Викицитатник

Тэффи

российская писательница и поэтесса

Тэ́ффи (настоящее имя — Наде́жда Алекса́ндровна Ло́хвицкая, в замужестве — Бучи́нская; 26 апреля [8 мая] 1872 — 6 октября 1952 года) — русская писательница и поэтесса, мемуаристка, переводчица. Сестра поэтессы Мирры Лохвицкой. Тэффи опубликовала более 1500 рассказов и фельетонов[1].

Тэффи
Статья в Википедии
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

править
  •  

В Париже баронесса известна была под именем Любаши.
<…> надо было бы установить незыблемую единицу, так сказать, исходное мерило глупости, то лучше и определённее Любаши найти было бы невозможно. Говорили бы:
— Глупа, как две Любаши.
Или:
— Чуть-чуть умнее Любаши.
Это не значит, что она была образец глупости какой-либо исключительной. Нет, глупость её была именно явлением той божественной пропорции, классически цельной и полной, какая в науке может быть взята за единицу.

  — «Авантюрный роман», 1930
  •  

Беседуем об <…> объявленной большевиками амнистии.
— Точно-ли она объявлена ими? — усумнилась Тэффи. — Большевики, по крайней мере, хранят по сему предмету молчание. Мне кажется эта амнистия подобна миражу в пустыне. Да, да, изверившаяся, измученная эмиграция, пожалуй, сама выдумала эту амнистию и хватается за нее… Говорят же мусульмане: «утопающий готов и за змею ухватиться».[2]

  •  

… вспоминается мне последнее время, проведённое в России. Было это в Пятигорске. Въезжаю я в город и вижу через всю дорогу огромный плакат: «Добро пожаловать в первую советскую здравницу!» Плакат держится на двух столбах, на которых качаются два повешенных. Вот теперь я и боюсь, что при въезде в СССР я увижу плакат с надписью «Добро пожаловать, товарищ Тэффи», а на столбах, его поддерживающих, будут висеть Зощенко и Анна Ахматова.[3][4] — один из ответов на приглашения советских властей вернуться в СССР[4]

  •  

Мы сейчас переживаем великие пушкинские дни. Некое неизъяснимое волнение! Точно шорох крыльев весеннего перелёта заполняет воздух, и вся тварь земная подняла голову и смотрит на небо. <…>
Пушкина переводить нельзя. Его поэзия, как древнее заклинание, передающееся от отца к сыну, от сына к внуку, от внука к правнуку. В заклинании ни одного слова тронуть нельзя — ни заменить, ни изменить, ни подправить, ни переставить, — тотчас же магия исчезает. Исчезает та мистическая радиоактивность, та эмоциональная сущность, которая даёт жизнь. Остаётся смысл, отлично подобранные для выражения этого смысла слова, но магия исчезает. <…>
Вообще-то русской душе неприятен человек выдающийся. Русская душа сейчас же начинает искать в нём недостатки. <…> Если это современник, то с наслаждением распространяют скверные сплетни и пишут ему анонимные письма. Такова наша манера любить. Это значит, что мы им «интересуемся». А уж гордиться своим выдающимся человеком, этого за нами никогда не водилось.[К 1] Может быть, оттого, что воспитаны были в сочетании, что всё заграничное лучше. Даже цыганки наши говорили, подольщаясь: «Заграничные усы, дай я погадаю».
Но вот по отношению к Пушкину мы смирились. Мы верим в его величие, мы признаём его гений, и мы его защищаем, как чудотворную икону от кощунственных рук иноверцев. И это, кажется, единственная святыня, которая соединила нас всех, всяких инакомыслящих, от седовласого монархиста до комсомольца с красным галстуком. <…>
Давно-давно одной маленькой девочке <…> самым удивительным казалось стихотворение «Памятник». Этот памятник был для неё как бы хаотическое прозрачно-замёрзшее облако, к которому тянулись тысячи тысяч рук, ожидая от него какого-то последнего несказанного и никем не слыханного слова. И какая-то светлая благодать исходила от этого видения. Когда девочка выросла и прочитала Достоевского, то думалось ей словами Мармеладова о Страшном Суде[5]. Думалось, что вот протягивает Пушкин руки ко всем любившим его…[6]

  — «Пушкинские дни»
  •  

Так и кажется, что с облучка чичиковской тройки сам Гоголь оплевал огулом Россию. Никого не пощадил, даже о детях ничего хорошего не сумел сказать.[7]

Рассказы

править

Фельетоны

править

Поэзия

править
  •  

Евдокимов (мрачно)
Сегодня покаянный день,
И я пришёл очистить совесть <…>.
Я скрал у Горького Максима
Его любимое дитя!..
Был Горький горд своим Фомою,
Любил Гордеева, как дочь.
Об стенку бился головою,
Но уж не мог беде помочь!..
Фома детина был здоровый.
Его я ловко раскроил…
Я продал часть в Театр Новый,
Часть у Шабельской схоронил…
Несчастные не замечали,
Что от Гордеева едва ли
Остался целым хоть кусок:
Изрезан вдоль и поперёк,
Ни головы, ни рук, ни ног… <…>

