвышеніе, которое въ противуположной сторонѣ почти вертикально срѣзано, длины имѣетъ 53 фута, ширины 21 футъ, вышины при обрубѣ къ сторонѣ Невы 17 футовъ. Состоитъ изъ сѣраго кварца, бѣлаго и краснаго полеваго шпата, бѣлой и черной слюды; мѣстами содержитъ желѣзистую венису, и каменную породу называвшуюся прежде сего зелёнымъ лучистымъ шерломъ.

— Василий Севергин, «Начертаніе технологіи минеральнаго царства...», 1821

Не скрывая своей радости о кончине Ришлье, король предложил своему казначею Мирону написать стихи на смерть кардинала. В басне Езопа осел лягнул умирающего льва; почему же какому-нибудь Мирону было не поглумиться над памятью Ришлье. Вот приблизительный перевод, вполне достойный плохих виршей оригинала: <...> И тот, кто за железную решетку Других с таким усердием сажал, Сам, наконец, в свинцовый гроб попал! Когда кортеж чрез мост переезжал, Наш медный всадник, верно, во всю глотку, Взглянув на этот гроб, захохотал…

— Пётр Каратыгин, «Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий», 1871

Оказалось, что их снаряжали в поход не против, а от неприятеля, потому что в Петербурге было получено приказание государя: не медля вывезти оттуда все присутственные места, учебные заведения, архивы, разные драгоценности и коллекции Эрмитажа, даже конную статую Петра Великого, что на Сенатской площади. Кое-что, действительно, было вывезено. Но монумент остался на своем месте благодаря вот какому любопытному случаю. Тогдашнему почт-директору Булгакову, не менее других взбудораженному грозившей столице опасностью, приснился вдруг вещий сон: будто за ним, за Булгаковым, скачет сам Петр на своем бронзовом коне, а когда навстречу скачущему на Каменноостровском проспекте попался император Александр Павлович, Петр с коня возвестил ему: — Великое бедствие грозит тебе! Но за Петербург не бойся: я постою за него, и доколе я здесь — город мой безопасен. Министр народного просвещения князь Голицын, человек крайне религиозный и суеверный, услышав от Булгакова о дивном его сне, не посмел лишить столицу ее хранителя, и вот таким-то образом монумента не тронули. Впоследствии Пушкин на эту тему написал одну из лучших своих поэм: «Медный всадник».

— Василий Авенариус, «Отроческие годы Пушкина», 1886

Среди нечленораздельных воплей и ругательств можно разобрать одно только обвинение, имеющее некоторое слабое подобие разумности, ― обвинение русской интеллигенции в «беспочвенности», оторванности от знаменитых «трех основ», трех китов народной жизни. Тут, пожалуй, не только «беспочвенность», готовы мы согласиться, тут бездна, та самая «бездна», над которою Медный всадник Россию «вздернул на дыбы», ― всю Россию, а не одну лишь русскую интеллигенцию. Пусть же ее обвинители скажут прямо: Петр ― не русский человек. Но в таком случае мы, «беспочвенные» интеллигенты, предпочтем остаться с Петром и Пушкиным, который любил Петра как самого родного из родных, нежели с теми, для кого Петр и Пушкин чужие.

— Дмитрий Мережковский, «Грядущий хам», 1906

Не знаю, прав ли Демьян Бедный, что крупными слезами плачут памятники Володарского и Свердлова, созерцая лики нынешних Москвы и Петербурга, ― но уверен, что ликует Медный Всадник, всматриваясь в линии красных солдат, парадирующих на невских берегах, и вслушиваясь в заводские гудки, разбуженные денационализацией и «хозяйственным расчетом». <...> Патриарх Гермоген и нижегородские вожди лишь закалили идею государства, пронеся ее сквозь огонь казачьей вольницы, а Медный Всадник не только попирал своим конем змею старой дореформенной жизни, но и высился над актуальными, неизбывными туманами петербургского периода. Русский народ ― народ глубоко и стихийно государственный. В критические моменты своей истории он неизменно обнаруживал государственную находчивость свою и организаторский разум.

