Евгений Леонидович Кропивницкий

Евге́ний Леони́дович Кропивни́цкий (1893-1979) — русский поэт, художник, прозаик, композитор-любитель, неформальный создатель и руководитель неподцензурного Лианозовского кружка художников и поэтов в 1950-е — 1960-е годы в Москве, самые известные из которых: Игорь Холин, Генрих Сапгир, Ян Сатуновский, позже — Эдуард Лимонов.

Евгений Кропивницкий

Статья в Википедии

Стихи Кропивницкий писал с 1909 года. Раннее поэтическое творчество отмечено влиянием символизма, но к середине 1930-х годов выработал собственную поэтику, сочетавшую классическое стихосложение с гротеском и примитивом. Называя себя поэтом окраины, отразил в стихах жизнь городских низов, повседневный быт и сознание обитателей пригородных поселков. Официально Кропивницкий не публиковался (за исключением нескольких детских стихотворений), но с 1950-х годов его стихи распространялись в самиздате. Позже печатался за рубежом, первая книга «Печально улыбнуться…» вышла в 1977 году в Париже.

Цитаты из стихотворений разных лет

	Печь все дымит и дымит ― Изба полна смрадом. Дядя Иван сердит, Кроет всех матом. Дедко проснулся от сна, Смотрит печально. А за окошком ― весна ― Сине-лиловые дали.
	— «Весна», 1921

	Всё жду весны давно, давно, Но нет весны в тревожных далях.
	— «Всё жду весны давно, давно...», 1922

	Я поэт окраины И мещанских домиков. Сколько, сколько тайного В этом малом томике. Тусклые окошечки С красными геранями. Дремлют Мурки-кошечки. Тани ходят с Ванями.
	— «Я поэт окраины...», 1937

	Вещи прячутся. Бывает ― Ищешь, ищешь ― не найдешь. Все вокруг переберешь ― Нету вещи ― как растает. Но проходит день, другой ― Смотришь ― вещь лежит на месте. А ведь ты глядел раз двести В этом месте, дорогой!
	— «Вещи прячутся. Бывает...», 1939

	Серебро течет от месяца, На осиннике блестит, И осинник шелестит. Пострадавший больше месяца Человек пришел повеситься На осине. Он глядит, Как в сиянье хладном месяца Лист осиновый блестит.
	— «Серебро течет от месяца...», 1939

	Над водою спят кувшинки И листы зелёные. С серых ив летят пушинки Сонные-пресонные.
	— «Над водою спят кувшинки...», 1940

	У него глаза такие Неуютные и злые, Как ненастье в ноябре. У него глаза такие Словно полночь на дворе.
	— «У него глаза такие...», 1940

	Прошкандыбала старая старуха С корявою скрипучею клюкой. За ней костыль, завязанное ухо, Спина горбом, спина и грудь доской. За ними целая беды проруха: Кто кривобок, кто скрючился дугой; Иной смердит, иной пузырит брюхо ― Все клянчат, тянутся, томят тоской.
	— «Нищии», 1940

	Цветы, окошечко И ряд окошечек. Мурлычат кошечки, Люблю я кошечек. <...> Пейзаж с избушкою, Пейзаж с коровкою, Старушка с клюшкою, Погост с церковкою.
	— «Цветы. Окошко. И ряд окошек...», 1940

	У забора проститутка, Девка белобрысая. В доме 9 ― ели утку И капусту кислую. Засыпала на постели Пара новобрачная. В 112-й артели Жизнь была невзрачная.
	— «У забора проститутка...», 1944

	Закурил. Сижу и вижу: Вылез таракан. Ах, какой он тёмно-рыжий! Жизнь его куда-то движит: Вот залез в стакан.
	— «Дверь закрыта. Ночь настала...», 1944

	Вода, вода, водица. Кувшинки на воде. На кочке аист-птица Нахохлясь серебрится В весенней лепоте.
	— «Вода, вода, водица...», 1945