Неизвестные
Как он наивен! Ха! Ха! Ха!
Он мыслит: большего греха
И не придумать никому!
Так слушай: ты убил Фому,
А мы над трупом надругались;
Мы целой стаею собрались,
Кто руку дал, кто нос, кто глаз,
И склеился Фома у нас.[8][9]

  — «Покаянный день»[К 2]
  •  

Говорят, что без рекламы
Даже в царстве далай-ламы
Не продашь свой труд. <…>

И мечтает примадонна:
«Проиграть ли беспардонно
Золото и медь,
Отравиться ли арбузом,
Или в плен попасть к хунхузам,
Чтобы прогреметь?..»

Все такой мечтой объяты,
Чужды ей лишь адвокаты,
Лишь они одни
Сторонятся общей свалки
И стыдливо, как фиалки,
Прячутся в тени. <…>

Не для нас такие нравы!
Хуже мерзостной отравы
Гласность нам претит!

  — «Фиалки», 1904
  •  

Спрятав лик в пальто бобровое
От крамольников-врагов,
Получивши место новое,
Едет Трепов в Петергоф.

Покидая пост диктатора,
Льет он слезы в три реки.
Два шпиона-провокатора
Сушат мокрые платки. <…>

[Он] порядки образцовые
Ввёл словами: «Целься! Пли!»

  — «Патроны и патрон», октябрь 1905
  •  

Ах, зачем, зачем Германия
Гомосексуальна!
Я боюсь, что эта мания
Кончится печально!

  — «Немецкая чепуха», 1908
  •  

Один из народных комиссаров, отзываясь о доблести красногвардейцев, рассказал случай, когда красногвардеец встретил в лесу старушку и не обидел её. Из газет. <…>

Вечер был, сверкали звёзды,
На дворе мороз трещал.
Тихо лесом шла старушка
Пробираясь на вокзал. <…>

Мимо шёл красногвардеец
«Что тут бродишь, женский пол?»
Но вглянулся и не тронул,
Только плюнул и пошёл. <…>

Эту сказку папа-Ленин
Добрым деткам рассказал.[7]

  — «Добрый красногвардеец», 1918[К 3]
  •  

Он
В апельсинном саду
Жил большой какаду,
Совсем голубой —
Не такой, как мы с тобой… <…>

На луну глядел —
Хорошо ли на луне…
Айшэ! Ай, Айшэ!
Приходи ко мне!

Она
По ограде ползёт
Злой зелёный кот <…>.

В апельсинном саду
Он нашёл какаду.
Похвалил, посмотрел,
Полюбил и съел… <…>
Ай, Гассан!
Я к тебе не приду! — сборник «Шамрам. Песни Востока», 1923

  — «Персия»
  •  

Доплыла я до тихого берега
Через чёрный и злой океан.
И моя голубая Америка
Лучше ваших коммерческих стран.

Вот придут ко мне Ангелы гордые
И святых осуждающих клир
И найдут, что побила рекорды я
Всех грехов, оскверняющих мир.

Я заплачу: «Не вор я, не пьяница,
Я томиться в аду не хочу».
И мохнатая лапа протянется
И погладит меня по плечу.

«Ты не бойся засилья бесовского, —
Тихо голос глухой прорычит, —
Я медведь Серафима Саровского,
Я навечный и верный твой щит.

С нами зайчик Франциска Ассизского
И святого Губерта олень,
И мы все, как родного и близкого,
Отстоим твою грешную тень.

Оттого что ты душу звериную
На святую взнесла высоту.
Что последнюю ножку куриную
Отдавала чужому коту».[11]

  — «Письмо в Америку», 1952

сборник «Passiflora», 1923

править
  •  

Château de miel, медовый замок,
И в нём звенит моя пчела,
В томленьи шестигранных рамок —
Духов и сладости и зла.

Но солнце ярый воск расплавит
И тёмный улей загудит,
И свой полёт пчела направит
В лазурно-пламенный зенит.

И звоном златострунной лютни
Споют два лёгкие крыла:
«За мной, тоскующие трутни,
Из мира сладости и зла!

За мной, к земным пределам счастья,
Вонзаясь в голубую твердь,
В блаженном чуде сладострастья
Приять сверкающую смерть!»

  — «Château de miel, медовый замок…»
  •  

Ты глаза на небо ласково прищурь,
На пьянящую, звенящую лазурь!
Пьяным кубком голубиного вина
Напоит тебя свирельная весна!

