Елизавета Григорьевна Полонская

русская и советская писательница и поэтесса, переводчица, журналистка

Елизаве́та Григо́рьевна Поло́нская (урожденная Мовшенсо́н, Мовшензо́н; 1890-1969) — русская и советская писательница и поэтесса, переводчица, журналистка. В начале карьеры входила в группу Серапионовы братья.

Елизавета Полонская
Е. Г. Полонская (стои́т вторая справа)
Статья в Википедии
Произведения в Викитеке

Родилась в Варшаве, в семье инженера-путейца. Раннее детство провела в Белостоке, затем до 15 лет — в Лодзи. В конце 1905 года, опасаясь погромов, семья переехала в Берлин, где Лиза посещала социал-демократический кружок. С конца 1906 года Мовшенсоны постоянно жили в Петербурге.

Короткие цитаты

править
  •  

И средь прозаиков одна
Отстаиваю честь поэта
И вот, ― опаздывать должна. ―
Полонская Елизавета.

  — «Серапионовская ода», 1 февраля 1922
  •  

Мы с жизнью договор наследственный имеем,
И добровольно с ней не разойдемся мы.

  — «Хотя бы нас сожгли и пепел был развеян...», 7 сентября 1922
  •  

Лучше пусть в гостинице дешёвой
Я умру под мелкий зимний дождь...

  — «Конец», 1934

Цитаты из стихотворений разных лет

править
  •  

«На старый пруд пойдем. Возьми жакет».
Осенний дождь. «Как пахнет здесь грибами
В последний раз прощаемся мы с вами.
Мы женимся с тобой через шесть лет.
Ты подождешь меня?» ― «Клянусь!» И он клянется.
В двенадцать лет так весело живётся.[1]

  — «Давно это было», 1913
  •  

И не говори мне очень колко,
Что я улыбаюсь всем прохожим…
Понимаешь, это ветер только
Легкомыслен и неосторожен.
Не сердись, мой милый, милый, милый,
Я скажу всю правду, подожди:
Ах, меня наверно опьянили
Мартовские крупные дожди.[1]

  — «У тебя при каждом резком слове...», 1914
  •  

Рыжий петух, хорошо тебе
Навстречу солнцу кричать кукареку.
Настанут перемены в твоей судьбе:
Будешь когда-нибудь и ты человеком!
Забудешь запах земли дождевой,
И вкус червей в навозной куче,
На крепкий весенний гребень свой
Шапку с наушниками нахлобучишь.[1]

  — «Послание к петуху», 22 июля 1921
  •  

Хотя бы нас сожгли и пепел был развеян
Из орудийных жерл в пространство вечной тьмы ―
Мы с жизнью договор наследственный имеем,
И добровольно с ней не разойдемся мы.
Калеки ― ползаем. Безрукие ― хватаем.
Слепые ― слушаем. Убитые ― ведем.
Колеблется земля, и дом уже пылает ―
Еще глоток воды! под каменным дождем[1]

  — «Хотя бы нас сожгли и пепел был развеян...», 7 сентября 1922
  •  

Воем сирены паровозной,
Стуком и грохотом колес,
Косым дождем и криком «поздно» ―
Так это счастье началось.
Так пусть оно движеньем станет
Колес, кружащих на осях,
Пусть в долгом изойдет дыханье
Вздохом и выдохом стиха.[1]

  — «Воем сирены паровозной...», 1925
  •  

И, внезапной злобою объята,
Я кричу в окно, в пространство: ― Нет!
Господин, низка у вас зарплата,
Не умею я варить обед!
Не умею утешать и холить,
И делиться, и давать отчет
За платок, за воротник соболий,
Ворковать над мужниным плечом.
Лучше пусть в гостинице дешевой
Я умру под мелкий зимний дождь,
В час, когда померкнет над альковом
Отраженье Люксембургских рощ.[1]

  — «Конец», 1934
  •  

Вот предо мною ваша акварель:
Ампирный дом горит под летним солнцем,
И дерево приподняло панель,
Шатром склонясь над слуховым оконцем. <...>
Серебряные косы на виске.
Взгляд из-под век, внимательный и чистый,
И в сильной подагрической руке
Три веером распахнутые кисти.[1]

  — «Акварель» (Е. П. Якуниной), 1955
  •  

Я оттепели ленинградской
Люблю внезапную капель,
Как будто к декабрю апрель
Пришёл поговорить по-братски
И напроказил...
Так и ты
Смягчаешь зим моих суровость
И вносишь в комнату, как новость,
Мимозы жёлтые цветы.[1]