	Дожди до чёрта надоели, Несносны лужи у крыльца; Намокли избы, куры, ели, ― И нет сим бедствиям конца. <...> Но не считаясь с настроеньем, (Подобны яростной мушне) ― Аэропланы с наглым пеньем Несутся в тусклой вышине.
	— «Дожди до черта надоели...», 1946

	Как тяжка нам бедным осень, Серый мрак её несносен, Дождь в ветвях берёз Горше слёз. Бедноты на свете много, Многие живут убого: Кто в подвале, кто в норе, Кто в дыре. Сеет дождь вторые сутки. Нищеты лохмотья жутки. Продувает наш барак Ещё как!
	— «Осень бедняцкая», 1950

	Ходят спотыкаются, Пьянству обучаются, Выпив ― улыбаются Или задираются ― Яростно сражаются, Матерно ругаются, Морды разбиваются. После ― слёзно каются. В результате маются. В общем наслаждаются.
	— «Па́рни», 1952

Граждане, располагайтесь Поуютнее вот тут! Ведь не даром люди прут, Чтоб создать себе уют. Граждане, располагайтесь, Всем уютным запасайтесь, Заводите то да сё; Всем полезным занимайтесь ― Всем, наверно, нужно всё. <...> В головах роятся думы: Телевизор бы купить, Без него нет силы жить. Нужны вещи для уюта, Для уюта и красы: На руку надеть часы, Золотые вставить зубы, Краскою покрасить губы, На ноги надеть капрон И купить себе бостон. Граждане, располагайтесь По хозяйски там и тут! Эх, хорош земной уют! Хороши земные вещи: Керосинки, лампы, клещи. <...> Граждане, располагайтесь: Умершему нужен гроб: Жил да был ― а смерть вдруг ― хлоп! Эй, гробами запасайтесь, Вот погост, располагайтесь. Может быть и вправду тут Обретете вы уют?..

— «Земной уют», 11 августа 1955

	Кажется, пройтись пора. Выхожу ― навстречу Холин. Он, как водится, доволен, Хоть и не кричит ура.
	— «Встреча с Холиным», 1962

	Любовь — мученье. Блуд — наслажденье, Похоть — развлеченье, Упоенье… Любовь несчастна — Это ясно.
	— «Любовь — мученье», 1965

	Лимонов, Лимонов, Вы лучше лимонов, Не только лимонов, Но и апельсинов, Но и мандаринов.
	— «Лимонов», 1970

	Поэты эти не для нас, Хоть были модны одно время. Жизнь коротка. И вот поэт Хотелось бы чтоб был понятен. Писать сумбурно может всяк И Щапова да и Лимонов. Бери перо и напиши ― Не даром ты писать учился.
	— «И Анненский и Пастернак...», 1977

Цитаты из прозы и мемуаров

Мученья после запоя были на этот раз нестерпимыми. Эти мученья были настолько тяжелы и невыносимы, что Чернов пробовал несколько раз вешаться. Повеситься ему не удалось: его отправили в дом умалишенных. В доме умалишенных он долго страдал. Он упросил жену, Нюру, взять его из больницы, но тоска была так невыносима, что он принялся за старое: вешаться. Пришлось второй раз отправить в психиатрическую лечебницу. Через год он умер. <...> Утрата религиозной наивности, атеистичность духа и ума его, неизвестность сущности мира — вот та канва, на основе которой вырастает его скорбная мысль и трагическое звучание его стихов… Несомненно, это глубоко пессимистические стихи. Душа поэта как бы замкнута в тёмный круг, выхода из коего нет.

