Георгий Владимирович Иванов

Георгий Владимирович Иванов (11 октября (29 сентября) 1894, Литва — 26 августа 1958, Франция) — русский поэт, прозаик, переводчик; один из крупнейших поэтов русской эмиграции.

Георгий Владимирович Иванов

Георгий Иванов в 1921 году

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Новости в Викиновостях

Цитаты из произведений

Проза

«Петербургские зимы» (1928)

Это <…> «общепоэтическое» — чувствовать обиды, настоящие и выдуманные, с необыкновенной остротой. И тут же смеяться и над ними, и над собой.

За создание «Двенадцати» Блок расплатился жизнью. Это не красивая фраза, а правда. Блок понял ошибку «Двенадцати» и ужаснулся ее непоправимости. Как внезапно очнувшийся лунатик, он упал с высоты и разбился. В точном смысле слова он умер от «Двенадцати», как другие умирают от воспаления легких или разрыва сердца.

Сталкиваясь с разными кругами «богемы», делаешь странное открытие. Талантливых и тонких людей — встречаешь больше всего среди ее подонков.

«...Прощайте, господин Лозина-Лозинский... Прощайте, неудачный поэт Любяр!..» Тут мне делается неприятно. Я знаю, что Любяр — псевдоним поэта, который несколько раз неудачно кончал с собой и, наконец, недавно, покончил. Я читал его стихи, то бессмысленные, то ясные, даже слишком, с каким-то оттенком сумасшествия. Во всяком случае, талантливые стихи. Упоминание его имени мне неприятно. Зачем тревожить память мёртвого? Я говорю это вслух. …Трогай!.. Прозябшая лошадь уносит сани. Я смотрю на визитную карточку: «А. Любяр… Лозина-Лозинский… Такая-то улица…»:72

...Месяца через два я получил повестку общества «Медный всадник» на заседание памяти поэта Любяра. На этот раз (через три недели после нашей встречи) самоубийца-неудачник своего добился.:73

Вечер <у Ларисы Рейснер> был безобразный, что и говорить. Но шагая домой через Троицкий мост, я вспомнил усмешку моего недавнего ночного собеседника, и мне казалось, что, может быть, именно такими поминками был бы доволен этот несчастный человек.:76

Точнее, поэт ― «князь Сергей Г.» Нежный, нежнейший, лирический поэт. Пишет о цветах, ветках, чижиках… «Точно грустный чижик в клетке, Я сижу один…» Читая стихи, бас, недавно гудевший ― «пустяки… гангрена… ампутировала… », ― смягчается. Может быть, в самом деле эта душа, бесстрашная в окровавленной операционной, чувствует себя робким чижиком: «Вдыхая аромат душистого левкоя, В вечерней тишине…» Поэта Сергея Г. «открыл» и приобщил к литературному высшему обществу Гумилёв.

Блок и Гумилев ушли из жизни, разделенные взаимным непониманием. Блок считал поэзию Гумилева искусственной, теорию акмеизма ложной, дорогую Гумилеву работу с молодыми поэтами в литературных студиях вредной. Гумилев, как поэт и человек, вызывал в Блоке отталкивание, глухое раздражение. Гумилев особенно осуждал Блока за «Двенадцать». Помню фразу, сказанную Гумилевым незадолго до их общей смерти, помню и холодное, жестокое выражение его лица, когда он убежденно говорил: «Он (т.е. Блок), написав «Двенадцать», вторично распял Христа и еще раз расстрелял Государя». Я возразил, что, независимо от содержания, «Двенадцать», как стихи, близки к гениальности. ― «Тем хуже, если гениальны».

Репетировать, казалось бы, было нечего ― из года в год Пяст читал почти одно и то же. Под конец ― красный, взволнованный до предела, он всегда читал неизменные стихи «Об Эдгаре»… Не помню, как они начинались, не помню их содержания ― они были очень путанны и довольно длинны. Как какое-то заклинание в веренице самых разнообразных слов и образов, время от времени повторялось имя Эдгара По, вне видимой связи с содержанием. Начало аудитория слушала молча. Потом, при имени По, начинали посмеиваться. Когда доходило до строфы, которую запомнил и я: И порчею чуть тронутые зубы ― Но порча их сладка ― И незакрывающиеся губы ― Верхняя коротка ― И сам Эдгар… ― весь зал хохотал. Закинув голову, не обращая ни на что внимания, Пяст дочитывал стихотворение, повышая и повышая голос ― до какого-то ритмического вопля.

