Анна Андреевна Ахматова

русская поэтесса, переводчица и литературовед
(перенаправлено с «Анна Ахматова»)

А́нна Ахма́това (имя при рождении А́нна Андре́евна Го́ренко) — русская поэтесса, писатель, литературовед, литературный критик, переводчик, одна из основателей поэтического акмеизма.

Анна Андреевна Ахматова
Статья в Википедии
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

править

Автобиография

править
  •  

Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина («На рождение порфирородного отрока») и Некрасова («Мороз, Красный нос»). Эти вещи знала наизусть моя мама.

  •  

В 1910 (25 апреля старого стиля) я вышла замуж за Н. С. Гумилёва, и мы поехали на месяц в Париж.

  •  

В 1912 году вышел мой первый сборник стихов — «Вечер». Напечатано было всего триста экземпляров. Критика отнеслась к нему благосклонно.

  •  

После Октябрьской революции я работала в библиотеке Агрономического института. В 1921 году вышел сборник моих стихов «Подорожник», в 1922 году — книга «Anno Domini».

  •  

Отечественная война 1941 года застала меня в Ленинграде. В конце сентября, уже во время блокады, я вылетела на самолёте в Москву.

  •  

До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий жар древесная тень и звук воды. А ещё я узнала, что такое человеческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела.

  •  

Я не переставала писать стихи. Для меня в них — связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных.

  •  

Мандельштам довольно усердно посещал собрания «Цеха <поэтов>», но в зиму 1913-14 (после разгрома акмеизма) мы стали тяготиться «Цехом» и даже дали Городецкому и Гумилеву составленное Осипом и мной прошение о закрытии «Цеха». — С.Городецкий наложил резолюцию: «Всех повесить, а Ахматову заточить».

  — «Листки из дневника: воспоминания об О.Э.Мандельштаме», 1964

Литературная критика

править
  •  

После этого океана грязи, измен, лжи, равнодушия друзей и просто глупости полетик и не-полетик, родственничков Строгановых, идиотов-кавалергардов, сделавших из дантесовской истории une affaire de regiment (вопрос чести полка), ханжеских салонов Нессельроде и пр., высочайшего двора, заглядывавшего во все замочные скважины, величавых тайных советников — членов Государственного совета, не постеснявшихся установить тайный полицейский надзор над гениальным поэтом, — после всего этого как торжественно и прекрасно увидеть, как этот чопорный, бессердечный («свинский», как говаривал сам Александр Сергеевич) и уж, конечно, безграмотный Петербург стал свидетелем того, что, услышав роковую весть, тысячи людей бросились к дому поэта и навсегда вместе со всей Россией там остались.
«II faut que j'arrange ma maison (Мне надо привести в порядок мой дом)», — сказал умирающий Пушкин.
Через два дня его дом стал святыней для его Родины, и более полной, более лучезарной победы свет не видел.
Вся эпоха (не без скрипа, конечно) мало-помалу стала называться пушкинской. Все красавицы, фрейлины, хозяйки салонов, кавалерственные дамы, члены высочайшего двора, министры, аншефы и не-аншефы постепенно начали именоваться пушкинскими современниками, а затем просто опочили в картотеках и именных указателях (с перевранными датами рождения и смерти) пушкинских изданий.
Он победил и время и пространство.

  •  

Достоевский не знал всей правды о зле. Он считал, что если ты зарубил старуху-ростовщицу, то потом до конца жизни тебя будут грызть муки совести и, в конце концов, ты признаешься, и тебя отправят в Сибирь. А мы знаем, что можно утром расстрелять десять-пятнадцать человек, а вечером, вернувшись домой, намылить жене голову за то, что у неё скверная прическа.

  •  

Я счастлива, что в сегодняшний торжественный день могу засвидетельствовать, что вся моя сознательная жизнь прошла в сиянии этого великого имени, что оно было начертано вместе с именем другого гения человечества — Шекспира на знамени, под которым начиналась моя дорога. И вопрос, который я осмелилась задать Музе, тоже содержит это великое имя — Данте.