  — «Весеннее», 1915
  •  

Вот завела я песенку,
А спеть её — нет сил!
Полез горбун на лесенку
И солнце погасил!.. <…>

Я черноносых, лапчатых
Качаю горбунят…

  — «Вот завела я песенку…»
  •  

Выше всех цвела георгина
В голубом китайском саду.
Её имя уста мандарина
Называли в лунном бреду.

Прилетали звенящие пчёлы,
И в её золотой бокал
Погружали злые уколы
Острия ненасытных жал…

  — «Георгина»
  •  

Гиена хищная, гиена-хохотунья!
Ты — всеми проклятый, всем ненавистный зверь —
Такая же, как я, — могильная колдунья! <…>

Как мертвенно томит тоскливая луна!
Но нам не одолеть её заклятой силы!
Наш скорбный путь направила она
Туда, где тихие чернеются могилы…

Вот так… припасть к земле… и выть, и хохотать…
И рвать могильный прах, и тленом упиваться.

  — «Гиена»
  •  

Он ночью приплывёт на чёрных парусах,
Серебряный корабль с пурпурною каймою!
Но люди не поймут, что он приплыл за мною, <…>
И скажут: «Вот, она сегодня умерла»…

  — «Он ночью приплывёт…»[К 4], 1920
  •  

Поёт мой сон… Не сплю и сплю, и внемлю —
Цветами, травами звенит свирельный луг.
И, чёрной раною разрезывая землю,
Стальной струной гудит тяжелый плуг.

  — «Поёт мой сон…»
  •  

Passiflora — скорбное слово,
Темное имя цветка…
Орудия страсти Христовой —
Узор его лепестка.

Ты, в мир пришедший так просто,
Как всякий стебель и лист,
Ты — белый лесной апостол,
Полевой евангелист!

  — «Страстоцвет»
  •  

Были страшны глаза, <…> как чёрный костёр!

  — «Эруанд», 1912

Воспоминания

править
См. отдельно: «Распутин» (1924), «Воспоминания» (1931), «Моя летопись» (1950, в т.ч. «Фёдор Сологуб»)
  •  

Аверченко расколдовал русский смех. За ним, за смехом, признали наконец право бытия и радовались ему, как новому обретённому сокровищу. <…>
Место, занимаемое Аверченкой в русской литературе единственное, им созданное и незаменимое. Это русский Джером. Разница та, что Джеромом гордится Англия, а Россия Аверченко не гордится только потому, что гордость есть чувство нерусское <…>.
Будь Аверченко французом, его именем назвали бы улицу, площадь или хоть бы переулок.
У нас нет ни городов, ни улиц. Но уголочек души, где просто и весело, знаю, многие отдадут ему. С благодарностью. «Ибо смех есть радость, а потому сам по себе благо».[12][13]

  — «Об Аркадии Аверченко»
  •  

Читатели, видя наши [с Аверченко] имена так часто вместе, глубокомысленно решили, что мы должны непременно ненавидеть друг друга и друг другу завидовать. Поэтому, посылая восторженное письмо мне по поводу какого-нибудь понравившегося рассказа, не забывали прибавить: «Далеко до вас Аверченке». А поклонники Аверченко бранили меня. Помню, как-то дама, ехавшая со мной в одном купе и не знавшая, кто я, очень ярко рассказывала мне об этом нашем соревновании:
— Они слышать друг о друге не могут, так прямо с лица и почернеют!
Я слушала её с большим интересом и угощала конфетами, принесёнными мне на дорогу Аверченкой.
Он был чудесный человек и прекрасный товарищ. <…>
Личное обаяние его было очень велико. Все его приближённые — у него их всегда была целая свита — очень быстро приобретали его жесты, его манеру острить. <…>
Слава Аверченко росла быстро. Года через два по основании им «Сатирикона» он уже стал получать письма из провинции с просьбой «научить жизни». <…>
Он русский чистокровный юморист, без надрывов и смеха сквозь слёзы. Место его в русской литературе своё собственное, я бы сказала — единственного русского юмориста. Место, оставленное им, наверное, долгие годы будет пустым. Разучились мы смеяться, а новые, идущие на смену, ещё не научились.[14][15]

  — «Аркадий Аверченко»
  •  

Третий и окончательный шаг [на литературном поприще] был сделан, собственно говоря, не мной самой, а если так можно выразиться, за меня шагнули.
Взяли моё стихотворение[16] и отнесли его в иллюстрированный журнал, не говоря мне об этом ни слова. А потом принесли номер журнала, где стихотворение напечатано, что очень меня рассердило. <…>
Но когда мне прислали из редакции гонорар — это произвело на меня самое отрадное впечатление. Впечатление это я пожелала повторить и написала целый фельетон в стихах, в котором с весёлой беззастенчивостью молодого языка хватала зубами за самые торжественные ноги, шествующие по устланному вянущими лаврами пути.[17]

