Вера Александровна Меркурьева

Ве́ра Алекса́ндровна Мерку́рьева (1876-1943) — русская поэтесса и переводчица. Родилась во Владикавказе. С детства страдала глухотой и сердечным расстройством. Поэзией всерьёз занялась поздно, когда ей было за сорок. В 1912-1917 гг. публиковалась в журнале «Вестник теософии».

Вера Меркурьева

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

В 1917 переехала в Москву, сблизилась с кругом символистов и Вячеславом Ивановым. Стихи Меркурьевой появляются в символистских альманахах и журналах. Единственная прижизненная книга Меркурьевой — сборник переводов из Перси Биши Шелли, вышла только в 1937 году. В Москве жила в крайней бедности. Во время войны эвакуировалась в Ташкент, где и скончалась в марте 1943.

Короткие цитаты

	Моя любовь не девочка, что зарится На молодости смех и лепоту...
	— «Моя любовь не девочка, что зарится...», 1918 (6 декабря 1931)

	И Вам ― пребыть в святом мира́же, Не спрохвала, но сгоряча. А мне ― на миг, в чужом плюмаже Мелькнуть ― и сгинуть, отзвучав.
	— «М. М. Замятниной», 1 апреля 1918

	Да, я иду на смерть, к моей петле. Но я на всё отвечу звучным смехом И, подходя к последней вечной мгле,
	— «Она притворилась поэтом» (Рождение кометы), 11 июля 1918

	Распростерлась ― попираемая, Обнимаю ― отверженная...
	— «Мистическое приключение», 11 сентября 1918

	― Голод летом, голод, холод зимой. ― Боже, Москва моя ― мёртвый город.
	— «Над головой голубое небо..., 15 июля 1920

	Кто может, спит ― в гробу иль в зыбке ― Лишь было бы кому качать. И в бледной сонного улыбке Застыла мертвая печать.
	— «С двух концов стола», 1927

Цитаты из стихотворений разных лет

	Мне не по силам эта доля — Быть нищей, лишней и одной. Но ты хотел. Да будет воля Твоя вовеки надо мной...
	— 20 мая 1905

	Святительские, княжеские тени, Вы снимете ли смертный свой убор? Покинете ль, в неслыханном служеньи, Свой вечный, свой монашеский затвор? Час наступил: всем племенем и родом Во гнев иль в радость Господа войти. Идете ли вы с нами крестным ходом По страшному, по крестному пути?
	— «Купола», 4 января 1915

	Ржавых затворов заплаканная зелень, Плесень в узорах — притворены, смотри, В злато и жемчуг заоблачных молелен, В ладан и смирну кумирни «там, внутри». Дремлет, не внемлет, объемлет — не приемлет Звука в молчаньи и знака в темноте. Пленником семь лет — и будет им он семь лет, Майский и райский, не верящий мечте.
	— Евг. Архиппову, 28 августа 1916

	Некогда подумать о себе, О любви, никем не разделенной. Вся̀-то жизнь ― забота о судьбе, О судьбе чужой, непобежденной. Весь-то день ― уборка и плита, Да еще аптекарские склянки. Вся-то ночь ― небесная мечта, Бред Кассандры ― или самозванки? Долго, долго не ложится тень, Утро настает незванно рано. Но и днем сквозь усталь, пыль и лень Слышны ей ― лесные флейты Пана.
	— «Некогда подумать о себе...» (из цикла «Затрапезное»), 4 мая 1916

	Здесь была — и нет ее. И жалуясь, и сетуя, Цветы несем ей пышные, Да поздние, да лишние. Встань, вернись, родимая, Верни невозвратимое, Побудь минутку малую. — «Устала я, устала я».
	— «Маме», 3 марта 1917

	Ты даёшь ― до капли пью я ― Чаша мук пуста. Дай отравную, лихую ― Заградить уста, И ― в прохладу смольной туи Росного куста.
	— «Чаша мук» (из цикла «Сломанный органчик»), 8 июня 1917

	Сразу сегодня дождь не выльется, Тучи обида не уляжется, Горестная стихнет, прихилится ― Заново проливнями скажется. Жалуется громом на боль она, Реки уносят гневный плач ее. Только земля и удоволена ― Сонная, пыльная, горячая, Жадная радуется ― сушь ее Смыта обиженною тучею.
	— «Сразу сегодня дождь не выльется...», 5 июля 1917

