Николай Еремеевич Струйский

Никола́й Ереме́евич Стру́йский (1749—1796) — деятель Русского Просвещения: поэт-дилетант, издатель, библиофил. Владелец и устроитель богатого пензенского имения Рузаевка. Имел у современников репутацию сельского графомана, в этом смысле заслужил прозвание «предтечи графа Хвостова». Дед поэта Александра Полежаева.

Николай Струйский

Николай Струйский (с портрета Рокотова, 1772)

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты из поэзии

	Когда б здесь кто очей твоих прелестных стоил, Давно б внутрь сердца он тебе сей храм построил, И в жертву б он себя к тебе и сердце б нес. Достойна ты себя, Сапфира!.. и небес. Почтить твои красы, как смертный, я немею, Теряюсь я в тебе?.. тобой я пламенею.
	— «Елегия к Сапфире» (А.П.Струйской), 1787

	Ероту песни посвящаю, Еротом жизнь мою прельщаю, Ерот в мой век меня любил, Ерот мне в грудь стрелами бил: Я пламень сей тобой, Сапфира, ощущаю!
	— «Еротоиды» (эпиграф), 1788

	Любовь, прийди... крылами? Явись в сей час весь в розах! К цветущей пышной розе, К цветущей здесь красою Твоим к подобной розе. Пред коей днесь на лире Я в честь тебя играю. Красу сию столь нежну Достойно звать мне розой? Красой сей овладети Никто в свой век не может. Лишь я ей овладею! Тобой лишь овладею.
	— «Еротоиды» (5), 1788

	Неповрежденной страстью И я тобой сгораю. Не камнями драгими Твоими я прельстился, Ни же убором стройным, В котором ты блистаешь. К тебе здесь все пристало! В глазах моих ты зришься Прелестней всех на свете. Тебя лишь здесь пристойно Одной подобить искре Прелестна Люцифера, Когда он ей восходит, Предшествуя Авроре, И гонит с неба звёзды.
	— «Еротоиды» (22), 1788

	Тобой, о, нежна муза, Тобой, в красах нетленна, Ерато дарагая, Наперсница любови, Тобой я днесь внушаем, Днесь пел Еротов пламень, Любви я пел заразы. Ты, коя здесь нас в жизни Подобных мне внушаешь Любовников пиитов, Внушаешь, как гласити Той сладкие забавы И тех все прелести Любовниц нас достойных.
	— «Еротоиды» (24), 1788

	Самого тебя зла смерть вдруг, Низложа своей косою, В мир отдаст червям на жертву; В рост тебя отдаст на жертву. Ведь и их она ссекает, Для чего ж об том тужити, Коль тебя она ссекает. Черви пользуют нас смертных, Черви пользуют нас в жизни, Иссякают нужны соки, Коими их полны нервы...
	— «Стихи на себя». 1790

	Смерть! возьми мое ты тело, Без боязни уступаю, Я богатства не имею, Я богатство, кое было, Все вложил душе в богатство, Хоть душа через богатство И не станется умнее, Но души моей коснуться, Смерть, не можешь ты вовеки.
	— «Стихи на себя». 1790

	Не знающу любви я научал любити! Твоей мне нежности нельзя по смерть забыти! Ты цену ведала, чего в жизнь стоил я?.. И чтит тебя за то по днесь душа моя...
	— «Воспоминание» (О.Струйской), 1792

Цитаты из прозы

Любезные мои потомки! Вы без сомнения восхищены будете славой великого писателя господина Сумарокова, возвысившего, в свое время, дарованиями своими дух нашего отечества и по одним его бессмертным сочинениям, преходя оные, конечно, сие об нем скажите: «Сей то был великий муж первый из соотечественников, который сам себя воздвиг до такой степени славы, что, по справедливости, наименовали его Отцом российского театра и стихотворства; а притом и преобразителем нашего языка»!