— «из воспоминаний о Филарете Чернове»,

Цитаты о Евгении Кропивницком

	Есть у него и другие стихи. Философские. <...> Основной пунктик этой «философии» — «Мы все помрём». — Глупо, но факт. Однажды я попытался сказать ему об этом. Но кончилось тем, что он порвал со мной всякие отношения. В течение года мы не встречались. Теперь я просто помалкиваю, если мне что не нравится. И всё равно это замечательный поэт. Свежий и новый даже теперь, в 1966 году.
	— Игорь Холин, «из тетради заметок», 1966

В конце 30-х годов в поэтике Е. Кропивницкого происходит резкий поворот. Большую часть из созданного в предыдущие десятилетия поэт уничтожает, и все составленные позднее самим автором сборники включают в себя стихи, написанные после 1937 года. Е. Кропивницкий открывает для своей поэзии новый мир — современность, взятую в ее повседневном, бытовом ракурсе. И этот ракурс оказывается совершенно органичным для поэта, для его манеры «печально улыбаться». Затаенная ирония выходит на первый план, мощно актуализируется совершенно новой образностью.

— Владислав Кулаков, «Поэзия как факт», 1999

Стремление к беспафосности поэтического высказывания окончательно оформляется в оригинальную примитивистскую поэтику, в чем-то пересекающуюся с обэриутской, в первую очередь — Николая Олейникова. Об этой перекличке стоит сказать подробнее. Никто из лианозовцев в своем творчестве не шел сознательно от обэриутов (хотя в конце 30-х годов Кропивницкий, скорее всего, знал об их существовании). Лианозовская поэтика формировалась совершенно независимо, развивая исключительно внутренние ресурсы. Но обэриуты и лианозовская группа действительно принадлежат одной традиции — традиции игровой поэзии, непосредственно восходящей к пародийным опытам XIX века, прежде всего к Козьме Пруткову. Обэриуты первыми осознали чисто поэтические возможности игровой эстетики и подняли «низкий» жанр пародии до уровня высокого искусства. В этом лианозовцы, безусловно, наследуют обэриутам. Игровая поэзия отказывается от прямого лирического пафоса; лирический монолог сменяется диалогической игрой чужими голосами, языковыми масками. Все это выражается в примитивистском гротеске, характеризующемся стилистической разбалансированностью, «лебядкинскими» речевыми манерами. Обэриуты тут ориентировались в основном на Хлебникова, развив его синтаксис «ляпсуса, оговорки» (Р. Якобсон) до своей поэтики абсурда, отказавшись, разумеется, от хлебниковского лирического пафоса. Е. Кропивницкий идет не от языковой метафизики Хлебникова, а от антириторического стремления к предметности, конкретности высказывания. На смену обэриутскому гиперболизированному «случайному» («ляпсус, оговорка») приходит не менее гиперболизированное конкретное.

— Владислав Кулаков, «Поэзия как факт», 1999

	Литературный однолюб – первый период его <Игоря Холина> поэтической биографии справедливо назвать “барачным”. Несколько лет жизни отданы единственной теме. Он не был “первооткрывателем”, – барак ввели в литературу Е. Кропивницкий и Я. Сатуновский.
	— Евгений Лобков, «Страшный мир» Игоря Холина, 2004

Не претендуя здесь на сколько-нибудь подробный анализ творчества и эсте­тики Е. Кропивницкого, которому уже был посвящен целый ряд работ, хоте­лось бы высказать лишь несколько принципиальных соображений. С моей точки зрения, значение этого поэта и (выражаясь суконным языком) деятеля культуры еще недостаточно оценено, особенно за пределами круга учеников и последователей, где как раз его почитают очень высоко. Дело не только в том, что Кропивницкий является патриархом неофициальной культуры и ос­нователем Лианозовской группы, одним из отцов самиздата, учителем и стар­шим другом многих замечательных поэтов и художников. Куда важнее, что его поэзия и его жизнь представляют собой, на мой взгляд, самый адекватный (при всем минимализме художественных форм и «маргинальности» его жизни) от­вет на вызов эпохи тоталитаризма и материализма. Эпоха была пафосной, и пафосны были ее великие поэты. Но на окраинах этого пафосного мира, на­сквозь пронизанного идеологией, продолжалась жизнь. Обычная жизнь, если не вспоминать, какой муки и потаенного труда стоило просто выжить — не умереть с голоду, не дать себя поймать на липкую приманку, как муху.