	Смерть поколенья — смерть и Бога. Что новый род — иной кумир. Но наша — в вечности дорога, Не вечен Бог, но вечен мир. И будем век мы тщиться всуе Сойти с дороги слепо той, И ужасаясь и любуясь Мирскою буйной лепотой. И нам у сонных побережий Покоя смерти не вкусить, Моляся Времени о еже Нам нашу Вечность износить.
	— «Был вечер утру солнца равен...», 20 августа 1917

	Кривыми улиц непролазных Идти до тайныя черты И видеть в лицах безобразных Лик непорочной красоты. Внимать, как с веток листья вязу, Хрустя, сорвутся и замрут, — И видеть в щелях черных пазух Его весенний изумруд.
	— «Кривыми улиц непролазных...», 23 сентября 1917

	К последнему унижению Повелено мне идти, К назначенному свершению Начертанного пути. Безгневная и безгласная, Явлю на дневном свету Прекрасному ― безобразное, Имущему ― нищету.
	— «К последнему унижению…», 22 октября 1917

Моя любовь не девочка, что зарится На молодости смех и лепоту, Моя любовь уставщица и старица В монашеском, в раскольничьем скиту. Она строга, не молвит слова лишнего, Потупленный не часто вскинет взгляд, Она бледна, и только губы вишнево На лике рдея, точат тайный яд. Увидит грех — от страха не опомнится. А про нее подумать — и не смей. Но ты не верь смиреннице и скромнице, К ней по ночам летает вихрем змей.

— «Моя любовь не девочка, что зарится...», 1918 (6 декабря 1931)

Нет, непохожи: певцами лесными любимы ― узорные Травки те Ваши целительные, за луговыми покосами. Травы мои ― ядовитые, зелья мои ― наговорные, По-над болотами, знаемы одними сердитыми осами. <...> И всё же нам одна и та же Упала участь на плеча: Обеим нам ― стоять на страже У заповедного ключа. Беречь от копоти и сажи Свет уловимого луча, Дороги жизни делать глаже, Вам ― терпеливо, мне ― ворча. Но риза Вам видна, ея же ― Что день ― свивается парча, Когда горит в бессрочном стаже ― Что ночь ― заутрени свеча. А мне ― в тоске, игре и блажи, Чужие цепи зря влача, Служить, хранить ― не зная даже, Чья вручена мне епанча. И Вам ― пребыть в святом мира́же, Не спрохвала, но сгоряча. А мне ― на миг, в чужом плюмаже Мелькнуть ― и сгинуть, отзвучав.

— «М. М. Замятниной», 1 апреля 1918

Я наведывалась к бедному-нищему: не с тобой ли, муж, мы одну и ту ж искали сон-траву небоязненно, ворожили, блазнимы, у болот, за кладбищами? не с тобой ли мы перелет птичий встречали кличем в тумане, на змеиной поляне? венец принимали от синекосмой тучи, у плакучей ивы по-над омутом? да не наши ли кольца тонут там, в заводи, где было нам плавати? Говорит убогий: войди, подруга, будем вместе жить-тужить, беречься призору, порчи, сглазу да недуга. Шатается бедный, с лица меняется, дрожит ― не лежит к нему душа моя, не лежит.

— «Об Антихристе» (Стих не духовный), 15 апреля 1918

	Уложена, улаженная ― И не толкнется. А щелкнет ключ, а звякнет в скважине ― Отомкнется. Внутри ― горицветы, в лад они Сверкнут искрами, Зерном пересыпятся окатным И бисером. Мои города разваленные Парчами лягут золотными, Пустые дали ― Полотнами.
	— «Укладка», 17 июня 1918

	Да, я иду на смерть, к моей петле. Но я на всё отвечу звучным смехом И, подходя к последней вечной мгле, Я улыбнусь чужих минут утехам И, наконец услышав: падай, вниз, ― Отвечу: рада ― смелым вольным эхом ― И я шутя возьму свой первый приз. До тех же пор ― побудь со мной, подруга, Моих юродств перенося каприз.
	— «Она притворилась поэтом» (Рождение кометы), 11 июля 1918

	Да не камень то плачет, радуясь, То не вздохи счастия, боли в нем ― Это я взметелилась в радугах, Хлынула звёздным проливнем. Распростерлась ― попираемая, Обнимаю ― отверженная, Вечно живя, что миг умирая ― Ночь, песнь, любовь – миродержная. Земную тягу вынашиваю Поступью неслышною, женскою. И откуда что ― не спрашиваю, Но ― земля от земли ― блаженствую.
	— «Мистическое приключение», 11 сентября 1918