— Николай Устрялов, «Под знаком революции», 1927

Памятник, голова которого была исполнена одним скульптором, а фигуры всадника и коня другим, долгое время существовал в ряду не менее прекрасных скульптур. Прохожий, останавливаясь подле него, видел классический покой бронзы: хотя конь и был поднят всадником на дыбы, но было в этом ― пусть и неестественном для коня ― положении величавое спокойствие, как и полагалось ― согласно античным образцам ― для коня, находившегося под таким всадником. Наездник был подобен римскому кесарю, на его голове был лавровый венок, благородно драпировавшая тога покрывала его фигуру, жест его руки, как и полагалось царственным жестам, был полон достоинства, на лице застыл покой, глаза ― без зрачков ― бесстрастно смотрели в вечность. Бронза увековечила величавость героя, как и полагалось по канонам: покой, неколебимость, достоинство государственного мужа, полного добродетелей. Я рискнул бы сказать, что это описание памятника Фальконе схоже с оригиналом (надо бы достать современное описание! Но оно кажется совершенно несхожим. Ведь для нас «Медный всадник» ― это прежде всего движение, страсть, несокрушимая сила движения. Это произошло потому, что описание Пушкина теперь уже неотделимо от предмета этого описания. Но слитность этого описания с оригиналом произошла именно потому, что в знаменитых пушкинских стихах уловлено то, что заключено в оригинале, ― как одна из возможностей восприятия этого произведения ― но одна, а не единственная. И вот пришла эпоха (последекабристская), когда именно эти черты стали основными для будущих времен. И Пушкин не только увидел фальконетовский монумент, но и увидел с определенного ракурса. В чем же заключался этот ракурс? Пушкин прежде всего соотнес медную фигуру с человеческой. Это для скульпторов очевидно, что монумент ― часть архитектурного ансамбля.

— Григорий Козинцев, «Тут начинается уже не хронология, но эпоха...», 1960-е

Совсем уже прямое письмо себе Пушкин читал в «Памятнике Петру Великому», хоть не узнавал себя в экстатическом романтике, которого Мицкевич вспоминает ведущим такие речи: Уже царь, отлитый в образе великана, сел на медный хребет буцефала и ищет места, куда мог бы въехать на коне, но Петр на собственной земле не может стать, в отечестве ему не хватает простора; искать ему пьедестал послано за море, велено вырвать на финском берегу глыбу гранита; она по приказу государыни плывет по морю и бежит по земле и падает навзничь в городе перед царицей. Вот пьедестал готов; летит медный всадник, царь кнутодержец в тоге римлянина; бешеный конь вскакивает на гранитную стену, останавливается на самом краю и поднимается на дыбы, приподняв копыта. Удерживаемый царем, он скрежещет закусив удила, вот-вот полетит и разобьется вдребезги. ― Если такое говорит первый русский поэт, потверждая шатость недавней и недолговечной империи, то Мицкевич вправе продолжить: скоро блеснет солнце свободы и западный ветер согреет эту страну.

— Владимир Бибихин, «Закон русской истории», 1994

В чем связь между библейским медным змеем и петербургским сюжетом в русской истории? Уже Феофан Прокопович назвал Петра Моисеем России. Как Израиль против Моисея на пути в обетованную землю, Россия роптала против Петра и Петербурга: «Нет, не змия всадник медный Растоптал, стремясь вперед, Растоптал народ наш бедный, Растоптал простой народ» (эпиграмма из альбома Н. Ф. Щербины). Много ядовитых змей было ниспослано России, прежде чем ропот смолк. Петербургу триста лет. Деспотизм, мятеж, смута, террор, блокада и унижение ― в прошлом. Кто взглянул на Медного змея <у ног коня>, тот не будет знать ни зависти, ни произвола, ни сословной злобы. Медный змей убережет детей, играющих вокруг гиганта в темных лаврах, от яда своих собратий.

— Омри Ронен, «Змей», 2003

Блок сделал в 1910 году загадочную запись: «Медный всадник», ― все мы находимся в вибрациях его меди». Минуло немного лет ― современники Блока, и дети и внуки последнего поколения петербуржцев, очутились в извивах змеившейся меди, которые назывались «Петроград», «Ленинград». Александр Верт, английский журналист родом из России, часто повторял анекдот: «― Где вы родились? ― В Петербурге. ― Где вы выросли? ― В Петрограде. ― Где вы живете? ― В Ленинграде. ― Где бы вы хотели жить? ― В Петербурге». <...> Петербург поглотил меня, как Каа завороженного Бандар-лога. С тех пор я зачастил туда и, кажется, начал понимать, что тревожило меня в детстве, когда я разглядывал змею, обвившую копыто скакуна. «Медный Всадник» Пушкина и «Медный змий» Бруни, известный мне по ветхой книжке «Священная история в картинках», которую я нашел на даче в Корчах под Киевом летом 1946 года, очутились поблизости друг от друга в моей памяти, но этого соседства я до недавних пор не сознавал. Из всех специалистов, кажется, один лишь Р. Д. Тименчик упомянул о Медном Змее в связи с Медным Всадником («Печальну повесть сохранить…», с. 166), разбирая стихотворение Владимира Нарбута «Аничков мост» (1913).