— Григорий Беневич, «Два этюда о творчестве Евгения Кропивницкого», 2012

При этом его, ровесника акмеистов и футуристов, вполне можно назвать последним крупным поэтом-декадентом (а не только «советским стоиком», как его назвал Эдуард Лимонов). «Советский стоик» Кропивницкий — автор десятка пронзительнейших религиозных стихов, наставляв­ший себя в смирении не в меньшей степени, чем в мужестве и терпении, и имевший, выражаясь языком христианских аскетов, «смертную память» (хотя не нужно, конечно, его представлять «воцерковленным интеллигентом», особенно современного образца). Также и «декадентом» он был, конечно, не в идеологическом, а в собственном смысле этого слова, о котором лучше всего сказал формально далекий от Е. Кропивницкого О. Мандельштам: «Рас­пад, тление, гниение — все это еще decadée. Но декаденты были христиан­ские художники, своего рода последние христианские мученики. Музыка тле­ния была для них музыкой воскресения». То есть дело не только в том, что Кропивницкий не стал служить какой-либо идеологии и не увлекся ни одной и в его стихах нет почти и следа великих исторических событий — мировых войн, революции, гражданской войны, сталинизма и его «разоблачения», по­корения целины и космоса, и даже не в том, что он вновь провозгласил в сере­дине XX века принцип «искусство для искусства», но в том, что он понял и прожил, что смерть и жизнь связаны в один узел и поэт должен встать в самую сердцевину тления, смерти и рождающейся из них красоты.

— Григорий Беневич, «Два этюда о творчестве Евгения Кропивницкого», 2012

Вспоминая слова Лимонова о Кропивницком как о «стоике», я бы добавил, что не в меньшей, если не в большей степени, чем «стоическое» отношение к жизни, Кропивницкий воплощал в лучших своих творениях высшую стои­ческую добродетель — бесстрастие. Нет нужды напоминать, что подлинное бесстрастие не следует путать с «бесполостью». В чем, в чем, а уж в «бесполости» художника, противопоставившего героизму «эротизм», никак не упрекнешь. Говоря о «бесстрастии», я имею в виду именно то, о чем сам поэт сказал как о тайне покоя. Даже в прочитанном выше стихотворении «Вещи прячутся.», хотя оно и не самое характерное в этом отношении, совершенно отсутствует не только героический пафос выхода из «мертвого бытия», но и «нервность» и «страстность», которые, казалось бы, могли сопровождать по­терю вещей, когда, бывает, «мир рушится» от потери дорогого и нужного. Кропивницкий же бесстрастно и мудро, приправляя все солью легкой само­иронии, созерцает «прятки» с нами вещей, претворяя их в творчество. Но еще больше таинственным покоем бесстрастного созерцания веет от не­которых «пейзажных» и словно списанных с натуры стихов Кропивницкого: Вода, вода, водица. Кувшинки на воде. На кочке аист-птица Нахохлясь серебрится В весенней лепоте. 1945

— Григорий Беневич, «Два этюда о творчестве Евгения Кропивницкого», 2012

Поэтика Кропивницкого строится на последовательном контрасте черт примитивизма (стилевые ошибки, отсутствие тропов и других выразительных средств, натуралистичные сюжеты стихотворений и др.) и признаков классического поэтического произведения (использование твердых поэтических форм, силлабо-тонической метрики, эпиграфов, заголовков, обширный интертекстуальный фон). В поэзии Кропивницкого доминируют темы обездоленности, пьянства, старости и смерти, а также связанные с ними мотивы. «Вечные» темы указывают на типологическое сходство примитивистской поэтики Кропивницкого с крестьянской поэзией второй половины XIX в. и городским фольклором, получившим распространение в тот же период (жестоким романсом). Центральные темы Кропивницкого могут быть возведены к «архитеме» его поэзии — теме всеобщей деградации, упадка или угасания, определяющей его мировоззрение.