  — «Как я стала писательницей»
  •  

Он не был человеком будней. Он был праздничный <…>. Он любил «дарить» людям и умел это делать. Каждый жулик, уговаривая с ним, чувствовал себя порядочным человеком, каждый «средник» — умницей и каждая женщина — прелестной. Так дарил он каждому его самого, преображённого.[К 5][19][18]

  — «Первый джентльмен (Памяти П. А. Тикстона[К 6])»

Вспомнилось

править
[20]
  •  

… возвращалась я как-то к себе домой и говорит мне горничная, что какой-то господин давно уже дожидается меня и заявил, что пока не дождётся — не уйдёт. Я никого не приглашала и немного удивилась.
Вхожу в гостиную — никого нет.
Иду дальше. Вхожу в кабинет. И вижу нечто удивительное: сидит за моим письменным столом длинный, чёрный, носатый, всем известный[21] и поныне у большевиков здравствующие критик и, выдвинув ящики, вывалив из них бумаги, что-то по-видимому, отбирает, потому что с правой стороны аккуратно сложил какие-то письма.
Картина дикая. Не то взломщик, не то обыск делает.
Я так за него сконфузилась, что первым движением было спрятаться за портьеру. Но не успела я двинуться, как он, на мгновение оторвавшись от чтения какого-то письма, быстро скользнул по мне глазами и деловито сказал:
— Подождите минуточку.
Выходило так, что я влезла не вовремя и мешаю человеку дело делать.
— Очень интересно! — продолжал он. — Вы мне это письмо непременно должны подарить. Очень интересно. Оно мне пригодится. Я никак не ожидал, что он может так писать. Ну на что оно вам? Всё равно потеряете.
— А что это за письмо? — робко полюбопытствовала я.
— От Кони, — отвечал он, складывая бумагу и запихивая её в свою записную книжку.
<…> Он действовал так спокойно и уверенно, что мне начинало казаться, что, может быть, это так и полагается. Уж очень всё это было невероятно: и то, что в стол залез, и то, что ничуть не смущён. Словом, я, что называется, оторопела. А он, должно быть, действительно считал свой поступок вполне естественным.
— Слушайте, — сказал он, подымаясь. — Чай пить мне у вас некогда (точно я предлагала!), а пришёл я к вам по просьбе Репина. Он просил непременно как можно скорее привезти вас к нему в Куоккалу. Хочет писать ваш портрет. Сегодня уж поздно, а завтра я заеду утром. Будьте готовы. Ну, до свиданья. Спасибо за письмо.
Согнулся жгутом, поцеловал мне руку, и вышел. Я долго сидела за столом, пожимала плечами, смеялась, негодовала, проверяла, какие именно письма побывали у него в руках, злилась, снова смеялась — словом, переживаний хватило на весь вечер. Даже справлялась по телефону у своих друзей — «бывает ли вообще такое на свете», и что это, собственно говоря, такое, и к какой категории явлений следует это отнести.

  •  

Первый раз в жизни видела я художника, которому не мешало присутствие посторонних. Большинство с удовольствием выгнало бы даже саму модель, если можно было бы обойтись без неё, так тяжело действует на их творчество близость живого существа. Я знала художника очень известного, который, рисуя дерево, выгонял всех из парка, из самых дальних тропинок.
— Вдруг случайно обойдёт сбоку, встанет на горку да и заглянет за мольберт!
Репин посадил меня на довольно высокий помост, сам сел близко книзу.
— Шляпку можете оставить, — сказал он, — сделаем такой парижский жанр. А вы, — обратился он к одному из гостей, — будете нам читать вот этот рассказик. Это даст настроение.
Он взял со стола какую-то книгу, вынул из неё сложенный в несколько раз газетный лист, расправил его.
— Вот этот рассказ. Вы хорошо читаете. <…>
Это был мой собственный рассказ, тот самый из «Биржевых ведомостей», о котором Репин мне писал[К 7].
И то, как он выбрал этот рассказ и попросил прочесть, было сделано без подчеркнутой, нарочитой любезности и галантности, так просто, серьёзно и ласково, что сразу создало атмосферу какой-то задушевности, любовности. Хотелось опустить голову и спокойно чуть-чуть улыбаться.
Такою он меня и зарисовал.

Статьи

править
  •  

Книга <…> ни в каком отношении она не забавна. Она назойлива и скучна, она рябит перед глазами и бубнит в уши. Бедные слова в бедных сочетаниях. Невыносимое однообразие и этих слов и этих сочетаний. Целые циклы выдержаны в одинаковом размере. Порою чудится, будто едешь в скверном тарантасе по новине, а Белый звенит под дугой. Может быть, этого эффекта и добивался автор — но это жестоко! <…>
Вторая часть книги лучше. В ней нет развязной наивности и есть единственное из всего сборника недурное стихотворение: «Похороны» <…>. Взять бы это стихотворение, извести его из книги как единственного праведника, как Лота из Содома, а все остальные пусть познают судьбу свою.[23][24]

