Владимир Владимирович Маяковский

Владимир Владимирович Маяковский (7 (19) июля 1893 — 14 апреля 1930) — русский советский поэт, виднейший футурист, издатель и редактор журналов «Леф» и «Новый Леф».

Владимир Владимирович Маяковский

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

В стихах

	Ведь, если звёзды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно?
	— «Послушайте!», 1914

	Я думал — ты всесильный божище, а ты недоучка, крохотный божик. Видишь, я нагибаюсь, из-за голенища достаю сапожный ножик. Крыластые прохвосты! Жмитесь в раю! Ерошьте пёрышки в испуганной тряске! Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою отсюда до Аляски! … Вселенная спит, Положив на лапу С клещами звёзд огромное ухо.
	— «Облако в штанах», 1914

	а с запада падает красный снег сочными клочьями человечьего мяса. … А из ночи, мрачно очерченной чернью, багровой крови лилась и лилась струя.
	— «Война объявлена», 1914

	Людям страшно — у меня изо рта шевелит ногами непрожеванный крик.
	— «А все-таки», 1914

	И когда говорят мне, что труд, и ещё, и ещё будто хрен натирают на заржавленной тёрке я ласково спрашиваю, взяв за плечо: «А вы прикупаете к пятёрке?»
	— «Разница вкусов», 1915

	Тише, философы! Я знаю — Не спорьте — Зачем источник жизни дарен им. Затем, чтоб рвать Затем, чтоб портить Дни листкам календарным!
	— «Человек», 1917

	Тише, ораторы! Ваше слово, товарищ маузер.
	— «Левый марш», 1918

Были страны Были страны богатые более, красивее видал красивее видал и умней. Но земли Но земли с ещё большей болью не довиделось не довиделось видеть не довиделось видеть мне. … Ленин Ленин и теперь Ленин и теперь живее всех живых. Наше знанье — Наше знанье — сила Наше знанье — сила и оружие. … Голосует сердце — Голосует сердце — я писать oбязaн по мандату долга. … Что он сделал, Что он сделал, кто он Что он сделал, кто он и откуда — этот этот самый человечный человек? … Строку Строку агитаторским лозунгом взвей. … Плохо человеку, Плохо человеку, когда он один. Горе одному, Горе одному, один не воин — каждый дюжий каждый дюжий ему господин, и даже слабые, и даже слабые, если двое. … Партия и Ленин — Партия и Ленин — близнецы-братья — кто более кто более матери-истории ценен? мы говорим Ленин, мы говорим Ленин, подразумеваем — мы говорим Ленин, подразумеваем — партия, мы говорим мы говорим партия, мы говорим партия, подразумеваем — мы говорим партия, подразумеваем — Ленин. … Когда я Когда я итожу Когда я итожу то, что про́жил, и роюсь в днях — и роюсь в днях — ярчайший где, я вспоминаю я вспоминаю одно и то же — двадцать пятое, двадцать пятое, первый день. … Может быть, Может быть, в глаза без слёз Может быть, в глаза без слёз увидеть можно больше. Не в такие Не в такие я Не в такие я смотрел глаза.

— «Владимир Ильич Ленин», 1923-24

	Коротка Коротка и до последних мгновений нам нам известна нам известна жизнь Ульянова. Но долгую жизнь Но долгую жизнь товарища Ленина надо писать надо писать и описывать заново.
	— там же

	Чтоб мне не писать Чтоб мне не писать впустую оря, мораль мораль вывожу мораль вывожу тоже: то, что годится то, что годится для иностранного словаря, газете газете — не гоже.
	— «О «фиасках», «апогеях» и других неведомых вещах», 1923

	Ленин — Ленин — жил, Ленин — Ленин — жив, Ленин — Ленин — будет жить.
	— «Комсомольская», 1924

	Довольно Довольно ползать, как вошь! Найдем — Найдем — разгуляться где бы! Даешь Даешь небо!
	— «Летающий пролетарий», 1925

	... я б Америку закрыл, ... я б Америку закрыл, слегка почистил, а потом а потом опять открыл — а потом опять открыл — вторично.
	— «Христофор Коломб», 1925

	Если глаз твой Если глаз твой врага не видит, пыл твой выпили пыл твой выпили нэп и торг, если ты если ты отвык ненавидеть, — приезжай приезжай сюда, приезжай сюда, в Нью-Йорк.
	— «Порядочный гражданин», 1926

