Александр Аркадьевич Галич

Алекса́ндр Га́лич (настоящее имя — Александр Аркадьевич (Аронович) Гинзбург; 1918—1977) — русский советский поэт, сценарист, драматург, автор и исполнитель собственных песен.

Александр Аркадьевич Галич

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты из стихов и песен

	Если зовёт своих мёртвых Россия, Так значит — беда!
	— «Ошибка» («Мы похоронены где-то под Нарвой…»), 1962

	Я подковой вмёрз в санный след, В лёд, что я кайлом ковырял! Ведь недаром я двадцать лет Протрубил по тем лагерям. До сих пор в глазах — снега наст! До сих пор в ушах — шмона гам! Эй, подайте мне… ананас! И коньячку ещё двести грамм!
	— «Облака плывут в Абакан», 1962

	Говорят, что где-то есть острова, Где неправда не бывает права! Где совесть — надобность, а не солдатчина, Где правда нажита, а не назначена! Вот какие я придумал острова!
	— «Песня про острова», 1964

	Всё наладится, образуется, Виноватые станут судьями. Что забудется, то забудется: Сказки — сказками, будни — буднями. Всё наладится, образуется, Никаких тревог не останется. И покуда не наказуется, Безнаказанно и мирно будем стариться.
	— песня из кинофильма «Бегущая по волнам», 1966

	Спрашивайте: как и почему? Спрашивайте: как и почему? Как, и отчего, и почему — Спрашивайте, мальчики, отцов! Сколько бы ни резать ветчину, Сколько бы ни резать ветчину, Сколько бы ни резать ветчину, — Надо ж отвечать, в конце концов!
	— «Спрашивайте, мальчики!», 1966

	Так, вот, значит, и спать спокойно? Опускать пятаки в метро?! А судить и рядить — на кой нам?! «Нас не трогай, и мы не тро…» Нет! Презренна по самой сути Эта формула бытия! Те, кто выбраны, те и судьи? Я не выбран. Но я — судья!
	— «Вот пришли и ко мне седины…», 1967

	«Израильская, — говорю, — военщина Известна всему свету! Как мать, — говорю, — и как женщина Требую их к ответу! Который год я вдовая, Всё счастье — мимо, Но я стоять готовая За дело мира! Как мать вам заявляю и как женщина!..»
	— «История о том, как Клим Петрович Коломийцев выступал на митинге в защиту мира», 1968-1970

	Шарманка дудела про сопки маньчжурские, <…> И делясь тоской, как барышами, Подпевали шлюхи с алкашами…
	— «На сопках Маньчжурии», 1969

	Был похож <Зощенко> на вдруг постаревшего мальчика.
	— там же

	Вот какая странная эпоха — Не горим в огне и тонем в луже!
	— там же

А я его, как милочка, Под ручки — под уздцы, А на столе: бутылочка, Грибочки, огурцы. Ой, яблочки мочёные С обкомовской икрой, Стаканчики гранёные С хрустальною игрой, И ножички, и вилочки — Гуляйте, караси! Но только в той бутылочке Не водка: Ка-ра-син! Ну, вынула я пробочку — Поправься, атаман! Себе — для вида — стопочку, Ему — большой стакан. — Давай, поправься, солнышко, Давай, залей костёр!.. Он выпил всё, до донышка, И только нос утёр. Грибочек — пальцем — выловил, Завёл туманно взгляд, Сжевал грибок И вымолвил: — Нет, не люблю маслят!

— «Плач Дарьи Коломийцевой по поводу запоя её супруга Клима Петровича», 1973

И беру я что-то вроде закуски, Захудаленькую баночку, с краю. Но написано на ней не по-русски, А по-ихнему я плохо читаю. .... И до самого рассветного часа Матерился я в ту ночь, как собака. Оказалось в этой банке не мясо, Оказалась в этой банке салака! И не где-нибудь в Бразилии "маде", А написано ж внизу, на наклейке, Что, мол, "маде" в СССР, В маринаде, В Ленинграде, Рупь четыре копейки! ...Нет уж, братцы, надо ездить поближе, Не на край, расперемать его, света! Мы ж им - гадам - помогаем, И мы же Пропадаем, как клопы, через это!