  — «Андрей Белый. „Пепел“»[К 8]
  •  

Мы жили всё время и работали и мыслили и делали и давно, давно уже писали <…> о нависшей смерти, об ужасе распадения и гибели творческих сил родины или Родины. Начиная с 1906 года и даже раньше, в прогрессивных газетах не было буквально ни одной передовой статьи без слов «призрак смерти и разложения навис над Россией». Но это было — мертво. Этого не слышали. И вот пришёл «гений» и в книге «пухлых, однообразных и сырых (определения А. Крайнего) стихов» сказал то же самое — и это откровение. <…>
Какая старая молния, ударила вашего гения! Молния, рожденная обработанным мятым электричеством, — бывает отработанный пар, называемый на техническом языке «мятым». Это мятое электричество было могучим и сильным, вертело огромные фабричные колеса, гудело и творило жизнь. Теперь — оно отработало, и пустили его на мелкие поделки — оно вертит игрушечки и безделушечки; и оловянные солдатики — «чисто металлические» — прыгают от него как живые. <…>
Мы прожили страшные годы. Но вас тогда не было с нами. Вы в укромном уголке рифмовали колдунью с полнолунием. Теперь пришли и стилизованно наивничаете <…>.
Стояли Вии с опущенными веками. Вдруг взглянули, ткнули пальцем — «Во!» Мимо ткнули — не беда. Не перетыкивать же![25][24]

  — «Чающие от юродивого»[К 9]
  •  

Из всех писавших о реформе театра Евреинов — единственный «театрал», единственный, мечтающий о театре, хотя и реформированном, — а не о новом виде искусства, среднем между метафизикой и балетом.
Ослабить элемент зрелища — вот мечта всех прежних новаторов.
Усилить элемент зрелища — такова задача Евреинова.[26][24] — рецензия на его книгу «Введение в монодраму»

  — «О „Монодраме“ Н. Н. Евреинова»

После юбилея

править
[27][28]
  •  

Гениальные писатели смогут проповедовать и убеждать только при помощи героев своих произведений, поскольку эти герои художественно доказывают полноту и истину идеи автора. Без этой художественной плоти, орудия писателя — идея его бесформенна и мертва. — вариант распространённой мысли

  •  

В <Гоголе> чувствуется всеми что-то неладное, уродство какое-то. Но это уродство и есть то, что отличает его от других, это и есть его «неладный» талант.
Жемчужина — болезнь раковины, её уродство. Но только это уродство и драгоценно.

  •  

К Гоголю современники его относились с исключительным вниманием. Как высоко его ставил Достоевский, и как глубоко засел Гоголь в его подсознательном. <…> Но как человека он Гоголя вынести не мог, до такой степени, что выплюнул его из души своей в лице Фомы Опискина[К 10]. Достоевский был тоже больной человек, и носить в себе тайно этот противный ему образ его бы замучило. Он конкретизировал это отвращение, дал ему художественную плоть и, успокоившись, отвязался от него. — Тэффи тут психоанализирует

  •  

Кажется, ни один писатель не писал сам о себе так много, как Гоголь. Каждое своё произведение он бесконечно объяснял. <…>
И, кажется, ни об одном писателе не писали так много и так разноречиво, как о Гоголе. Кто он? <…>
Каждая школа считала его своим.
Он всяческий. Он ничей. Единственный во всех ликах.
Может быть, всё-таки реалист, но, объясняя себя, мечется и сбивает всякую догадку.

  •  

Его персонажи из второго тома «Мёртвых душ» — уцелевшие, поистине мёртвые души. Какие-то деревянные куклы, проповедующие дешёвую мораль. <…>
Нетрудно угадать намеченный путь возрождения Чичикова. Во втором томе он уже минутами прозревает возможность, занимаясь усердно хозяйством, богатеть без жульничества. Он уже купил деревеньку. В третьем томе мы бы уже увидели его богатым помещиком, эксплуатирующим мужиков с христианскими нравоучениями. <…>
Вот тут-то и началась истинная трагедия Гоголя. Он страстно хотел реабилитироваться, искупить чёртовы маски «Мёртвых душ» целой галереей душ светлых. И когда увидел, что из-под пера его выходят деревянные Костанжогло и тряпичные купцы Муразовы, режущие правду-матку в глаза самому губернатору, как великий художник, ужаснулся Гоголь и понял, что светлых душ он показать не может. И он сжёг свою рукопись. Это был акт безысходного отчаяния. И больше он жить не мог. Он был повержен и растоптан «Мёртвыми душами». Осталось только умереть. И он умер.
<…> персонажи «Мёртвых душ» <…>.
Коробочка? Да ведь это самая естественная наша русская дура, которую ни на один иностранный язык перевести нельзя — не поверят. Живёт Коробочка и по сей час между нами, всё боится, как бы её, беззащитную вдову, не надули, и твёрдо знает, какая «церква благодатная и у какого батюшки нельзя исповедоваться, потому что он, говорят, неблагодатный». <…>
Все живы. Великий мастер ничего не прибавил и не убавил. Он только не любил их. Не хотел знать, что они люди, а не маски…

