Пушкинистика
Пушкинистика (пушкиноведение, ранее также пушкинизм) — литературоведение об Александре Пушкине.
Цитаты о пушкинистике
правитьXIX век
правитьПусть только те, кто думает, что каждая критика есть осуждение <…> бездарности, пусть те полагают, что о Пушкине мы не должны говорить и что вся критика нашего времени касательно его должна состоять из похвальных восклицаний. Нет! истинною, беспристрастною оценкою обязаны мы памяти Пушкина даже и потому, что обязаны доказать тем уважение к памяти его, ибо критика наша, самая неумолимая, покажет, что Пушкину нечего бояться приговора самого строгого. Мы обязаны дать критический отчёт об его творениях и из уважения к самим себе, ибо оправдать и доказать то высокое мнение, какое создалось между нами при жизни Пушкина и пережило его. Наконец, какой случай может быть лучше показать нам меру нашего собственного образования, если не оценка великого современного поэта? | |
— Николай Полевой, «Сочинения Александра Пушкина». Т. I—XI, 1842 |
— При мне «Чёрную шаль» Пушкина библиографической разработке подвергали. Они, брат, её в двух томах с комментариями хотят издавать. <…> При мне в течение трёх часов только два первые стиха обработали. Вот видишь, обыкновенно мы так читаем: | |
— Михаил Салтыков-Щедрин, «Современная идиллия» (гл. I), 1877 |
О Пушкине надо или всё говорить, или ничего не говорить. | |
— рецензия на «Очерки русской литературы» Н. Полевого, январь 1840 |
Кто верует в разум и истину, тот не испугается никакого отрицания. <…> Пусть всякий свободно выговаривает своё убеждение, если только оно свободно, т. е. чуждо личностей и меркантильного духа. О Пушкине говорят и спорят: одно это уже показывает, что предмет важен. Ложное мнение и ошибочные понятия о Пушкине не повредят ему в потомстве, но только скорее решат вопрос о нём. | |
— «Русская литература в 1840 году», декабрь |
Уже несколько поколений произнесли суд свой над Пушкиным, а потомство для Пушкина всё ещё не настало… <…> Ещё не решился вопрос о Пушкине, и уже сколько новых вопросов возникло, и возникло не из книг, как они возникали прежде, а из живых явлений!.. | |
— «Речь о критике», 1842 |
Много и многими было писано о Пушкине. Все его сочинения не составляют и сотой доли порождённых ими печатных толков. | |
— «Сочинения Александра Пушкина», статья пятая, январь 1844 |
XX век
правитьБлагодаря Брюсову мы умеем теперь смотреть на пушкинскую поэзию сквозь призму Тютчевских глубин. Эта новая точка зрения открывает множество перспектив. Замыкается цикл развития пушкинской школы, открывается провиденциальность русской поэзии. | |
— Андрей Белый, «Апокалипсис в русской поэзии», 1905 |
Голос нужно слушать и в чтении. Поэтому не всякий «читающий Пушкина» имеет что-нибудь общее с Пушкиным <…>. | |
— Василий Розанов, «Опавшие листья» (Короб первый), 1912 |
Ещё и тем ты долго будешь мил, | |
— Владимир Тихонов, до 1914 |
Современный человек, отрицающий дуэль как устаревший предрассудок, пишет огромное сочинение на тему о дуэли и смерти Пушкина. Бедный Пушкин! Ему следовало бы жениться на Щёголеве и позднейшем пушкиноведении, и всё было бы в порядке. Он дожил бы до наших дней, присочинил бы несколько продолжений к «Онегину» и написал бы пять «Полтав» вместо одной. А мне всегда казалось, что я перестал бы понимать Пушкина, если бы допустил, что он нуждался в нашем понимании больше, чем в Наталии Николаевне. | |
— Борис Пастернак, «Люди и положения», 1956 |
Занятие пушкинской статистикой, пересчитывание согласных у Пушкина <…> подводит к вдохновению ближе, короче, экономней, чем чтение классиков марксизма или сочинений Льва Толстого или трудов любого философа. | |
— Варлам Шаламов, письмо Ю. А. Шрейдеру конца 1968 |
Изо всех филологических направлений именно пушкинистика ближе всего к точным наукам, так как сумела накопить наибольшее количество фактов.[2] | |
— Михаил Алексеев |
Пушкин давал и даёт возможность, начав говорить о нём, свободно и без натяжки перейти ко всякой теме, к любому размышлению, к созданию собственных концепций и оспариванию чужих. И главное содержание всей этой громадной библиотеки, именуемой «пушкинистикой», этой совершенно особой области гуманитарно-интеллектуальной деятельности российской (которая не «литературоведение», не «история литературы» и не просто «история», не «культурология» и не «философия», вообще ничто из уже имеющего расхожее обозначение, хотя все названное — и ещё многое — включено в неё, является органическими её элементами; она — «пушкинистика», феномен сугубо российский, аналогов не имеющий), главное её, повторю, содержание, быть может, и впрямь имеет общечеловеческий, общемировой облик и смысл. <…> | |