	Говорю себе: Говорю себе: товарищ москаль, на Украину на Украину шуток не скаль. Разучите Разучите эту мову Разучите эту мову на знаменах — Разучите эту мову на знаменах — лексиконах алых, — эта мова эта мова величава и проста: «Чуєш, сурми заграли, час розплати настав…»
	— «Долг Украине», 1926

	Смотрю: вот это — тропики. Всю жизнь вдыхаю наново я. А поезд прёт торопкий сквозь пальмы, сквозь банановые. Их силуэты-веники встают рисунком тошненьким: не то они — священники, не то они — художники. Аж сам не веришь факту: из всей бузы и вара встаёт растенье — кактус трубой от самовара.
	— из стихотворения «Тропики» (Дорога Вера-Круц – Мехико-Сити), 1926

	Отечество Отечество славлю, Отечество славлю, которое есть, но трижды — но трижды — которое будет. … Я Я земной шар чуть не весь чуть не весь обошел, — и жизнь и жизнь хороша, и жить и жить хорошо. А в нашей буче, А в нашей буче, боевой, кипучей, — и того лучше. … Твори, Твори, выдумывай, Твори, выдумывай, пробуй! … Жизнь прекрасна Жизнь прекрасна и Жизнь прекрасна и удивительна.
	— «Хорошо!», 1926-27

	Да будь я Да будь я и негром преклонных годов и то, и то, без унынья и лени, я русский бы выучил я русский бы выучил только за то, что им что им разговаривал Ленин.
	— «Нашему юношеству», 1927

Болтливость — Болтливость — растрата Болтливость — растрата рабочих часов! В рабочее время — В рабочее время — язык на засов!

	Чтоб работа шла Чтоб работа шла продуктивно и гладко, выполняй правила выполняй правила внутреннего распорядка.
	— «Трудовая дисциплина», 1929-30

В прозе

	Если я не устал кричать «мы», «мы», «мы», то не оттого, что пыжится раздувающаяся в пророки бе́здарь, а оттого, что время, оправдав нашу пятилетнюю борьбу, дало нам силу смотреть на себя, как на законодателей жизни.
	— «Россия. Искусство. Мы.»

Такой земли я не видал и не думал, что такие земли бывают. На фоне красного восхода, сами окраплённые красным, стояли кактусы. Одни кактусы. Огромными ушами в бородавках вслушивался нопаль, любимый деликатес ослов. Длинными кухонными ножами, начинающимися из одного места, вырастал могей. Его перегоняют в полупиво-полуводку – «пульке», спаивая голодных индейцев. А за нопалем и могеем, в пять человеческих ростов, ещё какой-то сросшийся трубами, как орга́н консерватории, только тёмно-зелёный, в иголках и шишках. По такой дороге я въехал в Мехико-сити.:38

— из статьи «Моё открытие Америки: Мексика»

	Во-первых, конечно, всё это отличается от других заграниц главным образом всякой пальмой и кактусом, но это произрастает в надлежащем виде только на юге за Вера-Круц. Город же Мехико тяжёл, неприятен, грязен и безмерно скучен.:81
	— из письма к Лиле Брик, Мехико, 15 июля 1925 г.

	Я — поэт. Этим и интересен.
	— «Я сам»

	Какая-то «Птичница Агафья». Если б мне в то время попалось несколько таких книг - бросил бы читать совсем. К счастью, вторая - «Дон-Кихот». Вот это книга! Сделал деревянный меч и латы, разил окружающее.
	— «Я сам»

	Принять или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было. Моя революция. Пошёл в Смольный. Работал. Всё, что приходилось.
	— «Я сам»

Цитаты о Маяковском

	Ах, сыпь, ах, жарь, Маяковский — бездарь. Рожа краской питана, Обокрал Уитмана.
	— Сергей Есенин, «Частушки»

	Мне мил стихов российский жар. Есть Маяковский, есть и кроме, Но он, их главный штабс-маляр, Поет о пробках в Моссельпроме..
	— Сергей Есенин, «На Кавказе»

	Драться ― так драться! Оратор таковский ― Здоровенный Кулак подымая, Тигром рявкал: ― Я ― Маяковский, «Люблю грозу В начале мая». ― Так и пошло По весенним лужкам Бродить Половодье, бушуя. Кистени зазвенели По дряблым башкам Мещанина, Эстета, Буржуя. Так и пошло! Восемнадцатилетним ― Гениальная сила Стихийно рвалась ― Он, презирая Газетные сплетни, Беспощадно громил Буржуазную мразь.
	— Василий Каменский, «Юность Маяковского», 1931