	Под стройный звон лучистых хоров Глядятся в яхонтовый свод Цветистых листьев пышный ворох, Цветные стекла мерклых вод.
	— «Как не надо писать стихи», 21 сентября 1918

	Над головой голубое небо. Под ногами зеленая земля. После дождя как пахнут тополя. ― Хлеба, сухого черного хлеба. Руки мои наконец в покое, Нежных пальцев неволить не хочу. ― Труд не по силе, груз не по плечу. ― Мне наклониться срезать левкои. Стих мой послушен, милый мой дорог, День мой долог и край мой ― рай земной. ― Голод летом, голод, холод зимой. ― Боже, Москва моя ― мертвый город.
	— «Над головой голубое небо..., 15 июля 1920

	Где-то На горах азалии цветут. Тёмный друг принёс мне их дыханье. Зыбкое сиянье Солнечного света Ветки, золотея, льют.
	— «Где-то...», 19 мая 1922

	И вдруг из-за мглы туч, Да из-за тоски гор ― Как будто бы кто ключ Повернул на простор ― Такой золотой дождь Вкось, сквозь солнце, хлестал, Что каждый простой хвощ Папоротником стал.
	— «Такая сизая мгла...» (из цикла «Зелёные листики»), 1 мая 1926

	На улице всё той же самой Всё тот же дождь, как из ведра. Дворняжка тявкает упрямо И будет тявкать до утра. Кто может, спит ― в гробу иль в зыбке ― Лишь было бы кому качать. И в бледной сонного улыбке Застыла мертвая печать. А мы не спим, мы небылицы Слагаем строго и пестро, Бесчинных рифм вереницы В размеренный равняя строй.
	— «С двух концов стола», 1927

	Расина том берет наперевес ― и Уходит в сад, где медом дышит тлен, И там сдается в лепестковый плен Девице-в-зелени и барской спеси.
	— «Д. С. Усову», 30 июня 1933

Брызги ветра и дождевая пыль. Сверху мгла, а снизу непролазно. И попутчик сбоку неотвязно Невегласит диковинную быль. ― Ты зачем же пошатилась с людьми, Выходица из земного лона? Древнее исчадие дракона, Имя грозное у туч перейми. Что ворчит он? некстати, ни к чему… Что уж там… да где уж там… куда там… ― Слышишь, как тебе гремит раскатом Рык призыва в заоблачном дому? ― Мне сюда, на трамвай, в универмаг ― Деньги, ключ, пропуск в распределитель, Сгинь ты, бес-говорун-соблазнитель, На погибель не толкай меня, враг.

— «Попутчик», 9 октября 1933

	Блюдет хозяин-знахарь, чтоб Засов собачка сторожила, И кошечка мышей ловила, И деткам худа не было б. Пошепчет, счастью не завистник, Над ними вещий заговор: ― Цвети, viola tricolor, Будь сам-четверт вовек трилистник.
	— «Средь переулков неувязки...», 1 февраля 1936

Цитаты из автобиографической прозы

	Зима 1917-18 г. — У В.И.Иванова и в кружке Цетлин (издат. ’’Зерна“), знакомство почти со всеми находившимися тогда в Москве поэтами и философами, дружба с И. Эренбургом, вступление в Союз московских писателей.
	— Вера Меркурьева, из автобиографии 1930-е

Была <Ахматова> недолго, как всегда, накинув на голову черное кружево. Оставила, как всегда, черты невероятного, неправдоподобного. Моя ташкентская мука оправдана ею. А жить — трудно, не жить — легче... От кровати до стола еле додвигаюсь... Вообще, последняя глава “Книги о Вере Меркурьевой“ — лучше Вам ее не писать: сварливая, поедом едящая всех яга, сгорбленная, вся в морщинах, уродливая калека — и злая».

— из письма Е. Архиппову, 4 апреля 1942

1916 г., январь. Белый домик с колоннами балкона, из окна — снежные горы, Казбек. Нетопленная комната, мебель 60-х гг. С книжкой и папиросой — четвертая сестра чеховских трех сестер. 40 лет, «некрасива, но интересна», плохо слышит, дико застенчива. Дочь гражданского чиновника, не из крупных, мать — крестьянка. Образование 8 клас. женской гимназии, английский и французский языки, запойное чтение — Таухниц вперемежку с Владимиром Соловьевым. Окружение — офицеры-пехотинцы, студенты-медики. Стихи читает страстно, своих не пишет, кроме шуточных и на случай. Веселая, грустит для порядка. «В Москву, в Москву, в Москву» наезжает изредка. На западе догорает империалистическая бойня. Андрея Белого «Петербург».