— Омри Ронен, «Змей», 2003

Медный всадник в художественной литературе

По камням понеслось тяжелозвонкое цоканье ― через мост: к островам. Пролетел в туман Медный Всадник; у него в глазах была ― зеленоватая глубина; мускулы металлических рук ― распрямились, напружились; и рванулось медное темя; на булыжники конские обрывались копыта, на стремительных, на ослепительных дугах; конский рот разорвался в оглушительном ржании, напоминающем свистки паровоза; густой пар из ноздрей обдал улицу световым кипятком; встречные кони, фыркая, зашарахались в ужасе; а прохожие в ужасе закрывали глаза. <...> ― «Ничего: умри, потерпи…» Металлический Гость, раскалившийся под луной тысячеградусным жаром, теперь сидел перед ним опаляющий, красно-багровый; вот он, весь прокалясь, ослепительно побелел и протек на склоненного Александра Ивановича пепелящим потоком; в совершенном бреду Александр Иванович трепетал в многосотпудовом объятии: Медный Всадник металлами пролился в его жилы. Ножницы ― «Барин: спите?»

— Андрей Белый, «Петербург», 1914

Кто бы ни была она, хоть преступница, но целовать эти самые губы, эти зубы, даже и в темноте ночи сверкающие перламутром, и смотреть, смотреть в эти темные бархатные глаза!!! Медный всадник, взметнувший коня над каменной глыбой, смотрел на них, сзади били куранты, перекликались свистками пароходы, и один свистел пронзительно и тонко, а другой отвечал ему густым сиплым басом. Было поздно. Сколько часов ― она не знала.

— Пётр Краснов, «От Двуглавого Орла к красному знамени», 1922

Неистовствовал Медный всадник, шевеля искаженными губами над опустевшим детищем Петра, вдувал, казалось, Медный всадник медными легкими в мертвые каналы, башни и шпицы свою пьяную энергию, и ухало от его дыхания в пролетах Новой Голландии, выло под аркою штаба, взметывало крылатую колонну площади и прорывалось по Зимней канавке на простор Невы, деля сокровищницу человеческих творений от вросшего в площадь дворца. При спущенном дежурном свете по стенам дворца корчились люди и лошади баталий побед Петром рожденных полков. Вздрагивали от бродящих покоями воспоминаний постовые гвардейцы. А в низком угловом кабинете, выходящем окнами к бастионам крепости, потомок Петра чугунным упрямством сдерживал взъерошенную убийством отца Россию. Перед ним через стол в таком же кожаном кресле, как и царь, сидел, выделяясь ушами, великой и загадочной воли человек. Медленно, скрипя ржавыми колесами, поворачивался Санкт-Петербург на русское ― слишком русское… В казармах Новочеркасского полка сожалели о болезни ребенка.

— Кузьма Петров-Водкин, «Моя повесть» (Часть 1. Хлыновск), 1930

На проспектах, на одетых в гранит набережных ― гением Растрелли-сына, Деламота, Гваренги и других ― на удивленье всему миру и на многие века возникали великолепные дворцы и храмы. Был в работе «медный всадник» ― бессмертное творенье Фальконета, вечный памятник бессмертному Петру. Столичные власти негласным повелением Екатерины всячески старались развлекать народ праздничными гуляньями, которым придавалась как бы роль горчишников, втягивающих излишний в подъяремном народе жар.