— «Апология к потомству...», 1784

На берегах Невы, рука премудрой Екатерины возвела мой дух до Геликона, щедрота Её Монаршая объяла весь мой дух, радость вечную посеяла въ моем сердце. Представьте, любезный князь, сколь лестно и восхитительно быть внимаему превозшедшею Соломона, Ликурга, и всех Августов в свете и ободряему быть от толь мудрого Героя, каковы суть вы, светлейший князь. Сие скажу не ложно, что бессмертный Вольтер праведно произрек: Что есть ли Петр России людей соделать мог, Екатерина сделала Героев: — но храбрость, он сказал и сказал праведно, что храбрость состоит лишь в разуме едином. Блажен, кто восприял из рук Ея иль перстень, или Ея Божественнаго Лица изображение, за свои дарования <Намек автора на пожалованные Князю портрет Императрицы и «яхонтовый дорогой перстень» на его именины (30-го Сентября) в прошлом, 1790 году.> Единого из сих участником и я здесь стал, а тем и счастлив из всех смертных. Удостой меня, светлейший князь, милостивого твоего на всегда благоприятства и покажи невежеству, которое нас повсюду окружает, что единые таланты удобны снискать на себя приверженность вельмож, ощущать их к себе благосоизводение и находить въ них необоримыя подпоры, предстательствуя у трона Милосердой Матери Отечества; единое просвещение, со сладостию мысли их объемля, водит их по стопам истинны и творит блаженными и благополучными их дни.

— «Письмо князю Потёмкину-Таврическому», 16 апреля 1791

Цитаты о Струйском

Будучи не беден, напротив, достаточен, живучи в прекрасном доме, коего убранство возвещали вкус и роскошь, окружен приятною женою со многими добрыми детьми, из коих иные были в занимательном возрасте, словом, находясь в возможности при регулярном хорошем саде, обширных дачах и всех изобилиях натуры наслаждаться жизнию благополучного человека, ежели он есть где-нибудь, кроме нашего воображения, этот самый г. Струйский, влюбясь в стихотворения собственно свои, издавал их денно и ночно, закупал французской бумаги пропасть, выписывал буквы разного калибра, учредил типографию собственно свою и убивал на содержание ее лучшую часть своих доходов. Он имел кабинет в самом верху дома, называемый Парнас, в сие святилище никто не хаживал, ибо, говорил он, не должно метать бисера свиньям. Меня он удостоил ласкового там приема, за который дорого заплатил, однако, один из моих товарищей, ибо он, читая мне одно свое произведение и, натурально, из хвастовства, по мнению его, лучшее, сильно будучи им восхищаем, щипал его в восторге до синих пятен. Исступления подобного, когда о стихах говорили, я не видывал. Все обращение его, впрочем, было дико, одевание странно: он носил с фраком парчовый камзол, подпоясывался розовым кушаком шёлковым, обувался в белые чулки, на башмаках носил бантики и длинную повязывал прусскую косу. Вот его вид, в котором он мне показался. Охотно думаю, что это его был наряд и только для меня в изъявление большой преданности. Письма его ко мне, которые я все собрал, и сочинения рассмешили бы мёртвого. Потешнее после Тилемахиды ничего нет на свете. Он уважал очень между предметами учености оптику и толковал мне, но очень втуне, часа два, что многие сочинения наших авторов теряют своей цены от того только, что листы не по правилам оптики обрезаны, что голос от этого, ожидая продолжения речи там, где переход ее, перерывается, и от нескладности тона теряется сила мысли сочинителевой.

— Иван Долгоруков, «Повесть о рождении моем, происхождении и всей моей жизни...», 1788-1822

Библиографам известны роскошные издания, которые в конце прошлого века печатались в селе Рузаевке, Писарскаго уезда, Пензенской губернии, в собственной типографии Рузаевского помещика Струйскаго, которой предавал в ней тиснению преимущественно собственные свои стихи, составившие даже целый том и отличавшиеся отсутствием всякаго таланта и теми красотами, какие находятся в творениях Тредьяковскаго. В Чертковской библиотеке есть несколько этих изданий, составляющих большую библиографическую редкость. Факт существования такого отчаянного метромана, жившего в глуши и тратившего значительные суммы на устройство и содержание в захолустье одной из лучших современных ему типографий, для удовольствия печатать в ней свои вирши, очень любопытен».