— из письма Корнею Чуковскому, 8 декабря 1942

	1935 г., октябрь. Хатка на Кубани. Улицы, поросшие травой. Диккенсовские старички-хозяева — брат с женой. Перевод Шелли — первый в жизни перевод стихов (не считая микроскопических), без консультантов, без редакторов, без пособий, — единственное — толковый словарь Annandale. За год — 6000 строк (изуродована Шенгели первая половина книги, кончая «Элладой»).
	— из письма Корнею Чуковскому, 8 декабря 1942

	1942 г., декабрь. Ташкент. Койка, на ней развалина, «тень своей тени». 66 лет, все болезни, лютый голод временами, всегда впроголодь, беспомощность, безвыходность, близкая неминучая смерть. Оглядывает «свой дивный горький век». И — воля к жизни, жажда преодолеть, «подняться над». — Венок сонетов «На подступах к Москве».
	— из письма Корнею Чуковскому, 8 декабря 1942

Цитаты о Вере Меркурьевой

	Янтарные в лучах солнца глаза, как два звездных огня, уносились вслед отошедшей... Открытые широко, они были внутренне закрыты каким-то принятым на себя обетом, какой-то аскезой отчаянья... будто взор был обращен в два мира...
	— Евгений Архиппов, Воспоминания о Вере Меркурьевой на похоронах сестры (1907), 1910-е

Вера Меркурьева — послушница, но в ее келью часто залетает не чертенок какой-нибудь, а сам дьявол. Я думаю, что он галантно оставил ей томики русских символистов... Но порой он искушает ее по-настоящему, не рифмами... В ее стихах последняя борьба между слезами Сладчайшего и улыбкой Второго Господина. В них елей и желчь. Но иногда она забывает и книги Вячеслава Иванова, и ночные нашествия, и сложные рифмы, чтобы нелепо и трогательно жаловаться, как ребёнок...

— Илья Эренбург, «Четыре», 13 апреля 1918

	Стихи Кассандры: они меня пленили, совсем пленили, особенно русские: ’’Моя любовь не девочка“ и о Финисте. В ней есть то, чего так хотела я и чего нет и не будет: подлинно русское, от Китежа, от раскольничьей Волги. Мне так радостно, что есть Кассандра...
	— Елизавета Дмитриева (Черубина де Габриак), из письма Е. Архиппову, 1927

	В. А. была нервным, слабым ребенком с сильно ослабленным слухом. Прекрасные черные глаза, живые, выразительные, черные вьющиеся волосы, большая худоба, постоянно сменяющееся выражение лица, что-то напоминающее итальянку в наружности. Она умела быть заразительно веселой, насмешливой, обаятельно общительной. Но часто тосковала, впадала в уныние.
	— Евгения Рабинович, Воспоминания о Вере Меркурьевой, 1950-е

В переводах Меркурьевой нет пустозвонной бальмонтовщины. Меньше всего их можно назвать легковесными. Они достопочтенны и солидны. Казалось бы, наконец-то у советских читателей есть возможность по-настоящему познакомиться с поэзией великого революционного лирика. Переводчица В. Д. Меркурьева прилежно выполнила все наиболее строгие требования, предъявляемые к переводу стихов самыми крутыми педантами. Число строк ее перевода всегда равно числу строк переведенного текста. Ритмика подлинника и порядок чередования рифм соблюдены пунктуальнейше. Но Шелли здесь нет и в помине.

— Корней Чуковский, «Высокое искусство», 1968

Но она забыла еще об одном показателе: о той легкой и свободной поэтической дикции, которая свойственна лирике Шелли. Заботясь главным образом о формальном соблюдении всех имеющихся в подлиннике ритмических схем, она пыталась втиснуть в эти железные рамки всю сумму поэтических мыслей и образов Шелли, воссозданных в русском стихе. Для русского стиха эти рамки так тесны, что переводчице ― хочешь не хочешь ― приходится комкать его, кромсать и ломать, чтобы он хоть как-нибудь втиснулся в них. Меркурьева безжалостно втискивает стих за стихом в несгибаемые схемы просодии Шелли и даже не желает заметить, что каждый стих после такой операции оказывается исковерканным до смерти, что в нем нет уже ни живого дыхания, ни живой красоты!

