Повести покойного Ивана Петровича Белкина

цикл повестей Александра Сергеевича Пушкина
(перенаправлено с «Повести Белкина»)

«Повести покойного Ивана Петровича Белкина» — цикл из 5 повестей Александра Сергеевича Пушкина, выпущенный в 1831 году от имени вымышленного им помещика Ивана Петровича Белкина. Также имеется предисловие издателя А. П. (т.е. Пушкина).

Повести:

К ним примыкает «История села Горюхина».

Цитаты о цикле

править

Александр Пушкин

править
  •  

… как странно читать в 1829 году роман, писанный в 775-м. Кажется, будто вдруг из своей гостиной входим мы в старинную залу, <…> узнаём наших дядюшек, бабушек, но помолодевшими. Большею частию эти романы не имеют другого достоинства. <…> Умный человек мог бы взять готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки — и вышел бы прекрасный, оригинальный роман. Скажи это от меня моему неблагодарному P*[К 1]. Полно ему тратить ум в разговорах с англ[ичанками]! Пусть он по старой канве вышьет новые узоры и представит нам в маленькой раме картину света и людей, которых он так хорошо знает.[К 2]

  — <Роман в письмах>, 1829
  •  

… написал я прозою 5 повестей, от которых Баратынский ржёт и бьётся — и которые напечатаем Anonyme — под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает.

  письмо П. А. Плетнёву 9 декабря 1830
  •  

Смирдину шепнуть моё имя, с тем, чтоб он перешепнул покупателям.

  — письмо П. А. Плетнёву около (не позднее) 15 августа 1831
  •  

Не дожидайтесь Белкина; не на шутку видно он покойник; не бывать ему на новосельи ни в гостиной Гомозейки, ни на чердаке Панка. Не достоин он видно быть в их компании…[К 3][2]ответ на письмо 28 сентября (см. ниже)

  письмо В. Ф. Одоевскому 30 октября 1833
  •  

Вскоре по выходе «Повестей Белкина» я на минуту зашёл к Александру Сергеевичу; они лежали у него на столе. <…>
«Какие это повести? И кто этот Белкин?» — спросил я, заглядывая в книгу.
«Кто бы он там ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно».

  — П. И. Миллер[К 4], «Встреча и знакомство с Пушкиным в Царском Селе»
  •  

Естественность происшествий, совершенное знание языка и русского народного быта, оригинальность изложения, остроумие — не натянутое, чувствительность — не вынужденная, добродушие — искреннее, слог — лёгкий, ясный и точный: вот неотъемлемые достоинства сей книги. Прочтя оную, каждый истинно образованный человек легко узнает того Протея-писателя[К 5], который один служит доказательством, что русская литература <…> уже имеет свою самобытность, свою жизнь, свой характер.[4][3]первый критический отклик на «Повести»[3]

  — «Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П.»
  •  

Не много в мире Ирвингов-Вашингтонов и Марлинских, умеющих сделать занимательным всё, что ни начнут они рассказывать. И чем легче, по-видимому, говорить и раздобаривать о пустяках приятно, умно и занимательно, тем труднее это на самом деле. Недавно мы видели пример в «Повестях покойного Белкина», скончавшегося вместе с родителем своим. Кажется, что этот отставной шалун хотел также в Ирвинги:
Но — видно, не прыгнешь из мичманов в цари![5]»[6][3]

  — вероятно, Николай или Ксенофонт Полевой, рецензия на «Были» П. Атрешкова
  •  

Как приятно в тесном дружеском кругу пред камином слушать рассказы умного, образованного человека <…>. Рассказчик не утомляет вас подробностями, которые были бы уместны только в настоящей повести, легко очеркивает свои изображения, но бросает черты сии не без разбору: каждая из них необходима для составления целого; иногда забывает он роль рассказчика и на несколько минут сам становится действующим лицом, заменяя свои картины повествовательные сценою драматическою <…>. — Вы имеете ныне случай пользоваться прелестями такого рассказа, не трудясь искать рассказчика: возьмите «Повести Белкина».[7][3]

  •  

Этот И. П. Белкин, этот издатель сочинений его, который подписывается буквами А. П. и о котором в объявлении книгопродавцев говорят как о славном нашем поэте, не походят ли они на дитя, закрывшее лицо руками и думающее, что его не увидят?
Впрочем, буквы А. П. были необходимы в другом отношении: без этого никто и не заметил бы «Повестей Белкина». <…>
Кажется, сочинителю хотелось испытать: можно ли увлечь внимание читателя рассказами, в которых не было бы никаких фигурных украшений ни в подробностях рассказа, ни в слоге и никакого романизма в содержании…[8][3]