— Михаил Лонгинов, «Несколько известий о Пензенском помещике Струйском», 1865

В Пензенской губернии проживал богатый помещик Никита Ермилович Струйский, он был губернатором во Владимире, потом вышел в отставку и поселился в своей пензенской усадьбе. Он был великий стихоплет и свои стихи печатал в собственной типографии, едва ли не лучшей в тогдашней России, на которую тратил огромные суммы; он любил читать знакомым свои произведения. Сам того не замечая, он в увлечении начинал щипать слушателя до синяков. Стихотворения Струйского достопримечательны разве только тем, что бездарностью превосходят даже стихотворения Тредьяковского. Но этот великий любитель муз был ещё великий юрист по страсти и завёл у себя в деревне юриспруденцию по всем правилам европейской юридической науки. Он сам судил своих мужиков, составлял обвинительные акты, сам произносил за них защитительные речи, но, что всего хуже, вся эта цивилизованная судебная процедура была соединена с древнерусским и варварским следственным средством ― пыткой; подвалы в доме Струйского были наполнены орудиями пытки. Струйский был вполне человек екатерининского времени, до того человек этого времени, что не мог пережить его. Когда он получил известие о смерти Екатерины, с ним сделался удар, и он вскоре умер.

— Василий Ключевский, Русская история, Полный курс лекций, 1904

В нашем соседстве жила Александра Петровна Струйская; моя бабушка очень любила ее за ум и любезность; имение ее, Рузаевка, находилось, всего в 15 верстах от Яхонтова. Рассказывали, что весь околоток трепетал перед ее мужем, Николаем Петровичем Струйским; он был человек очень сердитый и вспыльчивый, держал верховых, которые день и ночь разъезжали и доносили ему всё, что делалось, кто проезжал через Рузаевку и куда. Тогда он приказывал привести проезжающего, иногда милостиво отпускал его, а иногда, случалось, заставлял беседовать с собой, и лишь только что-нибудь ему не понравится, сделает знак людям, проезжего схватят и потащат в тюрьму, где однажды долго высидел какой-то исправник. Он запирал таким образом разных мелких чиновников: заседателей, приказных и т. п., но дворян не трогал. В саду, недалеко от великолепного господского дома, находилось высокое, тоже каменное здание, которое и служило тюрьмою; окна были только вверху и то с крепкою железною решеткою; говорили, что когда этот злодей умер, кажется, это было в 1800 году, то жена его выпустила из тюрем много несчастных, ― говорили, будто человек до трехсот, хотя число это, вероятно, преувеличено. Николай Петрович Струйский писал стихи, хотя очень плохие, восхваляя в них Екатерину II; дед мой рассказывал, что императрица прислала ему бриллиантовый перстень, с тем чтобы он более стихов не писал. Нас изредка возили в Рузаевку к старушке Александре Петровне Струйской; к ней собирались ее внуки, с которыми мы играли и бегали по саду. Дом, в котором она жила, был очень большой, мрачной наружности; комнаты от высоких и узких окон казались также угрюмы; в двух гостиных мебель была с бронзовою отделкою на ручках и ножках, обитая малиновым штофом и всегда под белыми чехлами; везде висели фамильные портреты; в углублении большой гостиной, над диваном, висел в позолоченной раме портрет самого Николая Петровича, в мундире, парике с пудрою и косою, с дерзким и вызывающим выражением лица, и рядом, тоже в позолоченной раме, портрет Александры Петровны Струйской, тогда еще молодой и красивой, в белом атласном платье, в фижме, с открытой шеей и короткими рукавами. Из гостиной была дверь на балкон; по широким ступеням его мы спускались в большой, тоже очень мрачный сад, разбитый на правильные аллеи; вдали от дома был лабиринт, который нас забавлял и пугал отчасти, потому что не легко было из него выбраться. Внуки страшного Николая Петровича подводили нас к тюрьмам, которые тогда (в 1836 г.) представляли ряд развалин; в стенах виднелись обрывки железных цепей. ― Ваш дедушка в цепях держал своих заключенных? ― Конечно, прикованными к стенам, а то бы они ушли, ― весело и с некоторою гордостью отвечали внуки. У Николая Петровича Струйского было много детей; двое из сыновей его печально кончили свое поприще: один был сослан в Сибирь за убийство дворового человека, другой был сам убит крестьянином. Это было в голодный год; крестьянам было очень тяжко, многие питались одною мякиною и дубовою корою. Александр Николаевич Струйский запрещал своим крестьянам ходить по миру, а между тем сам не давал им достаточно хлеба. Однажды он воротил крестьянина Семена, которого встретил с сумою; через день или через два дня Александр Николаевич поехал в поле; ему опять попался навстречу тот же крестьянин с сумою. В самый полдень лошадь его пришла домой без седока, послали верховых узнать, что случилось, и нашли помещика в поле с отрубленною головою.