— «О том, как Клим Петрович восстал против экономической помощи слаборазвитым странам», 1971

	Какие нас ветры сюда занесли, Какая попутала бестия?! Шёл крымский татарин По rue Rivoli, Читая газету «Известия»!
	— «Упражнение для правой и левой руки», 1974

	Опер Сёма гуляет с дамою, Весел, пьян. Что мы скажем про даму данную? Не фонтан! Синий бантик на рыжем хвостике — Высший шик! Впрочем, я при Давиде Ойстрахе Тоже — пшик.
	— «Воспоминание об Одессе», 1973 -1974

	Когда я вернусь, Засвистят в феврале соловьи — Тот старый мотив — тот давнишний, забытый, запетый. И я упаду, Побеждённый своею победой, И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои! Когда я вернусь. А когда я вернусь?!..
	— «Когда я вернусь», 1972

	Понимаю, что просьба тщетна, Поминают — поименитей! Ну, не тризною, так хоть чем-то, Хоть всухую, да помяните! Хоть за то, что я верил в чудо, И за песни, что пел без склада, А про то, что мне было худо, Никогда вспоминать не надо!
	— «Черновик эпитафии», 1967

	Я люблю вас - глаза ваши, губы и волосы, Вас, усталых, что стали, до времени, старыми, Вас, убогих, которых газетные полосы Что ни день, то бесстыдными славят фанфарами. И пускай это время в нас ввинчено штопором, Пусть мы сами почти до предела заверчены, Но оставьте, пожалуйста, бдительность „операм” ! Я люблю вас, люди! Будьте доверчивы!
	— «Признание в любви», 1972

Цитаты о Галиче

27 декабря 1977 г. Вчера сообщили: в результате несчастного случая скончался Александр Галич. С ним было много связано: лихачевщина, молодость, «котельная», моя очарованность им, ревность к Немке, гульба, знакомство с Адой, ленинградские вечера. Мы разошлись, вернее, нас развела Анька, из-за дурацкой истории с «Чайковским». Мне хотелось хоть раз увидеть его, что-то понять, связать какие-то концы, подвести итоги. Не вышло. Что там ни говори, но Саша спел свою песню. Ему сказочно повезло. Он был пижон, внешний человек, с блеском и обаянием, актер до мозга костей, эстрадник, а сыграть ему пришлось почти что короля Лира ― предательство близких, гонения, изгнание… Он оказался на высоте и в этой роли. И получил славу, успех, деньги, репутацию печальника за страждущий народ, смелого борца, да и весь мир в придачу. Народа он не знал и не любил, борцом не был по всей своей слабой, изнеженной в пороках натуре, его вынесло наверх неутоленное тщеславие. Если б ему повезло с театром, если б его пьески шли, он плевал бы с высокой горы на всякие свободолюбивые затеи. Он прожил бы пошлую жизнь какого-нибудь Ласкина. Но ему сделали высокую судьбу. Все-таки это невероятно.

— Юрий Нагибин, дневник, 1962

Линия раскаяния отчётливее понимается, отличается, если сравнить её с линией защиты гражданских прав. Вот свежий недавний пример, в нём как в капельке видно. Александр Галич в прошлые годы в русле казённого творчества написал сценарий по поводу советско-французской дружбы, весьма одобренный, допущенный на советские экраны, и этим определяется его духовная цена. По случаю недавнего дипломатического торжества признано было уместным этот фильм демонстрировать снова, но фамилию провинившегося с тех пор сценариста — вырезать. И что же сценарист? Как бы естественно реагировать ему? Линия раскаяния: испытать бы радость, что позор прежней духовной сделки как бы сам отваливается от него, сам собою отпадает грех давний. Даже, может быть, и публично выступить с этим очистительным чувством? И сценарист выступает публично, да, — но с протестом, отстаивая своё право на подпись под фильмом. Ущемленье гражданского права кажется ему важнее, чем очищение от старого греха.)

— Александр Солженицын, «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни», 1973

А через несколько недель Галич погиб. Та версия, которую приняла на основе следствия парижская полиция и с которой поэтому мы должны считаться, сводится к следующему: Галич купил (в Италии, где они дешевле) телевизор-комбайн и, привезя в Париж, торопился его опробовать. Случилось так, что они с женой вместе вышли на улицу, она пошла по каким-то своим делам, а он вернулся без нее в пустую якобы квартиру и, еще не раздевшись, вставил почему-то антенну не в антенное гнездо, а в отверстие в задней стенке, коснувшись ею цепей высокого напряжения. Он тут же упал, упершись ногами в батарею, замкнув таким образом цепь. Когда пришла Ангелина Николаевна, он был уже мертв. Несчастный случай по неосторожности потерпевшего… И все же у меня нет стопроцентной уверенности, что это несчастный случай, а не убийство. За одиннадцать с половиной месяцев до его смерти мать Саши получила по почте на Новый год странное письмо. Взволновавшись, она пришла к нам. В конверт был вложен листок из календаря, на котором было на машинке напечатано (с маленькой буквы в одну строчку): “принято решение убить вашего сына Александра”. Мы, как сумели, успокоили мать, сказав, в частности, что когда действительно убивают, то не делают таких предупреждений. Но на самом деле в хитроумной практике КГБ бывает и такое (я вспомнил тут анекдот о еврее, едущем в Житомир, который рассказывал Хрущев). Так что вполне возможно, что телевизор был использован для маскировки ― “по вдохновению”, или это был один из тех вариантных планов, которые всегда готовит про запас КГБ.