  — вероятно, Николай Полевой, рецензия
  •  

Основной идеи нет в «Повестях Ивана Петровича Белкина». Прочтёшь точно так, как съешь конфект — и забыл![9][3]

  Фаддей Булгарин, «Петербургские записки. Письма из Петербурга в Москву. К В. А. У. II»
  •  

Они отличаются, кроме лёгкого живого слога, истиною и каким-то особенным бесстрастием, которое граничит иногда даже с холодностью г. Булгарина. <…> Но, подметив многое в сердце человеческом, он умеет при случае взволновать читателей, возбуждать и щекотать любопытство, не прибегая ни к каким вычурам.[10][3]

  вероятно, Николай Надеждин (может быть, Михаил Погодин), рецензия
  •  

Весьма желательно было бы, чтобы те, которые насмехаются над «Повестями Белкина», умели писать так ясно, живо и правильно, как написаны сии повести.[11][3]

  — Фаддей Булгарин
  •  

… отозваться о повестях И. П. Белкина как о подражании, кому бы вы думали?.. Ирвингу Вашингтону[6]!.. Вот, что называется, с плеча и наобум рубить здравый смысл.
Правда, Ирвинг прекрасный рассказчик: он любит запутать происшествия, заинтересовать читателя странностию положения действующего лица; но он всегда охотно занимает вас мелочами и, мастерски их обрисовывая, щеголяет выражением; от этого слог его иногда неровен, а острота часто изысканна, хотя юмор составляет главное его достоинство.
У И. П. Белкина напротив: происшествия так естественны, что редкий читатель не уверится в их действительности; они не запутаны, ибо сменяются не по случаю или произволу автора, а потому, что так или так должно было случиться при известных условиях и обстоятельствах. Белкин не гоняется за выражением, но слог его лёгок, чист и ровен, шутки его непринуждённы и острота, столь ярко отличающая особую складку русского ума, выпадает у него как бы нечаянно и от избытка силы.[12][3]

  — вероятно, Александр Воейков, «Литературная заметка»
  •  

… что делает наш почтенный г. Белкин? Его сотрудники Гомозейко и Рудый Панёк по странному стечению обстоятельств описали: первый — гостиную, второй — чердак: нельзя ли г. Белкину взять на свою ответственность — погреб, тогда бы вышел весь дом в три этажа и можно было бы к Тройчатке[К 6] сделать картинку, представляющую разрез дома в 3 этажа с различными в каждом сценами; Рудый Панёк даже предлагал самый альманах назвать таким образом: Тройчатка, или Альманах в три этажа[2]

  Владимир Одоевский, письмо Пушкину 28 сентября 1833
  •  

Ни в одной из «Повестей Белкина» нет идеи. Читаешь — мило, гладко, плавно; прочтёшь — всё забыто, в памяти нет ничего, кроме приключений. «Повести Белкина» читаются легко, ибо они не заставляют думать. В них нельзя не заметить слова «я», которое повторяется беспрестанно, почти на каждой странице. Везде Белкин да Белкин, к чему это? Читатель хочет повестей, а не Белкина.[13][14]

  Владимир Строев, «Повести, изданные Александром Пушкиным»
  •  

Воля ваша, а весна самое лучшее время года! Хорошо ещё, если осень плодородна и обильна, если она озарена последними прощальными лучами великолепного солнца; но что, когда она бесплодна, грязна и туманна? <…> Вот передо мною лежат «Повести», изданные Пушкиным: неужели Пушкиным же и написанные? <…> Правда, эти повести занимательны, их нельзя читать без удовольствия; это происходит от прелестного слога, от искусства рассказывать (conter); но они не художественные создания, а просто сказки и побасенки; их с удовольствием и даже с наслаждением прочтёт семья, собравшаяся в скучный и длинный зимний вечер у камина; но от них не закипит кровь пылкого юноши, не засверкают очи его огнём восторга; но они не будут тревожить его сна — нет — после них можно задать лихую высыпку. <…> как произведение Пушкина… осень, осень, холодная, дождливая осень, после прекрасной, роскошной, благоуханной весны, словом,
«…прозаические бредни,
Фламандской школы пёстрый вздор!»[К 7]

  «Повести, изданные Александром Пушкиным», февраль 1835
  •  

… «Повести Белкина» принадлежат исключительно к области беллетристики.

  «Герой нашего времени», июнь 1840
  •  

… холодно принятые публикою и ещё холоднее журналами. Действительно, хотя и нельзя сказать, чтоб в них уже вовсе не было ничего хорошего, всё-таки эти повести были недостойны ни таланта, ни имени Пушкина. Это что-то вроде повестей Карамзина, с тою только разницею, что повести Карамзина имели для своего времени великое значение, а повести Белкина были ниже своего времени.