Письма

править
  •  

Я, между прочим, горжусь своим языком, который наша критика мало отмечала, выделяя «очень комплиментарно» малоценное в моих произведениях.[31][32]

  — П. Е. Ковалевскому, 14 декабря 1943
  •  

... Вы, отказавшись ехать, что швырнули в рожу советчикам? Миллионы, славу, все блага жизни. И площадь была бы названа Вашим именем, и статуя. Станция метро, отделанная малахитом и дача в Крыму, и автомобиль, и слуги. Подумать только! Писатель академик. Нобелевская премия — бум на весь мир... И всё швырнули в рожу. Не знаю другого, способного на такой жест <…>. Меня страшно возмутила М. С.[К 11] Папская булла. Предала анафеме. А ведь сама усижена коммунистками, как зеркало мухами.[34]

  — И. А. Бунину, начало января 1948
  •  

Приезжала миллионерша из Сан-Франциско. Чтоб меня «побаловать», привезла пряник, который ей спекла здесь, в Париже, знакомая дама. Извинялась, что отъела кусок[К 12]. Нашла, что я великолепно живу. Спрашивала совета — купить ей маленький авион (но в нём качает) или большой (но им трудно управлять). Я советовала всё же большой. Какие-нибудь 10 миллионов разницы не составляют. Очень милая дама.[36][35][18]

  — А. Седых
  •  

... вчера опять получила из Америки (в качестве писателя и учёного) посылку — чай, кофе и пакетик каких-то витаминных comprimes. Судя по газетам, в Америке начинает ощущаться недостаток в продовольствии. Это всё из-за меня!![11]

  — дочери Валерии, 18 июля [без года]
  •  

Здоровье моё в этом году несколько лучше, чем в прошлом. Целую неделю ела по вечерам огурец и вдруг прочла, что это настолько полезно, что даёт возможность прожить до 120 лет. Я страшно испугалась, и, конечно, огурец бросила. Ужас какой![37]

  — М. А. Алданову, около 1950
  •  

Я уже бросила лекарства, доктор от меня сам сбежал (и умно сделал, раз помочь нельзя). В перспективе St. Geneviève de Bois — ужаснее чего только рак желудка, но не исключена возможность всё это соединить вместе для полного grand guignol'а.[37]

  — М. А. Алданову, около 1950
  •  

Я в последнее время совсем одурела от лекарств и работать не могу. Дилемма: погибать в полном уме от спазм или жить идиоткой с лекарствами. Я дерзновенно и радостно выбрала второе…[35]

  — конец 1950
  •  

«Тарас» <…> был любимым детищем [Гоголя], и писал он его в таком буйном восторге, так сам был охвачен, что порою даже не сознавал, как пишет, иногда даже бросал не те слова, не мог выбирать и раздумывать. И это захватывает и читателя. Перечитайте описание степи. Понимаешь, почему он захлебнулся под конец мальчишеским воплем: «Чёрт возьми, степи, до чего вы хороши». Вся вещь выдумана, вылеплена, раскрашена и брошена читателю «с пылу горяча». Кажется, будто Гоголь весь дрожал и подпрыгивал, когда её писал.[38]

  — М. А. Алданову, конец марта 1952
  •  

У меня сейчас очень злая полоса моей грудной жабы, <…> целые ночи напролёт я сижу в постели и качаюсь, качаюсь, как татарин на молитве, и бросаю в пасть этой гадине то валерьянку, то камфару, то Долозаль, то делаю укол. Под утро, окончательно одурев от лекарств, а главное от боли и от качания, засыпаю. А утром начинается домашний шум, звон, говор, и «жизнь входит в свои права». И слава Богу, что нет около меня никакого близкого человека, перед которым мне надо было бы притворяться, что вовсе мне не так уж плохо, а близкий человек врал бы мне в ответ, что у меня отличный вид. Так что в общем мне отлично…[36][4]

  — 11 сентября 1952

По воспоминаниям современников

править
  •  

Дать человеку возможность посмеяться — не менее важно, чем подать нищему милостыню. Или кусок хлеба. Посмеёшься — и голод не так мучает. Кто спит — тот обедает, а, по-моему, — кто смеётся, тот наедается досыта.[7] Или почти досыта.[39]

  •  

Каждый мой смешной рассказ в сущности маленькая трагедия, юмористически повёрнутая.[40][41][32] — в беседе с И. Одоевцевой, 1942

  •  

Феерия — добро. Стремление к счастью. Жизнь. Фантастика — зло. Смерть. Феерия — светлый сон. Фантастика — кошмар. Семнадцатый век — помесь фантастики с феерией — похож на наш двадцатый век. <…> В магии [действуют] тёмные силы. Она стремится к смерти, к разрушению жизни. Магия и феерия — как две стороны одной и той же чудесной монеты.[40][41][32] — то же