— Корней Чуковский, «Высокое искусство», 1968

Служение фетишу эквиритмии и эквилинеарности привело Меркурьеву к затрудненной, бездушной и сбивчивой дикции, столь непохожей на дикцию подлинника. Эта затрудненная дикция происходит по большей части от чрезмерной компактности слов, допускаемой переводчиком в каждой данной строке перевода. Какая уж тут музыкальность, какая уж тут естественность живых интонаций, какая уж тут поэтичность, если слова перевода насильственно втиснуты в такие тесные схемы, куда втиснуть их никак невозможно. Возьмите, например, эту страшную строчку: «Как тех, кто пал, не наш ― сквозь стон». Ради того, чтобы втиснуть столько слов в один стих, переводчица сделала каждое из них односложным, и получилось восемь односложных слов подряд, что уже само по себе отвратительно для русского уха, так как придает всей строке антипесенную, сухую обрывчатость. Такие слова-коротышки, превращая стих в скороговорку, лишают его той широты, которая свойственна русской напевной поэтической речи.

— Корней Чуковский, «Высокое искусство», 1968

Стремясь переводить стих в стих, слово в слово, <Фет> нередко впадал в тяжелый и неудобопонятный буквализм. Чтобы не отступить ни на шаг от подлинника, приходилось допускать несвойственные русской речи выражения и эпитеты, злоупотреблять частицами, делать насилия над ударениями, допускать неправильности грамматические и метрические. Построением таких близких к оригиналу, но шероховатых и темных фраз Фет достигает иногда таких поразительных эффектов, что русскому читателю приходится обращаться к иностранному подлиннику, чтобы постигнуть в некоторых местах таинственный смысл фетовского перевода». Меркурьева, переводчица Шелли, пошла в этом направлении еще дальше. У Фета же, как и у всякого большого поэта, случаются порою и проблески. Но переводческие установки у них одинаковы. Это переводчики одной и той же школы.

— Корней Чуковский, «Высокое искусство», 1968

Мелькнув в этом бурном <1917> году, имя Веры Меркурьевой исчезает из литературы. Потом будет еще одна альманашная подборка в провинциальном сборнике 1926, два-три разрозненных стихотворения в случайных изданиях, и всё. За всю жизнь в печати появилось чуть более полутора десятков ее стихотворений. Даже специалистам-филологам ее имя ничего не говорит. <...> «Кассандра», пророчица, которую никто не слушает, — было ее прозвищем со времен владикавказской юности.

— Михаил Гаспаров, «Вера Меркурьева. Стихи и жизнь», 1994

	Смерть матери стала переломом в жизни дочери. Она бросает опустелый Владикавказ и впервые уезжает в отдельную, самостоятельную жизнь: в Москву, навстречу поэзии и, может быть, любви: тому человеку, которого она будет называть и «друг», и «чужой». Ей сорок лет. Стихотворение «Маме» написано почти накануне отъезда.
	— Михаил Гаспаров, «Вера Меркурьева. Стихи и жизнь», 1994

На Иванова новая гостья произвела неожиданно сильное впечатление. Меркурьева становится постоянной посетительницей его дома зимой 1917/18, в октябре — ноябре 1918 месяц живет у него и Веры Константиновны, пишет полугрустные-полушутливые стихи Александре Чеботаревской, подруге дома, и М. М. Замятниной, его домоправительнице. Он надписывает ей книги: «Психея, пой! Дорогой Вере Александровне Меркурьевой с требованием песен... Рождественские дни 1917 г.», «Вере Александровне Меркурьевой — с радостным чувством совершенной уверенности в ее большом поэтическом даровании... 25.III.1918 г.», «Дорогой Вере Александровне Меркурьевой... любимой Аполлоном, живущей в плену, в чужой земле, и чьим не верят снов и песен звонам... которая возьмет свой первый приз... 17/30 сентября 1918 г.» (Цитата — из стихов Меркурьевой «Рождение кометы» <Она притворилась поэтом>). «Моей дорогой подруге Вере Александровне Меркурьевой, поэтессе, которой горжусь, — собеседнице, постоянно остерегающейся быть обманутой, но сознательно мною не обманываемой, — памятуя завет: "Любите ненавидящих вас“ ... 1 мая 1920 г.» <...> Для Меркурьевой признание Иванова стало толчком к истинному пароксизму творчества. Зимой и весной 1917/18 она пишет стихи непрерывно, почти ежедневно. Среди них две центральные большие вещи (не считая многих мелких) посвящены Иванову.

