Метель (Пушкин)

«Метель» — повесть Александра Сергеевича Пушкина из цикла «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». Начало действия приурочено к 1811 году, продолжается после заграничного похода русской армии. Главные герои Марья Гавриловна, решившаяся бежать с армейским прапорщиком Владимиром Николаевичем, и гусарский полковник Бурмин, с которым героиня по ошибке обвенчалась.

Цитаты

Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и, следственно, была влюблена.

Нравственные поговорки бывают удивительно полезны в тех случаях, когда мы от себя мало что можем выдумать себе в оправдание.

Женщины, русские женщины были тогда бесподобны. Обыкновенная холодность их исчезла.

Он имел именно тот ум, который нравится женщинам: ум приличия и наблюдения, безо всяких притязаний и беспечно насмешливый.

Тайна, какого роду ни была бы, всегда тягостна женскому сердцу.

О повести

	«Метель» уж чересчур неправдоподобна. <…> В этой повести каждый шаг — неправдоподобие.
	— Владимир Строев, «Повести, изданные Александром Пушкиным»

	При простой фабуле получается сложное сюжетное построение. <…> Особенность повести — её походка, поступь, установка на сюжетное построение. <…> Здесь особенно интересно накопление веса к концу. Приём этот не мотивирован ничем — обнажена игра с сюжетом.
	— Борис Эйхенбаум, «Проблемы поэтики Пушкина», февраль 1921

Многообразие значений символического клубка образов, которые, как симфоническая тема, а иногда как лейтмотив, связывают между собой части повествовательной конструкции [у Пушкина], особенно ярко и остро выступает в повести «Метель». <…> Образы метели четыре раза вступают в движение рассказа. Правда, рассказчик, если эпиграф считать отдельной сферой речи, сменяется только трижды. Но здесь в пушкинском стиле наглядно обнаруживается сложность, субъектная многопланность структуры самого образа повествователя, который, меняя точку зрения и позицию субъективной оценки событий, перемещается из плана сознания одного героя к другому. Прежде всего к теме метели примыкает эпиграф из «Светлана» Жуковского. <…> Таким образом всё сюжетное содержание «Метели» как бы проектируется на символику «Светланы».

— Виктор Виноградов, «О стиле Пушкина», 1934

… «Метель» не раз давала повод к самым натянутым, самым фантастическим истолкованиям: старое пушкиноведение как бы соглашалось «признать» повесть с тем лишь условием, чтобы она оказалась достаточно солидной аллегорией, по возможности и с моралью. <…> В «Метели» Пушкин попробовал «примерить» <…> к обыденному усадебно-дворянскому быту литературный шаблон, <…> трогательный и, в своих возможностях, даже трагический <…>. Но сентиментальная литература, «чопорная и жеманная», и там, где она претендует на серьёзность, на соответствие жизни, остаётся по отношению к жизни инородным слоем. <…> «Метель» начата как повесть мрачная с трагическими возможностями, но едва ощутимая, тонкая авторская ирония сопровождает рассказ даже в таких эпизодах, как болезнь Марьи Гавриловны, <…> даже в эпизоде известия о смерти Владимира <…>. Последовательный иронический тон пронизывает вторую часть повести и придаёт неожиданной развязке комедийно-водевильный налёт.

— Василий Гиппиус, «Повести Белкина», 1937

Что скрывается за краткими репликами и скупыми жестами концовки «Метели»? <…> В противоположность всем канонам повесть оканчивается не мотивом любовного соединения, а мотивом вины; концовка сводит в один фокус все драматические сюжетные линии, развёрнутые в повести. Эта концовка занимает двадцать шесть слов, и доминирует в ней жест и интонация. Стиль такой насыщенности и лаконизма не мог принадлежать ни Белкину, ни «девице К. И. Т.». В этом, надо полагать, и заключалась мистификация «второго порядка», — она создавалась контрастом между полупародийным обликом «автора» и подлинным, лишённым всякой стилизации, повествовательным стилем Пушкина, который лукаво возлагал на Белкина и его приятелей ответственность за выбор сюжетов.

— Вадим Вацуро, «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», 1981