Метатекст
Метате́кст (между текстом, от лат. meta + textus — между тканью, после ткани) — метаданные, служебный, часто подчинённый или обслуживающий текст второго порядка, являющийся вторичным и выполняющий уточняющие, описывающие или поясняющие функции по отношению к тексту первичному. Наиболее явными, хотя и не всегда однозначными примерами метатекстов служат предисловия, послесловия или комментарии в литературном произведении, а также большинство текстов корпуса литературной критики.
Большинство исследователей при определении метатекста опираются на максимально широко выраженную идею Михаила Бахтина, что самое существование гуманитарных наук сквозным образом определено характером приставки «мета»: «Мысли о мыслях, переживания переживаний, слова о слове, тексты о текстах».[1]
Метатекст в афоризмах и кратких высказываниях
править<Метатекст в лингвистике> — это двухголосый текст, двутекст, возникающий в сознании слушающего, высказывание о высказывании, нити, сшивающие текст в тесно спаянное целое, но являющиеся «инородным телом».[2] | |
— Анна Вежбицка, «Метатекст в текст», 1978 |
...тот или иной текст может включать в себя в качестве частных подструктур и текстовые, и метатекстовые элементы, как это характерно для произведений Стерна, «Евгения Онегина», текстов, отмеченных романтической иронией, или ряда произведений XX в. В этом случае коммуникативные токи движутся по вертикали.[3] | |
— Юрий Лотман, «Семиотика культуры и понятие текста», 1981 |
— Юрий Лотман, «Семиотика культуры и понятие текста», 1981 |
...примитивный и гениальный читатель делают здесь сообща свое великое дело прочтения метатекста литературы и построения её драматического сюжета. Ибо только благодаря непосредственной и болезненной остроте реакций одновременно героя литературы и ее простого читателя, бедного человека, смог гениальный читатель-автор произвести столь острое вскрытие пути литературы...[4] | |
— Сергей Бочаров, «Холод, стыд и свобода. История литературы sub specie Священной истории», 1995 |
В лингвистической литературе метатекст классифицируется по-разному, что свидетельствует о явной проблематичности предмета исследования.[5] | |
— Наталья Турунен, «Русский учебный текст как разновидность дидактического дискурса», 1997 |
Метатекст <...> обладает текстообразующей потенцией, выполняя строевую, организующую функцию.[5] | |
— Наталья Турунен, «Русский учебный текст как разновидность дидактического дискурса», 1997 |
— Константин Кедров, «Метаметафора», 1999 |
...нагромождение метатекстов на метатексты — вот великая традиция постмодерна.[7] | |
— Владимир Вахрушев, «Постмодернизм... и несть ему конца?», 1999 |
«Слово о слове» в отечественной филологической традиции никогда не было обезличенным и тотально объективным «метатекстом», может быть, поэтому упрёки в «логоцентризме» были бы более всего естественны по отношению к русской филологической традиции.[8] | |
— Константин Баршт, «Три литературоведения», 2000 |
Сделавшись раз и навсегда персонажем непрерывного метатекста, Эдуард Лимонов утратил способность оценивать себя адекватно и теперь измеряет величину вещей близостью к собственному «я».[9] | |
— Ольга Славникова, «Псевдонимы и псевдонимки», 2001 |
— Дарья Суховей, «Феномен верлибра-комментария в русской поэзии 2000-х годов», 2005 |
...попадая в пространство стихотворного текста, метатекст перестаёт быть метатекстом как таковым — служебным средством стилистической организации обиходной речи, и обретает дополнительные свойства — уже как стилистический компонент речи поэтической.[10] | |
— Дарья Суховей, «Феномен верлибра-комментария в русской поэзии 2000-х годов», 2005 |
В лингвистике термин «метатекст» имеет насыщенную историю. Это понятие было введено А. Вежбицкой в 1978 г. и представляет собой «описание и одновременно инструкцию по пониманию текста»...[11] | |
— Феруза Одекова, «О некоторых функциях метатекстовых операторов русского языка», 2007 |
Об «Избранном» принято писать, оглядываясь на предыдущие сборники и книжки, рассуждая о метатексте...[12] | |
— Алексей Александров, «Дыханье воды», 2008 |
Любой дипломатический или публицистический дискурс всегда имеет два уровня: | |
— Виктор Пелевин, «Зенитные кодексы Аль-Эфесби», 2010 |
— Алексей Григорьев, «Опиши», 2012 |
Метатекст в философии, психологии, филологии и литературоведении