— Вячеслав Шишков, «Емельян Пугачев» (книга третья, часть I), 1945

Хорошо, что я практик, а не литератор, и мне не нужно высказывать свои мысли в печатной форме. Промчались мимо знаменитого дома, где «с подъятой лапой, как живые, стояли львы сторожевые»… Дальше ― громада Исаакия, словно напоминающая о том, что империя, воздвигшая оную громаду, простоит вечно… Сенатская площадь, Медный всадник с шапкой снега на голове… Какой путь прошла Россия от жалкого кулачка Евгения, от его невнятного «ужо тебе» до их партии, что бросает теперь вызов этому разбухшему, ожиревшему гиганту, русскому самодержавию… Бросает вызов, в этом уже нет сомнения. Неслыханные дела скоро стрясутся на Руси!

— Василий Аксёнов, «Любовь к электричеству», 1969

― Нет, брат, не ерунда, ― серьезно сказал Колосков. ― На все хватает времени, а на вежливость ― нет. Теперь они были на мосту Лейтенанта Шмидта ― в этом, кажется, можно было не сомневаться. Зато все остальное было непрочно, неопределенно, шатко и появлялось, кажется, только для того, чтобы тут же растаять в тумане. Где-то близко ― или далеко? ― были ― или не были? ― Медный всадник, Адмиралтейство, Сенат. Они повернули на набережную, и Медный всадник нашелся наконец. Под осторожным светом прожектора он блестел в разорванных клочьях тумана. У него был озабоченный вид человека, спешащего куда-то в дурную погоду по неотложному делу.

— Вениамин Каверин, «Кусок стекла», 1969

Медный всадник в поэзии

	И он по площади пустой Бежит и слышит за собой, Как будто грома грохотанье, Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой ― И, озарен луною бледной, Простерши руку в вышине, За ним несется Всадник Медный На звонко-скачущем коне. И во всю ночь безумец бедный Куда стопы ни обращал, За ним повсюду Всадник Медный С тяжелым топотом скакал.
	— Александр Пушкин, «Медный всадник», 1833

	Столицы Невской посетитель, Кто б ни был ты, ― Петру поклон! Сей Медный всадник ― это он, Ее державный прародитель! Как мощны конь и человек! То Петр творящей мыслью правит, Летит, отважный, в новый век И змея древних козней давит… И здесь, руки простерший кисть, Еще в металле жизнью дышит, Из медных уст ― Россия слышит ― Гремит: «Да будет свет!» ― И бысть!
	— Андрей Подолинский, «Памятник Петру Великому», 1839

	Нет, не змия Всадник медный Растоптал, стремясь вперед, ― Растоптал народ наш бедный, Растоптал простой народ.
	— Николай Щербина, «Пред памятником Петру I-му в Петербурге...» (эпиграмма), 1859

	Приложила перст молчанья Ты к устам, ― и я, сквозь шопот, Слышу медного скаканья Заглушенный тяжкий топот… Замирая, кликом бледным Кличу я: «Мне страшно, дева, В этом мороке победном Медно-скачущего Гнева»…
	— Вячеслав Ива́нов, «Медный всадник» (из сборника «Сивилла»), 1908

	Но северный город — как призрак туманный, Мы, люди, проходим, как тени во сне. Лишь ты сквозь века, неизменный, венчанный, С рукою простёртой летишь на коне.
	— Валерий Брюсов, «К Медному Всаднику» (из сборника «Все напевы»), 1909

	Кто, скажите, мне сознанье Виноградом замутит, Если явь ― Петра созданье, Медный всадник и гранит?
	— Осип Мандельштам, «...Дев полуночных отвага...», 1913

	Покой, ленивая отрада, И одинокие скиты, И гулких улиц Петрограда Прибой и, Медный Всадник, ты!
	— Георгий Иванов, «Русская красота», 1916

	Без десяти минут семь Медный всадник вздрогнул и ожил, Сошел с коня, по-прежнему нем, И молча стал приставать к прохожим. Он будто спрашивал: чья это смерть Одела в траур людей и здания, Что даже его привычную медь Сегодня весь день раздирали рыдания?
	— Михаил Светлов, «Медный интеллигент», 1925

	И вот несется Всадник Медный Сквозь времена во весь опор. И вот опять Евгений бедный С ним продолжает грозный спор. Опять, рискован и раскован, Скликает новых смельчаков он, Бессмертный-этот человек. Так, полон вещего прозренья, Пришел в четвертом измеренье Наш Пушкин в наш двадцатый век!
	— Павел Антокольский, «День рождения шестого июня», 1974

См. также

• Невский проспект
• Нева
• Медь
• Бронза
• Металл