  •  

Будущее, как известно бросает свою тень задолго до того, как войти.

  •  

Благовоспитанный человек не обижает другого по неловкости. Он обижает только намеренно.

  •  

Будущее, как известно бросает свою тень задолго до того, как войти.

  •  

— Против кого дружим?

Стихотворные цитаты

править
  •  

Я живу, как кукушка в часах,
Не завидую птицам в лесах.
Заведут — и кукую.
Знаешь, долю такую
Лишь врагу
Пожелать я могу.

  — «Я живу, как кукушка в часах...», 1911
  •  

Мне с тобою пьяным весело
Смысла нет в твоих рассказах.
Осень ранняя развесила
Флаги жёлтые на вязах.

  — «Мне с тобою пьяным весело», 1911, Париж
  •  

В то время я гостила на земле.
Мне дали имя при крещеньи ― Анна,
Сладчайшее для губ людских и слуха.
Так дивно знала я земную радость
И праздников считала не двенадцать,
А столько, сколько было дней в году.[1]

  — «В то время я гостила на земле...», осень 1913
  •  

У меня есть улыбка одна:
Так, движенье чуть видное губ.
Для тебя я её берегу —
Ведь она мне любовью дана.[1]

  — «У меня есть улыбка одна…», ноябрь 1913
  •  

«Так любят только дети,
И то лишь первый раз».
― «Сильней всего на свете
Лучи спокойных глаз».

  — «Горят твои ладони...», 1915, Царское Село
  •  

Столько раз я проклинала
Это небо, эту землю,
Этой мельницы замшелой
Тяжко машущие руки!

  — «Столько раз я проклинала…», июль 1915, Слепнёво
  •  

Тот счастлив, кто прошёл среди мучений,
Среди тревог и страсти жизни шумной,
Подобно розе, что цветет бездумно,
И легче по водам бегущей тени.

  — «Заре», июль 1920
  •  

И в мире нет людей бесслёзней,
Надменнее и проще нас.

  — «Родная земля», 1922
  •  

Жить ― так на воле,
Умирать ― так дома.
Волково поле,
Жёлтая солома.

  — «Жить ― так на воле...», 30 ноября 1939
  •  

Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах всё быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как жёлтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.[1]

  — «Мне ни к чему одические рати...», 21 января 1940
  •  

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова, ―
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.[1]

  — «Мужество», 23 февраля 1942
  •  

Наше священное ремесло
Существует тысячи лет…
С ним и без света миру светло
Но еще ни один не сказал поэт,
Что мудрости нет, и старости нет,
А может, и смерти нет.

  — «Наше священное ремесло...», 25 июля 1944, Ленинград
  •  

Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор. К смерти всё готово.
Всего прочнее на земле — печаль,
И долговечней — царственное слово.[1]

  — «Кого когда-то называли люди...», 1945
  •  

Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.
И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.
Но ложимся в неё и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно ― своею.

  — «Родная земля», 1 декабря 1961, Ленинград. Больница. Гавань

Цитаты об А. Ахматовой

править
  •  

В утренний сонный час,
― Кажется, четверть пятого, ―
Я полюбила Вас,
Анна Ахматова.[2]

  Марина Цветаева, «Анне Ахматовой», 11 февраля 1915
  •  

18 июля. Сегодня в парке видел Анну Ахматову с Шилейко. Хорошо себя держит. У меня к ней отношение, как к настоящей; робею ее видеть. Чувствую благодарность за то, что ушла от богемы и Гумилева и что не читает и не печатает сейчас стихов.[3]