правитьЛитература никогда не представляет собой аморфно-однородной суммы текстов: она не только организация, но и самоорганизующийся механизм. На самой высокой ступени организации она выделяет группу текстов более абстрактного, чем вся остальная масса тексгов, уровня, то есть метатекстов. Это нормы, правила, теоретические трактаты и критические статьи, которые возвращают литературу в ее самое, но уже в организованном, построенном и оцененном виде. Организация эта складывается из двух типов действий: исключения определенного разряда текстов из круга литературы и иерархических организаций и таксонометрической оценки оставшихся.[14] | |
— Юрий Лотман, О содержании и структуре понятия «художественная литература», 1973 |
Самоосмысление литературы начинается с исключения определенного типа текстов. <...> Исключение определенных текстов из литературы совершается не только в синхронном, но и в диахронном плане; тексты, написанные до возникновения декларируемых норм или им не соответствующие, объявляются не-литературой. Так начинается разделение на «дикие», «нелепые» и «правильные», «разумные» тексты в эпоху классицизма, на «словесность» и «литературу» у Белинского 1830-х гг. (в дальнейшем это противопоставление получит другой смысл и за словесностью будет признано право тоже считаться литературой, хотя особой ценности — «беллетристикой»). Так, Буало выводит из пределов литературы огромные пласты европейского словесного искусства, Карамзин в декларативном стихотворении «Поэзия» утверждает, что поэзия в России скоро появится, то есть ещё не существует, хотя стихотворение написано после окончания поэтического поприща Ломоносова, Сумарокова, Тредиаковского и в разгар поэтической деятельности Державина. Такой же смысл имеет тезис «у нас нет литературы», с которым выступали Андрей Тургенев в 1801 г., Кюхельбекер в 1825 г., а позже — Веневитинов, Надеждин, Пушкин (см. набросок «О ничтожестве литературы русской»), Белинский в «Литературных мечтаниях». Аналогичный смысл имело позже утверждение, что русская литература до какого-то момента (как правило, момента создания данного метатекста) не обладала каким-либо основным и единственно дающим право называться литературой свойством — например, народностью («О степени участия народности в литературе» Добролюбова), отражением народной жизни («Что такое искусство?» Л. Толстого) и т. д. Отобранный в соответствии с определенными теоретическими концепциями состав имен и текстов, включаемых в литературу, в дальнейшем подвергается канонизации в результате составления справочников, энциклопедий и хрестоматий, проникает в сознание читателей.[14] | |
— Юрий Лотман, О содержании и структуре понятия «художественная литература», 1973 |
Наконец, тексты, как более стабильные и отграниченные образования, имеют тенденцию переходить из одного контекста в другой, как это обычно случается с относительно долговечными произведениями искусства: перемещаясь в другой культурный контекст, они ведут себя как информант, перемещенный в новую коммуникативную ситуацию, — актуализируют прежде скрытые аспекты своей кодирующей системы. Такое «перекодирование самого себя» в соответствии с ситуацией обнажает аналогию между знаковым поведением личности и текста. | |
— Юрий Лотман, «Семиотика культуры и понятие текста», 1981 |
Аналогичные отношения возникают, например, между, художественным текстом и его заглавием. С одной стороны, они могут рассматриваться как два самостоятельных текста, расположенных на разных уровнях в иерархии „текст ― метатекст“; с другой, они могут рассматриваться как два подтекста единого текста. Заглавие может относиться с обозначаемому им тексту по принципу метафоры или метонимии. Оно может быть реализовано с помощью слов первичного языка, переведённых в ранг метатекста, или с помощью слов метаязыка и т. д. В результате между заглавием и обозначаемым им текстом возникают сложные смысловые токи, порождающие новое сообщение...[3] | |
— Юрий Лотман, «Семиотика культуры и понятие текста», 1981 |
В настоящее время метатекст является объектом пристального внимания многих исследователей <...>. В лингвистической литературе метатекст классифицируется по-разному, что свидетельствует о явной проблематичности предмета исследования. Так, Ванде Коппле, рассматривая метатекст как композиционно-синтаксическое явление, отдельное от семантической структуры текста, выделяет текстуальный и интерперсональный метатекст (textual and interpersonal).[5] | |