  — «Сочинения Александра Пушкина», статья одиннадцатая и последняя, сентябрь 1846
  •  

… маленькие романы <…> все умны, натуральны и приманчивы;..

  Павел Катенин, «Воспоминания о Пушкине», 1852
  •  

… все согласятся, что эти повести не имели большого художественного достоинства.

  Николай Чернышевский, «Очерки гоголевского периода русской литературы» (статья первая), декабрь 1855
  •  

По особенной природе своего гения, Пушкин был поэт мгновения. <…>
В прозаических повестях своих Пушкин как бы превозмогает эту особенность своей природы и пробует вести связный рассказ от начала до конца; но дарование его падает под этим усилием. Рассказы его, по большей части, вялы и бесцветны. Кто что ни говоря о красотах «Повестей Белкина», <…> это простые рассказы, не отличающиеся даже и внешнею занимательностью. Хвалят в них язык; действительно, язык в них гладок, чист и правилен, свободен от риторики: но что это за качества, когда речь идёт о произведениях такого таланта, как Пушкин?

  Михаил Катков, «Пушкин», февраль 1857
  •  

Великая и цельная натура Пушкина, решительно не поддававшаяся туманному веянию <мистического романтизма>, как слишком ясная и живая, — подвергаясь влиянию стихийно-тревожного, боролась с ним, увековечивая борьбу высокими созданиями, пытаясь уходить от стихийно-тревожного в рассудочные и простодушные воззрения Ивана Петровича Белкина, — и опять будила в себе страстные элементы, но будила их, уже овладевая ими, возводя их в меру и гармонию.

  — Аполлон Григорьев, «Романтизм. — Отношение критического сознания к романтизму. — Гегелизм (1834—1840)», 1859
  •  

… всё кончается не так, как можно было бы ожидать поначалу. Они все точно пародируют традиционные сюжетные схемы. <…>
Пародирование сюжетных схем <…> — частое явление в литературе. <…> Происходит новое осмысление традиционной формулы.

  Борис Эйхенбаум, «Болдинские побасенки Пушкина», 1919
  •  

Это искусство рассказывания (conter) почувствовал даже Белинский, ничего не понявший в «Повестях Белкина».
Пушкин создавал свою прозу на основе своего же стиха. Именно поэтому они — на таком расстоянии от стиха. <…> Маленькая фабула развёртывается в увлекательный сюжет, рассказанный стилем «свободного разговора». Это — не «быстрые» повести; наоборот — при помощи тонких художественных приёмов Пушкин задерживает бег новеллы, заставляя ощущать каждый её шаг. При простой фабуле получается сложное сюжетное построение. <…>
Чрезвычайно интересно было бы исследовать архитектонику прозаической и стихотворной фразы Пушкина — между ними есть какое-то родство <…>. Есть какие-то математические отношения в частях фразы — наследие стихотворной речи.

  — Борис Эйхенбаум, «Проблемы поэтики Пушкина», февраль 1921
  •  

… в «Повестях Белкина» ничто поначалу не бросается в глаза, кроме совершенства каждой вещи. <…>
Кажется, что Пушкин боится взбудоражить мир своих повестей страстью, болью или жалостью. Он может прервать ход повествования и заговорить от собственного имени: но это будет не исповедь, а, скорее, доверительное сообщение — сообщение, которое вытекает из самого повествования, подчиняется его законам и лишается, таким образом, всяческого налёта интимности. <…>
Именно в том, что автор намеренно не использует или оставляет на заднем плане элементы многократно испытанные, широко распространённые, но тем не менее плодотворные, — и заключается основная особенность повестей Пушкина. В равной степени меня восхищает как его умение «воздержаться», так и его умение выбрать. И дело тут не в чрезмерной строгости и внутренней дисциплине. Пушкин ни в чём и никогда не скован. Он от чего-либо отказывается только для того, чтобы сохранить лучшее, своё, пушкинское. <…>
В чём же, по Пушкину, назначение рассказываемой им истории? Его история не должна ни трогать, ни учить. Она должна быть рассказанной, то есть быть историей. <…>
Жёсткий каркас чувствуется и в самых, казалось бы, «свободных» его повестях. Какому бы капризу ни поддавался Пушкин в тот или иной момент, он никогда не упускает из виду своего замысла, и каждый его каприз в конечном итоге служит осуществлению этого замысла. Самое восхитительное, что он тем не менее воспринимается как каприз. <…>
У Пушкина никогда не чувствуется озлобленности. У него нет горечи или холодной иронии <…>. Он показывает слабости своих, героев, рисует их ребячливыми и пылкими, делает их игрушкой в руках судьбы, случайности и страстей, но в этом нет ни сатиры, ни жалости. Для него они фигуры на шахматной доске; важна прежде всего партия в целом, повороты фортуны, неисповедимые комбинации игры. Порой в голосе автора слышится смех, это смех чуть саркастический, иногда, если хотите, безжалостный; это смех человека молодого, возможно и уязвлённого, но по натуре своей здорового, одним словом, такого, как сама жизнь.[15][16]

  Марсель Арлан, «„Дубровский“»
  •  

Как алгебраический знак, поставленный перед математическим выражением, образ Белкина не мог не предопределить направления понимания текста, не мог не изменить соотношения структурных элементов в стиле повестей.