  •  

Анекдоты смешны, когда их рассказывают. А когда их переживают, это трагедия. И моя жизнь — это сплошной анекдот, то есть трагедия.[42][43] — в беседе с А. Седых

  •  

Я родилась в Петербурге весной, а, как известно, наша петербургская весна весьма переменчива. Поэтому и у меня, как на фронтоне древнего греческого театра, два лица: смеющееся и плачущее.[7][44] <…>
«Смейся!» — говорили мне читатели. «Смейся! Это принесёт нам деньги», — говорили мои издатели… и я смеялась.[45][32] — в беседе с В. Верещагиным

Статьи о произведениях

править

О Тэффи

править

Комментарии

править
  1. ↑ От начала абзаца — вариант распространённых мыслей.
  2. ↑ В этом стихотворном фельетоне (первом произведении, подписанным псевдонимом Тэффи) высмеиваются драматурги тех лет, «обрабатывавшие» для сцены известные литературные произведения; 19 ноября 1901 в петербургском театре Е. А. Шабельской состоялась провальная премьера инсценировки В. Ф. Евдокимова, «Новый театр» Л. Б. Яворской, для которого она сначала предназначалась, заказал новую, авторы которой предпочли не раскрывать своих имён, а гонорар передали на благотворительность[9].
  3. ↑ Пародия на «Сиротку» К. А. Петерсона[10].
  4. ↑ Комментарий Тэффи («Бальмонт», 1950): «Бальмонт <…> вдруг восхитился моим стихотворением «Чёрный корабль» и дал мне за него индульгенцию — отпущение грехов.
    — За это стихотворение вы имеете право убить двух человек».
  5. ↑ По мнению Е. М. Трубиловой, то же самое можно сказать и о ней[18].
  6. ↑ Павел Андреевич Тикстон (1872--1935) — промышленный деятель, в эмиграции — один из директоров правления страхового общества «Саламандра» (Париж); близкий друг Тэффи.
  7. ↑ «Волчок»[22]. Был переработан в 1928 и вошёл в «Книгу Июнь»[16].
  8. ↑ См. также начало очерка «Зинаида Гиппиус».
  9. ↑ Ответ на защищавшую Белого статью З. Гиппиус «Белая стрела»[23] о предыдущей рецензии[16].
  10. ↑ Первым на сходство Опискина и позднего Гоголя обратил внимание А. А. Краевский в 1859 году[29][30].
  11. ↑ В 1947 г. Бунин вышел из Союза писателей и журналистов в Париже, что русская эмиграция посчитала солидарностью с исключёнными из Союза за принятие советского гражданства. Бунин заявлял, что вышел по личным мотивам, но против него развернули кампанию, особенно М. С. Цетлина, припомнив его визиты в советское посольство и беседы с А. Богомоловым и К. Симоновым, предлагавшим ему возвратиться в Россию, хотя он отказался[33].
  12. ↑ Ирония по поводу материальной помощи ей после 1945 г.[35][18].