— Наталья Турунен, «Русский учебный текст как разновидность дидактического дискурса», 1997 |
Метатекст <...> обладает текстообразующей потенцией, выполняя строевую, организующую функцию. | |
— Наталья Турунен, «Русский учебный текст как разновидность дидактического дискурса», 1997 |
Как «человек, идущий по небесному своду, попадает головой в голову человеку, идущему по земле» (С. Есенин)? | |
— Константин Кедров, «Метаметафора», 1999 |
Подобно тому, как Достоевский и Вл. Соловьев находились на стыке философии и литературы, А. Белый и Ю. Тынянов, О. Мандельштам и В. Шкловский были в первую очередь филологами в широком смысле этого термина: искателями точного и истинного слова о мире. «Слово о слове» в отечественной филологической традиции никогда не было обезличенным и тотально объективным «метатекстом», может быть, поэтому упрёки в «логоцентризме» были бы более всего естественны по отношению к русской филологической традиции. Дух веры в относительность значения любого текста в рамках всеобщего и исполненного смысла Слова витал здесь всегда (и все еще сохраняется по сей день), мало кто всерьез верил в социологическую «теорию отражения» или искал корень зла в формировании определенных «социальных институтов»...[8] | |
— Константин Баршт, «Три литературоведения», 2000 |
В основе концепции организации синтетического рок-текста, разработанной Д. И. Ивановым, лежат идеи С. В. Свиридова, которые в рамках данного подхода существенно корректируются. Концепция Д. И. Иванова выглядит так: | |
— Дмитрий Иванов, «Логоцентрическая модель рок-текста...», 2014 |
Метатекст в критике, лингвистике и публицистике
править<Метатекст в лингвистике> — это двухголосый текст, двутекст, возникающий в сознании слушающего, высказывание о высказывании, нити, сшивающие текст в тесно спаянное целое, но являющиеся «инородным телом». Понять говорящего — «не только перевести для себя» отдельные предложения лица, но и уловить связи между этими предложениями, вскрыть мысленную конструкцию целого.[2] | |
— Анна Вежбицка, «Метатекст в текст», 1978 |
Свой взгляд на путь литературы, эту своеобразнейшую литературную критику он <Достоевский> доверил герою романа, примитивному читателю, но которого можно также назвать экзистенциальным читателем, такому читателю, который видит себя героем читаемых произведений, узнает себя в них и откликается на свое изображение в литературе всем своим человеческим существом. Достоевский тем самым построил очень хитрую и необыкновенно глубокую, притом художественно глубокую, ситуацию. Ситуацию, которая прочитывается на двух уровнях — примитивного читателя Макара Девушкина и «гениального читателя» (как назвал его А. Л. Бем) Достоевского. Но примитивный и гениальный читатель делают здесь сообща свое великое дело прочтения метатекста литературы и построения её драматического сюжета. Ибо только благодаря непосредственной и болезненной остроте реакций одновременно героя литературы и ее простого читателя, бедного человека, смог гениальный читатель-автор произвести столь острое вскрытие пути литературы, ведущего на вершинах своих от Пушкина через Гоголя к нему — Достоевскому.[4] | |
— Сергей Бочаров, «Холод, стыд и свобода. История литературы sub specie Священной истории», 1995 |
Дело в том, что как бы формально Кенжеев не дистанцировался от проблемы поиска крупиц свободы человека-автора во всё более фатально раскрывающейся сфере распространения архетипов, зафиксированных в пратекстах и всплывающих в современном метатексте, но именно в этой объяснительной плоскости приоткрывается значение всё-таки существующего авторского голоса.[16] | |
— Александр Курский, «Бахыт Кенжеев. Золото гоблинов», 1999 |
Принцип «критики критической критики», практиковавшийся ещё Марксом и Энгельсом, нагромождение метатекстов на метатексты — вот великая традиция постмодерна.[7] | |
— Владимир Вахрушев, «Постмодернизм... и несть ему конца?», 1999 |
Сама фактура большого объёма произведения (романа, наиболее кардинально изменившегося и показавшего тем самым, что бытие возможно лишь в постоянном кризисе и попытках на мгновение зафиксировать и эстетически оформить нестабильность), экстенсивность жанра позволяет романисту находить языковую свободу в культурном пространстве постмодернизма: переход от «избиений» закрытых смыслов соцреализма, предшествующего метатекста, от которого современный писатель и должен оттолкнуться в другую крайность, к литературе, более отстоящей по времени, к языку вербального искусства вообще обозначает некую грань, за которой решение любых индивидуальных проблем <...> уже невозможно в дальнейшем чистой интертекстуальной игрой.[17] | |