  Виктор Виноградов, «Стиль Пушкина», 1941
  •  

… тенденции к социологизации понимания человека и общества <…> заметны и в художественной прозе Пушкина 1830 года, в частности в «Повестях Белкина» и в «Истории села Горюхина». И здесь, как и в стихах, дело заключается, разумеется, вовсе не в том, что социальный признак назван при изображении того или иного героя или той или иной среды, а в том, что он есть в существе самого изображения, в том, что он строит облик изображаемой культуры, определяет всю атмосферу изображаемого мира людей и отношений, в том, что он обосновывает и объясняет психику людей, героев произведения, их характер.

  Григорий Гуковский, «Пушкин и проблемы реалистического стиля» (гл. 4), 1948
  •  

И хоть это от него повёлся на Руси обычай изображать действительность, Пушкин ещё стыдился козырять реализмом и во избежание мезальянса свои провинциальные повести спихивал на безответного Белкина…

  Андрей Синявский, «Прогулки с Пушкиным», 1968 [1973]
  •  

Так вскрывается глубинный смысл «парадоксов» в «Повестях Белкина» — внутренний сюжет постоянно просматривается за внешней фабулой и в акцентных местах выходит на поверхность, иногда в резком противоречии с тривиальным сознанием. <…>
У них не было последователей и почти не было ценителей, — но вплоть до нашего времени — в течение ста пятидесяти лет — они оказывают мощное воздействие на литературное сознание читающих и пишущих поколений.

  Вадим Вацуро, «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», 1981

Комментарии

править
  1. Видимо, это латинская P, сокращение фамилии Пушкина, как он иногда подписывал свои статьи.
  2. Эту программу он реализовал в «Повестях Белкина»[1].
  3. Видимо, он предполагал отдать сюда «Пиковую даму», но из-за большей платы предпочёл «Библиотеку для чтения»[2].
  4. (1814–1885), племянник по матери А. А. Волкова.
  5. Так часто называли Пушкина, имея в виду разносторонность его поэтического таланта[3].
  6. Тройная плеть (как указано в словарике к первой части «Вечеров на хуторе близ Диканьки»)[2].
  7. Неточная цитата из «Отрывков из путешествия Онегина».

Примечания

править
  1. В. Э. Вацуро. «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» // Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П.: 1830/1831. — М., 1981. — С. 19.
  2. 1 2 3 4 Пушкинское у Гоголя. Гоголевское у Пушкина [2004] // Фомичев С. А. Пушкинская перспектива. — М.: Знак, 2007. — С. 206-216.
  3. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Пушкин в прижизненной критике, 1831—1833 / Под общей ред. Е. О. Ларионовой. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2003. — С. 125-137, 168; примечания: 369-381, 483. — 2000 экз.
  4. Без подписи // Русский инвалид. — 1831. — № 278, 3 ноября. — С. 1112.
  5. Н. И. Хмельницкий, «Воздушные замки» (явление 11), 1818.
  6. 1 2 Без подписи // Московский телеграф. — 1831. — Ч. 42. — № 21 (ноябрь). — С. 111-2.
  7. Без подписи // Северная пчела. — 1831. — № 255 (10 ноября).
  8. Московский телеграф. — 1831. — Ч. 42. — № 22 (вышел 4—6 февраля 1832). — С. 254-6.
  9. Северная пчела. — 1831. — №288 (18 декабря).
  10. N. N. // Телескоп. — 1831. — Ч. VI. — № 21 (вышел 28—30 декабря). — С. 117.
  11. Примечание издателя к разделу «Смесь» // Северная пчела. — 1832. — №25 (1 февраля).
  12. Марк Феоктистов // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду». — 1832. — № 21 (12 марта). — С. 165.
  13. Р. М. // Северная пчела. — 1834. — № 192 (27 августа).
  14. Пушкин в прижизненной критике, 1834—1837. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2008. — С. 52. — 2000 экз.
  15. La Nouvelle Revue, 1937, №191.
  16. Перевод И. В. Радченко / Писатели Франции о литературе. — М.: Прогресс, 1978. — С. 201-4.