— Михаил Гаспаров, «Вера Меркурьева. Стихи и жизнь», 1994

Перед смертью, говорят, в сознании человека проносится вся его жизнь. Как представлялась она в эти месяцы Вере Меркурьевой, мы знаем из неожиданного источника — из ее письма человеку, с которым она даже не была знакома, — к другому ташкентскому постояльцу, Корнею Чуковскому (8 декабря 1942). «Протаясь всю долгую жизнь, почему приоткрываюсь к концу? Именно потому — под конец... Вы понятливый, и Вы насмешливый и нежный — редкая, мною особенно любимая смесь». <...> Встреча с Чуковским не состоялась, помочь ей он не мог, только ответил ей отчаянным письмом, она ему — таким же: «Если Вы не увидите моей катастрофы, значит, Вам дела нет до меня. А почему ему быть-то?.. Никогда никого не молила, Вас умоляю и верю, дойдет до Вас мольба...» Письмо помечено 30 января 1943: жить ей оставалось меньше месяца.

— Михаил Гаспаров, «Вера Меркурьева. Стихи и жизнь», 1994

В Ташкенте были последние встречи Меркурьевой с Ахматовой. <...> Е. Юрченко, ее младшая подруга еще по Владикавказу, эвакуированная со своим институтом в тот же Ташкент, пишет тому же Архиппову: «Последние полгода она бродила по всему двору в поисках папирос, кофе и т.п., так как никогда не хотела считаться с тем, что есть, чего нет и что может быть. А между тем, Вы отлично знаете, что А.С. никогда ни в чем ей не отказывал... Последние дни В.А. очень досадовала на отсутствие света, так как мы жили целый месяц при фитильке... И в таких случаях она всегда обвиняла нас всех в этом и сердилась на всех... Невероятно ссорилась с А.С. и за последнее время совсем постарела... может быть, и лучше, что она теперь успокоилась». Успокоилась: Вера Меркурьева умерла 20 февраля 1943, подруга пишет об этом два дня спустя. «У нее было воспаление лёгких, и за два дня до смерти она потеряла сознание. Звала Машу, но называла ее Маня». Здесь, в Ташкенте, за 15 лет до того умерла в ссылке Е.Васильева — Черубина де Габриак, — которой так нравились стихи Меркурьевой. «21-го ее похоронили на одном кладбище с Черубиной и, по-моему, недалеко от Черубины, тоже над городом. Там чудный вид на горы, целую цепь гор. Был ясный солнечный день, и горы были как на ладони». Ни могила Черубины, ни могила Веры Меркурьевой не найдены.

— Михаил Гаспаров, «Вера Меркурьева. Стихи и жизнь», 1994

	Прекрасно вспомнилась сцена: полдюжины парней глотают синее пламя за Веру Меркурьеву, звезду новой волны, всего нового, новой походки, новой пробежки, новых поворотов головы. Вера! Я взял ее руки в свои и несколько раз поцеловал косточки, обтянутые кожей с россыпью пигментации. В лице ее появилась тень прежней, джиокондовской улыбки.
	— Василий Аксёнов, «Негатив положительного героя», 1996

Цитаты о Вере Меркурьевой в стихах

Полуседая и полуслепая, Полунемая и полуглухая, Вид — полоумной или полусонной, Не говорит — мурлычет монотонно, Но — улыбается, в елее тая. Свой бубен переладив на псалмодий, Она пешком на богомолье ходит И Зубовскую пустынь посещает, Но если церковь цирком называет, То это бес ее на грех наводит. Кто от нее ль изыдет, к ней ли внидет, — Всех недослышит или недовидит, Но — рада всякой одури и дури, — Она со всеми благолепно курит И почему-то — ладан ненавидит.

— Вера Меркурьева, «Бабушка русской поэзии» (Автопортрет), 18 июня 1918

	Ты с нами, незримая, тут; А мы унываем, не зная Той нити, что силы прядут. Томит нас неволя земная. А ты, несмутимая, тут. Ты нас, путеводная, водишь По дебрям, где дремлет печаль, И кров нам пещерный находишь, И порознь разбредшихся вдаль Влеченьем таинственным сводишь.
	— Вячеслав Ива́нов, «Неотлучная» (Вере Меркурьевой), август 1919

Ссылки

• Стихотворения
• Век перевода: Вера Меркурьева
• Собрание ссылок о жизни и творчестве
• Гаспаров М. Л. Вера Меркурьева (1876—1943) Стихи и жизнь. Лица. Биографический альманах. Вып. 5. М.-СПб., 1994. С. 65.