— Олег Бурков, «Поэзия Евгения Кропивницкого: примитивизм и классическая традиция», 2012

«Барачная поэзия и жестокий романс» подводит итог тематическому анализу поэзии Кропивницкого и расширяет контекст за счет поэзии других поэтов Лианозовской группы: И. Холина, Г. Сапгира, Я. Сатуновского, чьи стихи, посвященные жизни социальных низов, генетически связаны в том числе и с городским фольклором, особенно — жестоким («городским» или «мещанским») романсом. «Барачная поэзия» и принесла лианозовцам известность: ими в русскую поэзию был введен и «обжит» новый локус, характерный для советской эпохи, но отсутствующий в официальной культуре. Новацию схожего качества за столетие до лианозовцев произвел в «высокой поэзии» H.A. Некрасов, а в прозе - натуральная школа. Появившийся в то же время городской фольклор, влиявший на литературу и вместе с тем сам испытавший на себе ее влияние, перешел из девятнадцатого века в двадцатый, и в барачной поэзии лианозовцев мы наблюдаем еще одну волну актуализации низовых городских жанров.

— Олег Бурков, «Поэзия Евгения Кропивницкого: примитивизм и классическая традиция», 2012

Поэты «лианозовской школы» — Евгений Кропивницкий, Ян Сатуновский, Всеволод Некрасов и другие — сделали в русской литературе очень важное открытие. Они показали, что стихи не обязаны быть выражением высоких, «привилегированных» переживаний и мыслей. Не меньшее — а скорее всего, и большее — значение для современного человека имеет выявление скрытого, незамеченного смысла вроде бы обычных состояний, которые знакомы — но не казались достойными описания. Поэт Наталия Санникова наследует этой линии в развитии русской литературы. Но она и преобразовала «лианозовскую» традицию.

— Илья Кукулин, «...Но всех их я попробую спасти», 2015

Цитаты о Евгении Кропивницком в стихах

	Туманы Прошлого клубятся жадно. Былое всколыхнулось. Сердце ― жди!.. Сейчас придёт она и скажет так злорадно: «Одна лишь мука ждёт нас впереди…» Всё, всё теперь безлунно, безотрадно. Поют романс «Оставь меня, уйди!» В пустой гостиной чинно и парадно И всё уютное осталось позади…
	— Арсений Альвинг, «Сонет-подражание» (Евгению Кропивницкому), 20 октября 1941

	Пили. Ели. Курили. Пели. Плясали. Орали. Сорокин лез целоваться к Оле. Сахаров уснул на стуле. Сидорова облевали.
	— Игорь Холин, «Пили. Ели. Курили...» (Е. Л. Кропивницкому), 1959

	Время семь. На дворе темь. Ему неохота идти на работу, Хочется спать. Может, на все наплевать: Пусть увольняют, Отдают под суд, Надоел ежедневный труд ― Скрежет прессов, Грохот станков… Вдруг вскочил, Как шальной. Потом вспомнил: Выходной.
	— Игорь Холин, «Время семь...» (Е. Л. Кропивницкому), 1959

	И жил Сапгир И нет Сапгира Сдана В комиссионку Лира И жил Рабин И нет Рабина Исчез Талантливый Мужчина И Кропивницкий Лев Исчез В земле Иль в глубине Небес И Холин Уж идет туда Куда Пускают без труда
	— Игорь Холин, «Коллективная эпитафия», 1989

Ссылки

• Евгений Кропивницкий на сайте Неофициальная поэзия
• Страница в Антологии «У Голубой лагуны»
• Книга «Земной уют» (с рисунками)
• Рассказ «Яд» в антологии малой прозы
• Евгений Кропивницкий на сайте Музея АРТ⁴
• Страница на сайте галереи «Веллум»