— Александр Курский, «Рассказ на пороге нового литературного направления», 1999 |
Надо полагать, мало кто передвигался по коридорам той войны без припрятанных стволов. Дело, однако, не в факте, а в отношении к нему, в его интерпретации. В данном случае мы имеем дело не с реальным, а с литературным пистолетом. Сделавшись раз и навсегда персонажем непрерывного метатекста, Эдуард Лимонов утратил способность оценивать себя адекватно и теперь измеряет величину вещей близостью к собственному «я». Биография Лимонова, где из одного события — из одного кусочка жизненного «мяса» — изготавливается сначала первое (роман), затем второе (глава другого романа или, к примеру, рассказ), уже настолько выварена в водах литературы, что читать его книги подряд не осталось никакой возможности. Еще уместно сравнение с Тришкиным кафтаном: «Книга мертвых» процентов так на пятнадцать состоит из прямого самоцитирования, предыдущие тексты, пошедшие на заплаты и надставки, зияют дырами и обнаруживают свою нецельную природу (потому что из текста, где все части необходимы друг для друга, не надерешь лоскутов). Будучи неспособен брать сюжеты и героев из воображения, Лимонов, прежде чем что-то написать, должен иметь макет будущего текста из натурального материала и в натуральную величину.[9] | |
— Ольга Славникова, «Псевдонимы и псевдонимки», 2001 |
...сама историческая реальность, весь этот ближний мир, в котором они обитают, воспроизводятся сквозь призму «романтического метатекста» (сложившегося в культурном сознании набора характерных сюжетов, декораций, имен, стилистических клише и т. п.) Здесь и пышный декорум с набором фирменных романтических и к тому же крайне экзальтированных тропов: «айвазовское море», «яхта звенела под ветром, как мандолина», «косо летящий надутый парус». Здесь и таинственный герой, «стройный, как гранитная статуя» со многое говорящим читателям романтических поэм именем «Манфред». <...> | |
— Наум Лейдерман, «Уходящая натура» или самый поздний Катаев, 2001 |
...как ни стремится Набоков посмеяться над расхожестью цитат из чеховских пьес — цитат, давно ставших общим местом и общим достоянием, в тех местах пьесы, где он вполне серьезен, он прибегает все к тому же метатексту. Вот, например, монолог о запоздалом прозрении: «А твое искусство! Твое искусство... Сначала я действительно думала, что ты чудный, яркий, драгоценный талант, но теперь я знаю, чего ты стоишь. Ты ничто, ты волчок, ты пустоцвет, ты пустой орех, слегка позолоченный, и ты никогда ничего не создашь... »[19] | |
— Владимир Катаев, «Чехов плюс... Предшественники, современники, преемники», 2004 |
Авторская рефлексия — свойство поэзии очень даже не новое. Фёдор Двинятин пишет, что автометаописание присуще в том или ином виде многим произведениям древнерусской литературы: «О следовании традиции неоднократно говорит Св. Кирилл Туровский; искушённым в традиции читателям адресует Иларион «Слово о Законе и Благодати»; …со знаменитой полемики, по-видимому, с авторитетным предшественником начинается «Слово о полку Игореве». В отличие как от одних, так и от других, крупнейший писатель высокого средневековья – Епифаний Премудрый — в качестве автометаописания предлагает образную характеристику именно строения своего текста». | |
— Дарья Суховей, «Феномен верлибра-комментария в русской поэзии 2000-х годов», 2005 |
Стихотворение Вячеслава Крыжановского (р. 1971, Владивосток-Петербург) — тот самый случай, когда метатекст становится сюжетом всего стихотворения, а не части, взаимодействующей с другими частями лирического сюжета: | |
— Дарья Суховей, «Феномен верлибра-комментария в русской поэзии 2000-х годов», 2005 |
Мы рассмотрели несколько верлибров, которые в разной степени и по разным основаниям можно считать комментариями; в них по-разному проявляет себя метатекст. К каждому стихотворению необходимо примерять свои подходы, и рассмотрение текста без учёта его смысла невозможно, потому что, по отказе от других способов организации стиха, смысл сообщённой в стихотворении информации занимает всё большее место в ряду средств стиховой организации, и именно метатекстовые сигналы указывают на формальные границы. Но, попадая в пространство стихотворного текста, метатекст перестаёт быть метатекстом как таковым — служебным средством стилистической организации обиходной речи, и обретает дополнительные свойства — уже как стилистический компонент речи поэтической.[10] | |