  Николай Пунин, Дневник, 1920
  •  

Мне рассказывали о знакомстве Ан. с гр.<афом> Василием Комаровским. Гр. Комаровский познакомился где-то с Гумилевым и сделал ему визит в доме по Бульварной улице (где жил тогда Гумилев, недавно женившийся). Ан. не было дома. Когда она пришла, Комаровский встал, широко поклонился и, подойдя своей тяжелой походкой, сутулясь, к руке Ан., сказал: «Теперь судьбы русской поэзии в ваших руках». Василий Алексеевич не придавал, естественно, серьезного значения своим словам, он просто хотел быть предельно элегантным. Ан. помнит эту встречу и сказала мне, что очень сконфузилась и что вообще первое время (но недолго) очень стеснялась Комаровского. Позже он написал ей стихи и бывал часто у Гумилевых; не без гордости в свое время рассказывал мне об этом. В одном из приступов безумия он говорил Ан., что она ― русская икона, и он хочет на ней жениться. Тетушка Комаровского (так называемая тетя Люба) побаивалась знакомства Василия Алексеевича с Ан. думая, что он в нее влюбится; она боялась «романа с богемой».[3]

  Николай Пунин, Дневник, 12 марта 1925
  •  

Это было в начале пятидесятых годов. В конце января Илья Григорьевич Эренбург справлял вечером день своего рождения. <...>
Там-то я и увидел Анну Андреевну. Она сидела в углу у окна в кресле, а у ног ее на коврике расселся какой-то, как мне показалось, арлекин. Анна Андреевна, я бы сказал, надменно, нет, не внимала речам, доносящимся из другого угла комнаты, но нетерпеливо терпела их. <...>
— Я очень рад приветствовать Вас! Как Вы поживаете в Ленинграде? Мне так много рассказывала о Вашей ленинградской жизни Муза!
— Какая Муза? — спросила почти угрожающе Анна Андреевна, будто бы знать не зная ни о какой ленинградской Музе.
— Нет, не Эрато, не Клио, не Терпсихора, — с горечью ответил я, — а Муза Константиновна, Муза Павлова, бывшая секретарша Тихонова. Она, ведь, неплохая женщина. У нее есть даже книжечка стихов “Полосатая смерть”. Вышла в Перми, в эвакуации
Лицо Анны Андреевны не стало доброжелательней. Она даже как бы фыркнула: видно, добрая, но бесцеремонная Муза ей чем-то насолила.
— Прошу прощенья! — сказал я. — Видать, она чем-то досадила Вам!
— Прошу прощенья! — и, не глядя на ухмыляющегося арлекина, пошел к дверям, в которые как раз в эту минуту, мягко отстранив артистку Валентину, тихо вошел небольшого роста человек, одетый во что-то вроде кителя, сидящего на нем старомодно — как френч.[4]

  Леонид Мартынов, «Анна Андреевна», 1970-е
  •  

Общего с Надеждой Яковлевной презрения к ничтожеству Финского залива Анна Ахматова отнюдь не испытывала. Он не заменил ей, конечно, Чёрное море, воспетое в ее первой поэме, но она (не «мы», а она, Анна Ахматова, петербуржанка, ленинградка) полюбила комаровские сосны, и залив, и Приморское шоссе, по которому в сторону Выборга ее возили на автомобиле друзья, и свою крошечную дачу, которую называла «будкой», ― где хозяйничали, по очереди дежуря возле нее, москвичи и ленинградцы, ― и правильно поступил Л.Н. Гумилев, похоронив мать в том месте, где, по словам Надежды Яковлевны, «искусственно, вернее насильственно, оторванные от всего, что нам было дорого и близко», «мы остановились с Ахматовой на минутку». Теперь Ахматова там навсегда, и берег Финского залива навсегда стал ахматовским. В этом месте и об этом месте за десять лет Ахматовой написано столько стихов, что я уверена: оно обречено ее имени посмертно и навечно, как Переделкино обречено Пастернаку.[5]

  Лидия Чуковская, «Дом поэта» (фрагменты книги), 1976
  •  

Поэтесса и переводчица Таня Макарова, дочь Алигер, была для Ахматовой тоже из тех детей, которые «родились у знакомых». Из историй об этих детях она с удовольствием рассказывала такую. Однажды она была в Переделкине и встретилась на улице с критиком Зелинским, который попросил ее на минуту свернуть к его даче посмотреть на сына. «К калитке подошла молодая женщина с годовалым ангелом на руках: голубые глаза, золотые кудри и всё прочее. Через двадцать лет, на улице в Ташкенте, Зелинский попросил на минуту свернуть к его дому посмотреть на сына. Было неудобно напоминать, что я с ним уже знакома. К калитке подошла молодая женщина с годовалым ангелом на руках: голубые глаза, золотые кудри. И женщина, и ангел были новые, но всё вместе походило на дурной сон».[6]

  Анатолий Найман, Рассказы о Анне Ахматовой, 1987
  •  

А ночью в небе древнем и высоком
Я вижу записи судеб моих
И ведаю, что обо мне, далеком,
Звенит Ахматовой сиренный стих.