— Вадим Перельмутер, «Нам целый мир чужбина…», 1999 |
1920-е
править«Пушкин — это наше всё». Эта старая формула Аполлона Григорьева, ещё подкреплённая в эпоху символизма религиозно-философской абстракцией Мережковского[4], остаётся и до сих пор некоторым знаменем. Опираясь на ценность Пушкина, эту ценность объявили единственной: примите Пушкина, остальное приложится. Пока это остаётся в области философствований на литературные темы, где литература, очевидно для всех, являётся объектом игры, а не изучения, формула никаких последствий за собою не влечёт. <…> и если он сегодня объявлен апологетом анархической свободы[К 1], то назавтра мы принимаем его с тою же готовностью в качестве апостола принуждения[К 2]; в сущности, в теме «Гераклит и Пушкин»[4] — Пушкин кратковременный и невзыскательный гость; он погостит очень недолго в этом соседстве, чтобы завтра занять другое, столь же законное место возле другого философа <…>. Пушкин ничего от этих соседств не приобретёт и не потеряет, так же, вероятно, как и его соседи, достаточно привыкшие к неожиданностям. Это ясно, кажется, в настоящее время для всех. | |
— Юрий Тынянов, «Мнимый Пушкин», 1922 [1977] |
Бойтесь пушкинистов. | |
Старомозгий Плюшкин, |
пёрышко держа, | ||
полезёт | ||
с перержавленным. <…> |
Я люблю вас, | ||
но живого, | ||
а не мумию. |
Навели | |
хрестоматийный глянец. |
- — Владимир Маяковский, «Юбилейное», 1924
Пушкинистами являются люди, исключительно влюблённые в личность и творчество Пушкина. Для них Пушкин — несравним, оценки Пушкина — незыблемы. Если в своей литературной борьбе Пушкин нападал на кого-нибудь, то за противником Пушкина навсегда сохранено имя «курьёзного» или «бездарного». Сама партийность литературного направления Пушкина стала своеобразной литературной догмой, и литературные староверы так же клянутся именем Пушкина, как какой-нибудь Клемансо клялся именами вождей французской революции. Ощутительность динамичности Пушкина стерлась, он стал иконой. Окружение Пушкина — забыто: всё это или «друзья» или «курьёзные бездарности». Пушкин нейтрализован. «Пушкинизм» без воздействия извне грозит заболотиться, если, впрочем, более молодая группа научных работников не взорвёт его изнутри. Правда — подобный взрыв может сопровождаться незаслуженно непочтительной ломкой традиций, — но в конечном итоге только таким путём можно дойти до синтеза. Пора забыть обычный мессианизм Пушкина с типичным разделением русской литературы на ветхозаветную до Пушкина и новозаветную после Пушкина. Пора вдвинуть Пушкина в исторический процесс и изучать его так же, как и всякого рядового деятеля литературы. При таком равенстве научного метода выявится и творчески-индивидуальное в поэзии Пушкина. | |
— Борис Томашевский, «Пушкин: Современные проблемы историко-литературного изучения», 1925 |
На пути познания Пушкина, как национального явления, стоят две трудности, две опасности. Первая — это специальная пушкинская литература. Пушкин рассечён на части, анатомирован, лабораторно исследован. Каждая частица его лежит в растворе толкований и вариантов. Пушкин, как целое, падает жертвой технологии слова и стиха <…>. Пушкин растворён в формальной эстетике и поэтике. | |
— Кирилл Зайцев, «Пушкин как учитель жизни», 1927 |
1930-е
править… пушкиноведение в те немногие годы, которые оно за собой числит, добилось немаловажных успехов; но успехи эти надлежит ещё переоценить со специальной точки зрения литературоведения марксистского. — трюизм | |
— Анатолий Луначарский, «Александр Сергеевич Пушкин», 1930 |
«Пушкиноведение» не составляет какой-то особой дисциплины со своими специфическими методами и задачами. Самый термин «пушкиноведение» пора бы сдать в архив. Оно унаследовано от времени, когда «пушкинисты», следуя общей тенденции буржуазной культуры к максимальной специализации и максимальному отгораживанию «чистой науки» от масс, стремились замкнуться в особую касту, сделав из Пушкина предмет своей монопольной эксплоатации. Какие бы ни были мотивы этого выделения, оно всячески способствовало той чрезмерной детализации, которая за деревьями забывает о лесе. В то же время отрывая Пушкина от сравнения с другими писателями, оно превращало его из живой личности в безликого божка. | |
— Дмитрий Святополк-Мирский, «Проблема Пушкина», 1934 |