— Андрей Сахаров. «Воспоминания», 1989

2000-е

В отличие от лирических песенных монологов Булата Окуджавы, песни Александра Галича, почти всегда персонифицированные, имели острый драматургический театральный сюжет. Сочный язык улиц противостоял в них издевательски подчеркнутой канцелярской, безжизненной речи тупой аппаратной олигархии. Именно поэтому многие считают Галича предтечей Владимира Высоцкого. Наконец, горькие, патетические, высокие в своем трагизме песни: «Мы похоронены где-то под Нарвой», «Уходят друзья», «Памяти Пастернака», «Облака». Именно это «второе искусство» сделало Александра Галича уникальным, неповторимым поэтом… и оно же привело к необратимому крушению его житейского благополучия, исключению из Союза советских писателей, изгнанию из страны и трагической смерти на чужбине в 1977 году. Только сейчас песни его, долгие годы уничтожавшиеся как крамольные, вернулись на родину, но вернулись, увы, с большим запозданием.

— Александр Городницкий, «И жить ещё надежде», 2001

Метания между гордым сознанием принадлежности к честной, незапроданной культуре и тоской по легитимности, открывающей доступ к истинно широкой публике, усугублялись, как я понял со временем, совсем уж неожиданным в нем комплексом неуверенности в уровне того, что он делал в поэзии. Мне всегда казалось, что он прекрасно сознает силу своего дарования, ощущает магию своего мастерства, знает себе цену. Казалось ― до странного эпизода начала 1970-х на засыпанной снегом Котельнической набережной. Произошло вот что. Мы ― Галич, его жена Ангелина Николаевна и я ― вышли поздно вечером от журналиста «Известий» Анатолия Аграновского, чтобы поймать такси. Медленно ― после выпитого за вечер ― передвигавшийся Галич вдруг рухнул в сугроб, наметенный вокруг фонарного столба, и растянулся на спине, уставившись в звездное, студеное московское небо. Остро кольнул страх: сердце, очередной инфаркт!.. «Саша (я уже тогда пытался звать его по имени)! Что? Зачем?! Почему?!» «Володя… я говно… полное говно», ― простонал Галич. «То есть как это? ― вконец растерялся я. ― Кто же, по-вашему, достоин…» «Он, ― вздохнул Галич, не дав мне закончить вопрос, и почему-то указал на небо. ― Мандельштам! Вот он великий… А я кто?» (Об Осипе Эмильевиче Галич только что пел у Аграновского. Композиция «Возвращение на Итаку» была, пожалуй, самым ярким моментом того вечера…) Не берусь сказать, насколько серьезным и устойчивым было у Галича это ощущение своей второсортности. Знаю лишь, что он искренне, по-детски радовался, когда его замечали и отмечали, что он жадно ловил любые свидетельства признания. Похвалы ему были нужны, как воздух.

— Владимир Фрумкин, «Уан-мэн-бэн(н)д», 2003

Ах, какая дерзость, Александр Сергеевич! Музу Александра Галича звали Ангелина Николаевна. Недаром он обращался к ней с недоуменным: «мне странно, что ты ― жена, мне странно, что ты живая». Галичевскую Музу, по имени Ангелина Николаевна, Нюша я имела в близких подругах, как и самого Галича в друзьях с тридцатилетним стажем и тесное сплетение наших жизней дает мне право говорить о частном, скрытом, ведомом немногим. Говорить теперь, когда о Галиче (как и о Высоцком, Визборе и других ушедших знаменитостях) отговорили даже «друзья», знавшие их мельком, на ходу. Галич познакомил меня с Нюшей (тогда еще не женой) в то лето, когда кончилась война. Была она женщиной необыкновенной красоты и неправдоподобной худобы. Соединение этих качеств тут же отразилось в кличке, данное ей нашей компанией: Фанера Милосская. Не скрою, на наше военно-обшарпанное сборище Нюша произвела довольно странное впечатление, возникнув запеленатой в розовое боа из каких-то трофейных перьев, знавших лучшие времена. Пожалуй, слишком шумная. Слишком острая на язык. Хотя и скромной сдержанностью компания наша не отличалась. Но ее приняли. Приняли как избранницу друга. Не более. Впрочем, очень скоро в жизнях многих из нас Нюша стала самостоятельным персонажем, ближайшим притом. Об Александре Галиче, как сказано выше, теперь написаны тома и сложены песни. Нюшу же почти не поминают, даже те, кто был ее личным другом. Вот позволил же Юрий Нагибин небрежно-презрительные дневниковые слова в ее адрес. А ведь Юра не Сашин, а Нюшин друг, и восторгов порасточал ей в лицо предостаточно, сама слышала и не раз. Чаще всего, поминая Нюшу, сочувственно или пренебрежительно роняют: пи́ла. Да уж, и вправду пила. Порой до неукротимой шумности. Даже однажды была помещена в клинику. Но!… Загулы ее были краткими, вменяемыми, общество не тревожащими. Это раз. А два... Начала-то она закладывать, пытаясь поглощать, ограждать Сашины питейные запросы.