«Китайские тени»

Жизнь приобретает цену только тогда, если вы полюбите кого-нибудь больше своей жизни...

Поэзия — это что-то вроде падучей. Покуда болезнь таится, только очень внимательный взгляд различит в лице одержимого что-то неладное.

Самое высокое и самое смешное, часто бывают переплетены так, что не разобрать, где начинается одно и кончается другое.

В кронштадтские дни две молодые студистки встретили Гумилева, одетого в картуз и потертое летнее пальто с чужого плеча. Его дикий вид показался им очень забавным, и они расхохотались. Гумилев сказал им фразу, которую они поняли только после его расстрела: — Так провожают женщины людей, идущих на смерть.

На одном из собраний парижской литературной молодежи я слышал по своему адресу упрек: «Зачем вы искажаете образ Мандельштама, нашего любимого поэта? Зачем вы представляете его в своих воспоминаниях каким-то комическим чудаком? Разве он мог быть таким?» Именно таким он был.

Были времена, когда мы были настолько неразлучны, что у нас имелась, должно быть, единственная в мире, визитная карточка: «Георгий Иванов и О. Мандельштам». Конечно, заказать такую карточку пришло в голову Мандельштаму, и, конечно, одному ему и могло прийти это в голову.

Однажды (Мандельштам как раз в это время был в отъезде) я принес портрет Пушкина и повесил над письменным столом. Старуха, увидев его, покачала укоризненно головой: — Что вы, барин, видно без всякого Манделынтамта не можете. Три дня не ходит, так вы уж его портрет вешаете!

Гумилев говорил, что поэт должен «выдумать себя». Он и выдумал себя, настолько всерьез, что его маска для большинства его знавших (о читателях нечего и говорить) стала его живым лицом.

За полгода до смерти Гумилев сказал мне: «В сущности, я неудачник». И еще: «Как я завидую кирпичикам в стене — лежат, прижавшись друг к другу, а я так одинок».

Главным образом Блок говорил о смерти и о любви. Сильней ли смерти любовь? Блок качал головой. — Нет, нет, это выдумка трубадуров.

«Распад атома» (1938)

Я испытываю по отношению к окружающему смешанное чувство превосходства и слабости: в моем сознании законы жизни тесно переплетены с законами сна. Должно быть, благодаря этому перспектива мира сильно искажена в моих глазах. Но это как раз единственное, чем я еще дорожу, единственное, что еще отделяет меня от всепоглощающего мирового уродства.

Я думаю о различных вещах и, сквозь них, непрерывно думаю о Боге. Иногда мне кажется, что Бог так же непрерывно, сквозь тысячу посторонних вещей, думает обо мне. <…> Иногда мне чудится даже, что моя боль — частица Божьего существа. Значит, чем сильнее моя боль... Минута слабости, когда хочется произнести вслух — «Верю, Господи...»

Я хочу самых простых, самых обыкновенных вещей. Я хочу порядка. Не моя вина, что порядок разрушен. Я хочу душевного покоя. Но душа, как взбаламученное помойное ведро — хвост селедки, дохлая крыса, обгрызки, окурки, то ныряя в мутную глубину, то показываясь на поверхность, несутся вперегонки. Я хочу чистого воздуха. Сладковатый тлен — дыхание мирового уродства — преследует меня, как страх.

Я думаю о нательном кресте, который я носил с детства, как носят револьвер в кармане. <…>

<…> Женщина, сама по себе, вообще не существует. Она тело и отраженный свет.

«Красуйся, град Петров, и стой», — задорно, наперекор предчувствию, восклицает Пушкин, и в донжуанском списке кого только нет. «Ничего, ничего, молчание», — бормочет Гоголь, закатив глаза в пустоту, онанируя под холодной простыней.

Наши одинаковые, разные, глухонемые души — почуяли общую цель и — штопором, штопором — сквозь видимость и поверхность завинчиваются к ней. Наши отвратительные, несчастные, одинокие души соединились в одну и штопором, штопором сквозь мировое уродство, как умеют, продираются к Богу.