  Николай Гумилёв, «Священные плывут и тают ночи...», 1914
  •  

Долголетье исправит
все долги лихолетья.
И Ахматову славят,
кто стегал её плетью.[7]

  Борис Слуцкий, «Долголетье исправит...», 1973
  •  

Волков начинал как скрипач. Даже возглавил струнный квартет. Как-то обратился в Союз писателей: ― Мы хотели бы выступить перед Ахматовой. Как это сделать? Чиновники удивились:
― Почему же именно Ахматова? Есть более уважаемые писатели ― Мирошниченко, Саянов, Кетлинская…
Волков решил действовать самостоятельно. Поехал с товарищами к Ахматовой на дачу. Исполнил новый квартет Шостаковича. Ахматова выслушала и сказала:
― Я боялась только, что это когда-нибудь закончится…
Прошло несколько месяцев. Ахматова выехала на Запад. Получила в Англии докторат. Встречалась с местной интеллигенцией. Англичане задавали ей разные вопросы ― литература, живопись, музыка. Ахматова сказала:
― Недавно я слушала потрясающий опус Шостаковича. Ко мне на дачу специально приезжал инструментальный ансамбль. Англичане поразились:
― Неужели в России так уважают писателей?
Ахматова подумала и говорит: ― В общем, да…[8]

  Сергей Довлатов, «Записные книжки», 1990
  •  

В 35-м году нежданно-негаданно повеял теплый перелетный ветер в окна дома Ахматовой. Были напечатаны её переводы армянского поэта Алазана, которого потом расстреляли. Был устроен для узкого литературного круга вечер Ахматовой. Ей устроили овацию. Злые языки уверяли, что в кулуарах билась в истерике Вера Инбер, приговаривая: «Зачем же я десять лет перестраивалась!..»[9]

  Николай Любимов, «Неувядаемый цвет», 1992
  •  

Не знаю, как на семинарах или в дружеском общении с собратьями по науке, но с простыми смертными Ландау никакой формы собеседования, кроме спора, не признавал. Однако меня в спор втягивать ему не удавалось: со мной он считал нужным говорить о литературе, а о литературе ― наверное, для эпатажа! ― произносил такие благоглупости, что спорить было неинтересно. Увидя на столе томик Ахматовой: «Неужели вы в состоянии читать эту скучищу? То ли дело ― Вера Инбер», ― говорил Ландау. В ответ я повторяла одно, им же пущенное в ход словечко: «Ерундовина».[10]

  Лидия Чуковская, «Прочерк», 1994

Источники

править
  1. 1 2 3 4 5 А. А. Ахматова. Собрание сочинений в 6 томах. — М.: Эллис Лак, 1998 г.
  2. М.И. Цветаева. Собрание сочинений: в 7 томах. — М.: Эллис Лак, 1994-1995 г.
  3. 1 2 Н. Н. Пунин, Дневники. Письма. ― М.: АРТ, 2000 г.
  4. Л. Мартынов. Стихи и воспоминания. — М.: Арион, №4, 2005 г.
  5. Л.К.Чуковская. «Дом поэта». ― М.: «Время», 2012 г.
  6. А.Найман, «Рассказы о Анне Ахматовой». — М.: Вагриус, 1999 г.
  7. Б.А.Слуцкий. Собрание сочинений: В трёх томах. — М.: Художественная литература, 1991 г.
  8. Сергей Довлатов, Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4. — СПб.: «Азбука», 1999 г.
  9. Н. М. Любимов, Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 3. — М.: «Языки славянской культуры», 2007 г.
  10. Лидия Чуковская. «Прочерк». — М.: «Время», 2009 г.