Маловероятно появление монографии о сапогах Толстого или о пенсне Чехова; но в пушкинской литературе аналогичные труды имеются. Пушкинизм — крайнее выражение современного «историзма». <…> «Чистый», «идеальный» Пушкин был и остаётся каким-то не то наглухо огороженным участком, вокруг да около которого бродят люди, тщетно пытающиеся заглянуть туда, не то пустым сосудом, в который каждый волен влить какую хочет жидкость.[5][3] | |
— Пётр Бицилли, «Образ совершенства» |
Едва ли не каждая строка рукописей Пушкина, каждое устное его слово, переданное современниками, каждый день его жизни изучены с основательностью, довольно редкой в других областях русской науки. <…> | |
— Семён Франк, «О задачах познания Пушкина», 1937 |
Многообразие толкований есть, так сказать, профессиональный риск гениев — и надо признаться, что в последнее время неожиданность суждений, высказываемых о Пушкине, начинает бросаться в глаза. Правда, многое намечается верно и зорко, но многое поражает отдалённостью от того непосредственного и непредвзятого впечатления, которое даётся произведениями поэта; многое, наконец, положительно идёт вразрез с непререкаемой ясностью пушкинского текста. Я имею в виду отнюдь не сознательные передёргивания и подтасовки <…>. Глубоко показательными представляются некоторые безукоризненно добросовестные труды, в которых даются толкования, находящие слишком смутное подтверждение в пушкинском тексте, делаются обобщения слишком смелые, высказываются гипотезы слишком маловероятные. <…> | |
— «Колеблемый треножник», 1921 |
Пушкин всегда возбуждал и будет возбуждать интерес не только как поэт, но и как человек. Это оправдывается всем: и значением Пушкина, одного из величайших людей России, и резким своеобразием его житейского облика, и (главное) тем, что его жизнь чрезвычайно тесно и слитно связана с творчеством. Потому-то едва ли не каждый исследователь, желавший уяснить себе творчество Пушкина, в конце концов фатально становился, хотя бы отчасти, — его биографом. (Я оставляю в стороне так называемых формалистов. Для них, действительно, жизнь Пушкина не представляет интереса; но это потому, что по существу им так же точно не любопытно и его творчество: они исследуют лишь фактуру письма.) | |
— рецензия на «Пушкина в жизни», январь 1927 |
Нередко наши пушкиноведы, располагая неизданными документами, медлят опубликовывать их, выжидая для публикации наиболее выигрышного случая, — например, такого, когда внезапно вынутый из стола документ может послужить более или менее сокрушительным полемическим доводом. | |
— «В спорах о Пушкине», июнь 1928 |
- см. «О пушкинизме», декабрь 1932
Советские историки литературы нередко упрекают старый, дореволюционный пушкинизм в том, что он занимался по преимуществу любовными делами Пушкина, не уделяя достаточно внимания вопросам характера социального и чисто литературного. Упрёки эти, конечно, преувеличены, но доля правды в них есть. Однако нельзя забывать и того, что дела сердечные играли весьма важную роль в жизни Пушкина и ещё большую — в его творчестве. Отсюда — естественный интерес, который к ним проявлялся и будет к ним проявляться пушкинистами, не окончательно ушибленными т.н. социальным подходом. | |
— «Дневник А. А. Олениной», 2 декабря 1936 |
Прекрасный, в высшей степени полезный и почтенный пушкинист может очень поверхностно и неудачно судить о смысле и качестве того или иного пушкинского произведения, так же, как о творчестве Пушкина в целом, — ценность его биографических или текстологических работ от того не уменьшается. Нельзя отрицать, что до сих пор большинство пушкинистов, за исключением Гершензона, Брюсова и некоторых других, влеклось к Пушкину скорее инстинктом, нежели умом. <…> | |
— «Паноптикум», 27 марта 1937 |
См. также
правитьКомментарии
править- ↑ Подразумеваются слова М. О. Гершензона в гл. 12 статьи «Мудрость Пушкина» (1917)[4].
- ↑ Эта трактовка восходит к речи Достоевского о Пушкине[4].
- ↑ О том же по поводу писем Пётр Вяземский написал 16 февраля 1858 С. П. Шевырёву.
- ↑ Вероятно, имеется в виду очерк из книги Н. О. Лернера «Рассказы о Пушкине» (1929).
Примечания
править- ↑ Эпиграмма. Антология Сатиры и Юмора России XX века. Т. 41. — М.: Эксмо, 2005. — С. 283. — 8000 экз.
- ↑ Пушкин в прижизненной критике, 1834—1837 / Под общей ред. Е. О. Ларионовой. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2008. — С. 5. — 2000 экз.
- ↑ 1 2 3 Пушкин в эмиграции. 1937 / Сост., комментарии, вступит. очерк В. Г. Перельмутера. — М.: Прогресс-Традиция, 1999. — 800 с.
- ↑ 1 2 3 4 Тоддес Е. А. Комментарии к статье // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. — М.: Наука, 1977. — С. 420-9.
- ↑ Современные записки. — 1937. — Кн. LXIII (апрель). — С. 205-6.