По чужому городу идет потерянный человек. Пустота, как морской прилив, понемногу захлестывает его. Он не противится ей. Уходя, он бормочет про себя — Пушкинская Россия, зачем ты нас обманула? Пушкинская Россия, зачем ты нас предала?

из других произведений

	В пианоле забурчало, потом плавно полилось «На сопках Маньчжурии».
	— «Третий Рим»

	Назар Назарович сам чувствовал, что голая стена над пианолой так и просит Айвазовского (картинку «Олени на водопое», висевшую там прежде, он давно убрал как чересчур простую).
	— Третий Рим»

Поэзия

Сборник «Отплытье на о. Цитеру» (1912)

Из цикла «Любовное зеркало»

Ах, ранняя весна, как мила мне ты! Какая неожиданная радость для глаз: Проснувшись утром, увидеть тотчас Залитые весёлым солнцем цветы. — «Ранняя весна»

Из цикла «Когда падают листья…»

Тихая скорбь томительная Душу колышет. Никогда не услышит Милого голоса обитель моя. — «Вот — письмо. Я его распечатаю»

Сборник «Памятник славы» (1914)

За честь и правду гибнут люди,      Полмира в дыме и огне,      И в эти дни, как весть о чуде, --      Над медью лавров и орудий      Суровый ангел в вышине. — «Теперь, когда быстрее лавы»

Из цикла «Нерушимая стена»

Сквозь тусклый дым пороховой,      Через синодик смерти черной      Я вижу свет, я вижу Твой,      Спаситель, стяг нерукотворный. — «Складень»

Сломил героев схватки бурелом,      И ангел смерти осенил крылом,      Но вечности их память предана      И доблестью покрыты имена. — «Павшим гвардейцам...»

Идущие с песней в бой,      Без страха — в свинцовый дождь,      Вас Георгий ведет святой,      Крылатый и мудрый вождь. И те, кто в битве падет,      Услышат песню его.      Услышат в последний час      Громовый голос побед.      Зрачкам тускнеющих глаз      Блеснет немеркнущий свет! — «Георгий Победоносец»

Всех, позабывших жизнь свою,      И слившихся в святую лаву      И погибающих в бою      За честь России и за славу, —      Не надо празднословить их:      Они —- в бессмертном ореоле,      Какой воздаст награду стих      За подвиг чести, подвиг боли? — «Наш Долг»

Сборник «Вереск» (1916)

	Стало дышать трудней и слаще... Скоро, о скоро падёшь бездыханным Под звуки рогов в дубовой чаще На вереск болотный — днём туманным!
	— «Мы скучали зимой...»

	Как древняя ликующая слава, Плывут и пламенеют облака, И ангел с крепости Петра и Павла Глядит сквозь них — в грядущие века.
	— «Как древняя ликующая слава»

	Ужель на всё гляжу в последний раз, Что там вдали скрывается от глаз, И холм отца меж ивовых ветвей, И мирный кров возлюбленной моей... Прощай, прощай! О, вереск, о, туман... Тускнеет даль, и ропщет океан, И наш корабль уносит, как ладью... Храни, Господь, Шотландию мою!
	— «Шотландия, туманный берег твой...»

Сборник «Сады» (1921)

<…> разве мог бы я, о, посуди сама,      В твои глаза взглянуть и не сойти с ума. — «Не о любви прошу, не о весне пою...» (1921)

Я истощил свой дар в желаньях бесполезных, Шум жизни для меня как звон цепей железных… — «Дитя гармонии — александрийский стих»

Сборник «Лампада» (1922)

Легки оковы бытия...      Так, не томясь и не скучая,      Всю жизнь свою провел бы я      За Пушкиным и чашкой чая. — «В широких окнах сельский вид...»

Такие, как ты, — на страже Стоят в раю у ворот. — «Улыбка одна и та же»

Сборник «Отплытие на остров Цитеру» (1937)

Замело тебя, счастье, снегами,      Унесло на столетья назад,      Затоптало тебя сапогами      Отступающих в вечность солдат.

Сборник «Портрет без сходства» (1950)

Я не стал ни лучше и ни хуже. Под ногами тот же прах земной. Только расстоянье стало уже Между вечной музыкой и мной.