  — «Брату», 1962
  •  

О, как я помню этот город,
Хоть он и был тогда чужим…
И голых окон длинный морок,
И суету, и вечный дым.
Не русский снежный, лютый, лютый ―
Ветрами дышащий февраль,
А почек розовую смуту
И неба голубую даль.
Весной на шиферные крыши
Спадают крупные дожди
И девочки кричат, ты слышишь, ―
― Почекай нa мне! ― Подожди![1]

  — «Лодзь», 10 февраля 1965
  •  

О молодость, Париж, ноябрь с дождями,
Сад Люксембург, стоял закат в крови…
Он шляпу снял: Давно слежу за вами.
Вы любите? Не стоит он любви.
Вы пишете стихи? ― Откуда вам известно? ―
Я журналист. Я прежде сам любил ―
А где ж она? ― Ушла как сон прелестный!
В ту комнату с тех пор я не входил.
Так и стоит с закрытыми жалюзи,
Пойдемте, покажу. Тут близко. ― Я пошла
И посмотрела дом. Да, два окна, как узел
Накрепко стянутый, зачеркнутый со зла.[1]

  — «Памяти Таламини», 1966
  •  

Так коротки ночи, так ночи летят,
Так пахнут во тьме метеолы,
Покуда до света, меняя наряд,
На клумбах вставали виолы.[1]

  — «Садовник», 1967

Цитаты о Елизавете Полонской

править
  •  

Лунц, Слонимский, Зильбер, Елизавета Полонская ― мои ученики. Только я не учу писать; я им рассказал, что такое литература. <...>
Елизавета Полонская носила вместе с А. Векслер черные перчатки на руках, это был знак их ордена. Пишет стихи. В миру врач, человек спокойный и крепкий. Еврейка, не имитаторша. Настоящей, густой крови. Пишет мало. У нее хорошие стихи о сегодняшней России, нравились наборщикам. Елизавета Полонская ― единственный «Серапионов брат» ― женщина.[2]

  Виктор Шкловский, «Сентиментальное путешествие», 1923
  •  

В серапионовском братстве были только братья, сестер не было. Даже Елизавета Полонская считалась братом, и приняли ее именно за мужественность ее стихов. Зощенко прозвал ее «Елисавет Воробей». Однако при серапионовом братстве был, так сказать, официально установлен особый институт ― серапионовы дамы. Это были девушки, которые сами ничего не писали, но присутствовали на всех серапионовских собраниях.[3]

  Николай Чуковский, «Литературные воспоминания», 1965
  •  

Да и Пушкина чтили только номинально, а по существу знали его плохо и считали устарелым и смешноватым. Помню, как однажды на большом собрании в клубе Дома искусств поэтесса Елизавета Полонская, желая сказать про стихотворение одного молодого поэта, что оно глупо и наивно, сказала, что оно напомнило ей стихотворение Пушкина «Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда…»[3]

  Николай Чуковский, «Литературные воспоминания», 1965
  •  

Зеленая молодежь поколения «Звучащей раковины» знала французских поэтов только понаслышке и повторяла их имена из попугайства. На наиболее даровитых представителей этой молодежи могучее влияние оказал другой поэт, тоже не русский ― Редьярд Киплинг. Влияние его роскошных колониалистских баллад с их мужественным тоном и антигуманизмом легко заметить в стихах начала двадцатых годов таких поэтов, как Владимир Познер, Тихонов, Колбасьев, Елизавета Полонская.[3]

  Николай Чуковский, «Литературные воспоминания», 1965

Цитаты о Елизавете Полонской в стихах

править
  •  

Но лучше всех вещей ― кубышка.
Напоминает мне порой
Ее прорезанная крышка
Уста Полонской дорогой.
Издатель! Друг! С лицом веселым
Мне чек скорее подмахни
И пресс-папье своим тяжелым
Автограф милый промокни.[4]

  Владислав Ходасевич, «Люблю граненые стаканы...», 1922
  •  

Слониха беременна девять лет,
Такова слоновья порода.
Федин родил не слоненка на свет,
А «Города и годы».
Скромность всех добродетелей мать
И дочь хорошего тона.
Знаю, Полонскую будут ругать
Здорово Серапьоны.[1]

  — Елизавета Полонская, «Стансы», 1924

Источники

править
  1. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 Полонская Е. Г. Стихотворения и поэмы. Новая библиотека поэта. Малая серия. — Санкт-Петербург, Издательство «Первый ИПХ», 2010 г.
  2. Виктор Шкловский, «Ещё ничего не кончилось». — Москва: изд. Вагриус, 2003 г.
  3. 1 2 3 Чуковский Н. К. О том, что видел: Воспоминания. Письма. — Москва, Молодая гвардия, 2005 г.
  4. Ходасевич В.Ф. Стихотворения. Библиотека поэта (большая серия). — Л.: Советский писатель, 1989 г.