— Галина Шергова, «…Об известных всем», 2004

Но я точно помню, что Катаев сказал именно так, как он сказал: «Послушайте, Рекемчук… Я учился с вашим отцом в школе прапорщиков». Между прочим, в последующие дни Валентин Петрович все-таки дал согласие сделаться одним из секретарей правления Московской писательской организации. Видно, новый разговор с ним провели более настойчивые люди, нежели я. И он им стал, его избрали в числе других. И когда на секретариат, на ковер вызвали мятежного барда Александра Галича, чтобы исключить его из Союза писателей, четверо секретарей проголосовали против его исключения: Агния Барто, Алексей Арбузов, Валентин Катаев и я. Но его всё равно исключили. И потом, уже выдавленный за бугор, он не раз ― на публике, на сцене, с гитарой, с явным удовольствием ― перечислял эти четыре фамилии. Другие важные подробности этого громкого дела я еще, бог даст, поведаю в этой книге. О том, что сказал Галич, улетая на чужбину, своей приятельнице, киноактрисе Марине Фигнер; и о том, как она приходила ко мне, чтобы передать эти его слова; и о том, как я был польщен и испуган; и о том, как по команде с Лубянки нас, четверых, травило гэбэшное охвостье, прикинувшееся «диссидой». А в той фразе ― «Мне осталось пятнадцать минут», ― было, конечно, некоторое кокетство, вообще свойственное ему. На самом же деле ему оставалось гораздо больше, хотя и тоже в обрез.

— Александр Рекемчук, «Мамонты», 2006

Если ― поначалу ― всего только ревность, то самое, слышанное мною от Галича: «Булат может, а я не могу?» И вот ― ночью, в «Красной стреле», следующей в Питер, на день рождения Юрия Германа, рождается песня, первая из настоящих, сразу ― шедевр: «Леночка». А утром мчится нарочный ЦК КПСС В мотоциклетке марочной ЦК КПСС. Он машет Лене шляпою, Спешит наперерез ― Пожалте, Л. Потапова, В ЦК КПСС! Сама косноязычная аббревиатура, подобная заиканию, с изяществом, «как бы резвяся и играя», преображена в озорной рефрен… «Косноязычная» ― это сказалось не зря. Чудо Александра Галича ― в том, что он сделал поэзией само косноязычие нашей речи. Нашего сознания. Существования нашего. И аналогии тут ― тот же Эрдман, в чьем «Самоубийце» обыватель, предназначенный автором на осмеяние, как наубой, вдруг дорастает до трагического монолога: «Дайте нам право на шепот». <…> Александр Галич рассказывал мне: Чуковский, влюбившийся, как он умел влюбляться, в его песни, как-то слушал их и нахваливал, после чего попросил снова зайти в такой-то час ― точно. Галич пришел и по просьбе хозяина спел о гонителях Пастернака: «Мы поименно вспомним всех, кто поднял руку!» ― причем при этих словах сидевшая тут же женщина вскочила и выбежала, заплакав. В чем дело? Оказалось: это та же Марина, вдова сына Корнея Ивановича Николая, который скверно отметился в дни пастернаковской травли. Тут К. И., пожалуй, даже наверняка жестче ― не жесточе ли до садизма? ― чем его несгибаемая дочь Лидия.

— Станислав Рассадин, «Книга прощаний», 2008

Источники

• Галич (Гинзбург) Александр Аркадьевич
• Еврейская электронная библиотека. Галич Александр
• Александр Галич Сочинения / Сост. А. Петраков. — М.: Локид, 1999. — Т. 1. — (Голоса. Век XX). — ISBN 5-320-00333-1
• Галич. Новые статьи и материалы. Выпуск 3 / Сост. А. Е. Крылов. — М.: Булат, 2009. — ISBN 978-5-91457-005-4