— Наталья Тучкова-Огарёва, «Воспоминания», 1890

Нас встречает сам хозяин поместья. На нем поверх фрака накинут камзол из дорогой парчи, подпоясанный розовым кушаком, на башмаках — бантики, он в белых чулках; длинные волосы поэта разлетелись по плечам, осыпая перхоть, а на затылке трясется длинная коса на прусский манер. Итак, читатель, внимание: не станем ничему удивляться! Первое впечатление таково, что перед нами возник сумасшедший. Сами глаза выдают безумную натуру Струйского: неспокойный, ищущий и в то же время очень пристальный взор. Поражают асимметрия в разлете бровей и несуразность ломаных жестов… Выкрикивая свои стихи: Пронзайся треском днесь несносным ты, мой слух! Разись ты, грудь моя! Терзайся весь мой дух! Струйский кинулся на шею губернатора, которого чтил как собрата по перу. Затем последовал жеманный поклон его жене, и поэт вдруг… исчез! Но буквально через три минуты Струйский возник снова и, торжественно завывая, прочел губернаторше мадригал, посвященный ее «возвышенным» прелестям… Долгорукий — человек серьезный, к поэзии относился вдумчиво и сейчас был поражен: – Николай Еремеич, когда же вы успели сочинить это? Но Струйский снова исчез, а из подвала его дома послышалось тяжкое вздыхание машин, стуки и лязги, после чего поэт преподнес княгине свой мадригал, уже отпечатанный на атласе, с виньетками и золотым обрамлением.

— Валентин Пикуль, «Шедевры» села Рузаевки, 1977

Стихотворные цитаты о Струйском

	Средь мшистого сего и влажного толь грота, Пожалуй, мне скажи, могила эта чья? — Поэт тут погребён: по имени струя, А по стихам — болото.
	— Гавриил Державин, «На известного стихотворца», ок.1799

А ты, примерный человек, Души высокой образец, Мой благодетель и отец, О Струйский, можешь ли когда Добычу гнева и стыда, Певца преступного простить?.. Неблагодарный из людей, Как погибающий злодей Перед секирой роковой, Теперь стою перед тобой!.. Мятежный век свой погубя, В слезах раскаянья тебя Я умоляю! ………….. Священным именем отца Хочу назвать тебя!.. Зову… И на покорную главу За преступления мои Прошу прощения любви!.. Прости!.., прости!.., моя вина Ужасной местью отмщена!

— Александр Полежаев, «Узник», 1828

См. также

• Дмитрий Хвостов
• Иван Хемницер
• Андрей Нартов
• Василий Тредиаковский
• Александр Сумароков
• Козьма Прутков
• Пётр Шумахер