— Дарья Суховей, «Феномен верлибра-комментария в русской поэзии 2000-х годов», 2005 |
С. В. Лосева в диссертации «Частицы в системе метатекстовых операторов» дает такое определение метатекста: «Метатекст – функционально-семантическая категория текста, означающая присутствие говорящего в тексте, имеющего цель передачи авторского отношения к языковому коду своего высказывания (речевого произведения)», — и предлагает целую классификацию метатекстовых операторов, используемых при создании «метатекста в тексте». | |
— Феруза Одекова, «О некоторых функциях метатекстовых операторов русского языка», 2007 |
Об «Избранном» принято писать, оглядываясь на предыдущие сборники и книжки, рассуждая о метатексте (равно как и об интертексте) и особенностях поэтики автора в различные периоды его творчества. Нормальная схема, но я ее, пожалуй, придерживаться здесь не буду...[12] | |
— Алексей Александров, «Дыханье воды», 2008 |
...порою метацель автора становится очевидной через своеобразные оговорки, даже и не имеющие непосредственного отношения к его стихам. Например, в этой книге присутствуют два совершенно разных стихотворения с названием «Четвёртая смена». Одно из них мы привели выше. Редакторский ляп? Наверное. Но в то же время ― крайне важный для рассматриваемой поэтики образ. В отличие от трёх реальных, четвёртая смена в детском лагере отдыха длится навсегда. Точнее ― она локализована вне времени.[20] | |
— Андрей Пермяков, «Вычитание времени», 2013 |
Метатекст в беллетристике и художественной прозе
правитьУровни криптодискурса | |
— Виктор Пелевин, «Зенитные кодексы Аль-Эфесби», 2010 |
Метатекст в стихах
править...вот стихотворение, играющее роль метатекста по отношению и к себе самому, и к сборнику в целом: | |
— Алексей Григорьев, «Опиши», 2012 |
Наверно, где-то сбился я с пути | |
— Антон Зоркальцев, «Метатексты», 2020 |
Источники
править- ↑ Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. — М., 1986 г. — С. 281-308
- ↑ 1 2 Вежбицкая А. Метатекст в тексте. В сборнике: Новое в зарубежной лингвистике. — М., 1978 г., Вып.VIII. — С. 402-421
- ↑ 1 2 3 4 Ю.М.Лотман. Избранные статьи. Том 1. — Таллинн, 1992 г. — С. 129-132
- ↑ 1 2 С. Г. Бочаров «Сюжеты русской литературы». — М.: Языки русской культуры, 2000 г.
- ↑ 1 2 3 4 Наталья Турунен. Русский учебный текст как разновидность дидактического дискурса: Опыт лингводидактического исследования в аспекте межкультурной коммуникации. — Йювяскюля: Университет Йювяскюля, 1997 г. — 203 с.
- ↑ 1 2 Константин Кедров. Метаметафора. — М., «ДООС»; Издание Елены Пахомовой, 1999 г.
- ↑ 1 2 В. С. Вахрушев. Постмодернизм... и несть ему конца?. — Саратов: «Волга», № 10, 1999 г.
- ↑ 1 2 К. А. Баршт, «Три литературоведения». — М.: «Звезда», №3, 2000 г.
- ↑ 1 2 Ольга Славникова, «Псевдонимы и псевдонимки». — М.: журнал «Октябрь», №1, 2001 г.
- ↑ 1 2 3 4 5 Дарья Суховей. Феномен верлибра-комментария в русской поэзии 2000-х годов. — СПб.: Музей А.Ахматовой, 2005 г.
- ↑ 1 2 Одекова Ф. Р. О некоторых функциях метатекстовых операторов русского языка. — Альманах современной науки и образования. Тамбов: Грамота, 2007 г. № 3. Ч. 2. С. 148-149
- ↑ 1 2 Алексей Александров. Дыханье воды. — Саратов: «Волга», № 2, 2008 г.
- ↑ 1 2 Пермяков Андрей. По второй. — Саратов: «Волга», №3-4, 2014 г.
- ↑ 1 2 Ю.М.Лотман. Избранные статьи. Том 1. — Таллинн, 1992 г. — С. 203-216
- ↑ Д. И. Иванов, Логоцентрическая модель рок-текста в контексте изучения синтетической языковой личности. — Воронеж: Вестник ВГУ, Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация, № 4, 2015 г.
- ↑ Александр Курский. Бахыт Кенжеев. Золото гоблинов. — Саратов: «Волга», № 1, 1999 г.
- ↑ Александр Курский. Рассказ на пороге нового литературного направления. — Саратов: «Волга», № 10, 1999 г.
- ↑ Н. Л. Лейдерман, «Уходящая натура» или самый поздний Катаев. — М.: журнал «Октябрь», №5, 2001 г.
- ↑ В. Б. Катаев. Чехов плюс... Предшественники, современники, преемники. — М.: Языки славянской культуры, 2004 г.
- ↑ Пермяков Андрей. Вычитание времени. — Саратов: «Волга», №11-12, 2013 г.