Центром драматического спектакля был, конечно, автор пьесы, превративший свою вещь в монодраму. К этому приводила не только литературная концепция трагедии, но и форма ее воплощения на сцене: единственным подлинно действующим лицом следовало признать самого Маяковского. Остальные персонажи ― старик с кошками, человек без глаза и ноги, человек без уха, человек с двумя поцелуями ― были вполне картонны: не потому, что укрывались за картонажными аксессуарами и казались существами двух измерений, а потому, что, по замыслу автора, являлись только облеченными в зрительные образы интонациями его собственного голоса. Маяковский дробился, плодился и множился в демиургическом исступлении, Себя собою составляя, Собою из себя сияя. При таком подходе, естественно, ни о какой коллизии не могло быть и речи. Это был сплошной монолог, искусственно разбитый на отдельные части, еле отличавшиеся друг от друга интонационными оттенками. Прояви Маяковский большее понимание сущности драматического спектакля или больший режиссерский талант, он как-нибудь постарался бы индивидуализировать своих картонажных партнеров, безликие порождения собственной фантазии. Но наивный эгоцентризм становился поперек его поэтического замысла. На сцене двигался, танцевал, декламировал только сам Маяковский, не желавший поступиться ни одним выигрышным жестом, затушевать хотя бы одну ноту в своем роскошном голосе: он, как Кронос, поглощал свои малокровные детища. Впрочем, именно в этом заключалась «футуристичность» спектакля, стиравшего ― пускай бессознательно! ― грань между двумя жанрами, между лирикой и драмой, оставлявшего далеко позади робкое новаторство «Балаганчика» и «Незнакомки». Играя самого себя, вешая на гвоздь гороховое пальто, оправляя на себе полосатую кофту, закуривая папиросу, читая свои стихи, Маяковский перебрасывал незримый мост от одного вида искусства к другому и делал это в единственно мыслимой форме, на глазах у публики, не догадывавшейся ни о чем.

— Бенедикт Лившиц, «Полутораглазый стрелец», 1933

Цикл «Париж» заканчивался коротеньким стихотворением «Прощание». Но это прощание с Парижем отнюдь не было окончательным: оно было написано в 1925 году. Последние строки говорили: Я хотел бы жить и умереть в Париже, Если б не было такой земли ― Москва. Драматический отзвук этой фразы имел двойственный смысл. В мыслях советских «контролёров» Маяковского она была лестной для Москвы (иначе говоря ― для советского режима). В их представлении, Маяковский хотел сказать, что Москва привлекала его и звала к себе сильнее, чем Париж. Но для Маяковского та же фраза означала, что он не может остаться в Париже, так как Москва (то есть советская власть) требовала, приказывала, обуславливала его возвращение в СССР. Эмигрировать, как многие другие русские поэты? Нет, Маяковский слишком любил славу. И это ― отнюдь не упрёк по его адресу. Кроме того, он все ещё заставлял себя верить, что иллюзии, которым он поддался, ещё окончательно не потеряны. Вернувшись в Париж в 1927 году, Маяковский остановился, как и раньше, в маленьком отельчике «Истрия» на улице Саmpagne-Première. При нашей первой встрече в кафе «Дом» он ответил мне на мои расспросы о московской жизни: ― Ты не можешь себе вообразить! Тебя не было там уже три года. ― Ну и что же? ― А то, что всё изменилось! Пролетарии моторизованы. Москва кишит автомобилями, невозможно перейти через улицу! Я понял. И спросил: ― Ну, а социалистический реализм? Маяковский взглянул на меня, не ответив, и сказал: ― Что же мы выпьем? Отвратительно, что больше не делают абсента. Абсент вызывал в его памяти образ Верлена, о котором Маяковский писал (тоже в одной из парижских поэм): Я раньше вас почти не читал, а нынче вышло из моды, ― и рад бы прочесть ― не поймешь ни черта: по русски ― дрянь, переводы.

— Юрий Анненков, «Дневник моих встреч», 1966

Поэтами моего поколения, до символистов, были Фет, Тютчев. Я никогда не слышала, чтобы их читал Маяковский. В дневнике Б. М. Эйхенбаума записано 20 августа 1918 года: «Маяковский ругал Тютчева, нашел только два-три недурных стихотворения: «Громокипящий кубок с неба» и «На ланиты огневые» («Весенняя гроза» и, очевидно, «Восток белел. Ладья катилась…») Белого, Бальмонта, Брюсова Маяковский редко читал вслух. Когда мы познакомились, они уже отошли от него в прошлое.

— Лиля Брик, Из воспоминаний, 1960-е

См. также

Категория:Произведения Владимира Маяковского