Туманные проходят годы, И вперемежку дышим мы То затхлым воздухом свободы, То вольным холодом тюрьмы. — «Так, занимаясь пустяками...»

<>… поэтом долго ли родиться... Вот сумей поэтом умереть! Собственным позором насладиться, В собственной бессмыслице сгореть!

Ты улыбалась. Ты не поняла, Что будет с нами, что нас ждет. Черемуха в твоих руках цвела... Вот наша жизнь прошла, А это не пройдет. — «Ты не расслышала, а я не повторил...»

Туман. Передо мной дорога, По ней привычно я бреду. От будущего я не много, Точнее — ничего не жду. Не верю в милосердье Бога. Не верю, что сгорю в аду.

Хоть поскучать бы... Но я не скучаю.      Жизнь потерял, а покой берегу.

Сборник «Посмертный дневник» (1958)

Я жил как будто бы в тумане. Я жил как будто бы во сне. В мечтах, в трансцендентальном плане, И вот пришлось проснуться мне. Проснуться, чтоб увидеть ужас, Чудовищность моей судьбы. ... О русском снеге, русской стуже... Ах, если б, если б... да кабы...

Ангел мой, зла не желай никому. Бедный мой ангел, прощай и прости!... Дальше с тобою мне не по пути.

Кто плачет так? И почему? Я вглядываюсь в злую тьму И понимаю не спеша, Что плачет так моя душа.

Было всё — и тюрьма, и сума. В обладании полном ума, В распроклятой судьбе эмигранта Умираю...

Я не забыл, что обещано мне Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами.

За столько лет такого маянья По городам чужой земли Есть отчего прийти в отчаянье. И мы в отчаянье пришли. — В отчаянье, в приют последний, Как будто мы пришли домой С вечерни в церковке соседней, По снегу русскому, домой.

Если б время остановить, Чтобы день увеличился вдвое, Перед смертью благословить Всех живущих и всё живое. И у тех, кто обидел меня, Попросить смиренно прощенья. Чтобы вспыхнуло пламя огня Милосердия и очищенья.

Уже кончается моя дорога, О говори со мною, говори! — «Поговори со мной еще немного...»

Вне сборников (стихотворения разных лет)

Мы в сумерках блуждаем, И, обреченные любить и умирать, Так редко о любви и смерти вспоминаем. — «Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать...» (1922)

Над облаками и веками Бессмертной музыки хвала — Россия русскими руками Себя спасла и мир спасла. — «На взятие Берлина русскими» (май 1945, Биарриц)

Счастье — это глухая, ночная река, По которой плывем мы, пока не утонем, На обманчивый свет огонька, светляка... — «Я не знал никогда не любви, не участья...» (1950)

Над белым кладбищем сирень цветет, Над белым кладбищем заря застыла, И я не вздрогну, если скажут:«Вот Георгия Иванова могила...» — «Я не хочу быть куклой восковой...» (1958)

Для непомнящих Ива́нов, Не имеющих родства, Всё равно, какой Ива́нов, Безразлично ― трын-трава. — «Паспорт мой сгорел когда-то...», 1955

Цитаты о Г. В. Иванове

Георгий Адамович

	<…> Постараемся забыть отдельные стихи Георгия Иванова, отдельные его строки, — что остается от них в памяти? Не колеблясь, я скажу — свет... — Опубликовано в «Новом журнале», в 1958 году.
	— «Наши поэты. Георгий Иванов»

	Жорж не столько первый поэт в эмиграции, сколько единственный… — Опубликовано в «Минувшее. Кн. 21.» М.—СПб., 1997.
	— Из письма Георгия Адамовича к Ирине Одоевцевой (21 октября 1957)

Литература

• Георгий Иванов. Собрание сочинений в трех томах (Том 1. Стихотворения; Том 2. Проза; Том 3. Мемуары. Литературная критика) / Евгений Витковский; Вадим Крейд. — Москва: Согласие, 1994. — 656; 480; 720 с. — 15000 экз. — ISBN 5-86884-023-2; 5-86884-024-0; 5-86884-025-9

Ссылки

• Георгий Иванов в библиотеке Максима Мошкова