Примечания

править
  1. ↑ С. И. Князев. [Рецензия на] Н. А. Тэффи, «Собрание сочинений», т. 1—5, М., Лаком // Philologica 6 (1999/2000). — С. 392.
  2. ↑ Н. Суражский. Красные каблучки Тэффи (интервью) // Для Вас (Рига). — 1934. — № 41 (6 октября). — С. 5-6.
  3. ↑ Дий А. Добро пожаловать, товарищ Тэффи! // Русская Жизнь. — 1946. — 14 ноября. — С. 2.
  4. ↑ 1 2 3 Д. Д. Николаев, Е. М. Трубилова. «Единственная, оригинальная, чудесная…» // Тэффи Н. А. Собрание сочинений [в 7 томах]. Том 1: «И стало так…». — М.: Лаком, 1998. — С. 25-7.
  5. ↑ «Преступление и наказание», часть первая, II.
  6. ↑ Новое русское слово (Нью-Йорк). — 1949. — 3 июля (№ 13582).
  7. ↑ 1 2 3 4 И. А. Васильев. Анекдот и трагедия // Тэффи Н. А. Житье-бытье: Рассказы. Воспоминания. — М: Политиздат, 1991. — С. 5-18. — 100000 экз.
  8. ↑ Театр и Искусство. — 1901. — № 51 (декабрь).
  9. ↑ 1 2 Д. Д. Николаев. К вопросу о происхождении псевдонима Тэффи // Творчество Н. А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины XX века / Редкол.: Михайлов О. Н., Николаев Д. Д., Трубилова Е. М. — М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 1999. — С. 253-7.
  10. ↑ Яснов М. Д. Путешествие в Чудетство. — М.: Детгиз, 2014.
  11. ↑ 1 2 Материалы из архива Н. А.Тэффи (США) / Публикация и вст. заметка Е. М. Трубиловой // Творчество Н. А. Тэффи и русский литературный процесс… — С. 319, 327.
  12. ↑ Звено (Париж). — 1925. — № 111 (16 марта).
  13. ↑ Левицкий Д. А. Жизнь и творческий путь Аркадия Аверченко [1969]. — М.: Русский путь, 1999. — Ч. 3, гл. 4. Оценка творчества Аверченко в России и за рубежом (с. 466, 479).
  14. ↑ Сегодня (Рига). — 1925. — № 66 (22 марта).
  15. ↑ Станислав Никоненко. Король смеха // Аркадий Аверченко. Бритва в киселе. — М.: Правда, 1990. — С. 12, 16.
  16. ↑ 1 2 3 О. Фетисенко. Комментарии // Тэффи. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. — СПб.: Изд-во РХГИ, 1999. — С. 441-7.
  17. ↑ Иллюстрированная Россия. — 1934. — № 50 (8 декабря). — С. 8.
  18. ↑ 1 2 3 4 Е. М. Трубилова. Рожденная в воскресенье // Тэффи Н. А. Соб. соч. [в 7 томах]. Том 7: «Все о любви». — М.: Лаком, 2001. — С. 7-8.
  19. ↑ Возрождение. — 1935. — 27 октября (№ 3798). — С. 2.
  20. ↑ Возрождение. — 1931. — 27 декабря (№ 2399). — С. 3.
  21. ↑ Чуковского простота хуже воровства, обсуждение в livejournal.com, Apr. 28th, 2011.
  22. ↑ Биржевые ведомости. — № 15290 (25 декабря, утренний выпуск).
  23. ↑ 1 2 Речь. — 1908. — № 315, 22 декабря (4 января 1909). — С. 3.
  24. ↑ 1 2 3 Тэффи. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. — СПб.: Изд-во РХГИ, 1999. — С. 416-424.
  25. ↑ Речь. — 1908. — № 320, 29 декабря (11 января 1909). — С. 3.
  26. ↑ Речь. — 1909. — № 127, 11 (24) мая. — С. 3.
  27. ↑ Новое Русское Слово. — 1952. — 19 марта. — С. 2.
  28. ↑ Звезда. — 1998. — № 3. — С. 178-184.
  29. ↑ Ф. М. Достоевский. Материалы и исследования. — Л., 1935. — С. 525.
  30. ↑ А. В. Архипова. Примечания // Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 3. — Л.: Наука, 1972. — С. 502.
  31. ↑ Тэффи о себе // Возрождение. — 1957. — № 70 (октябрь).
  32. ↑ 1 2 3 4 Е. М. Трубилова. Расколдованные любовью // Тэффи Н. А. Собр. соч. [в 7 т.] Т. 2: «Неживой зверь». — М.: Лаком, 1997. — С. 5-18. — 4000 экз.
  33. ↑ С. Н. Морозов. Н. А.Тэффи и И. А. Бунин: К истории творческих отношений // Творчество Н. А. Тэффи и русский литературный процесс… — С. 284.
  34. ↑ В. Н. Бунина, дневник, 10 января 1948 // Устами Буниных. Т. 3. — Франкфурт-на-Майне, 1981. — С. 186-7.
  35. ↑ 1 2 3 О. Михайлов. О Тэффи // Тэффи. Рассказы. — М.: Художественная литература, 1971. — С. 3-16. — 50000 экз.
  36. ↑ 1 2 А. Седых. Н. А. Тэффи в письмах // Воздушные пути. — Альманах. — III. — Нью-Йорк, 1963. — С. 191-213.
  37. ↑ 1 2 Э. Нитраур, С. И. Князев. Предисловие // Тэффи. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. — СПб.: Изд-во РХГИ, 1999. — С. 5-22.
  38. ↑ Э. Нитраур, Б. Аверин (вступительная заметка) // Тэффи. После юбилея. — 1998. — С. 178.
  39. ↑ И. Одоевцева. На берегах Сены. 1981.
  40. ↑ 1 2 И. Одоевцева. О Тэффи // Русская литература в эмиграции. — Питтсбург: отдел славянских языков и литератур Питтсбургского университета, 1972. — С. 199-207.
  41. ↑ 1 2 Дальние берега: Портреты писателей эмиграции / Состав и комментарии В. Крейд. — М.: Республика, 1994.
  42. ↑ Седых А. Далекие, близкие. Нью-Йорк, 1962. — С. 87.
  43. ↑ Л. А. Спиридонова. Тэффи // Русская сатирическая литература начала ХХ века. — М.: Наука, 1977. — С. 169.
  44. ↑ История русской литературы XX — начала XXI века. Часть I. 1890–1925 годы / Сост. и ред. В. И. Коровин. — М.: Владос, 2014. — С. 216, 1141.
  45. ↑ В. Верещагин. Тэффи // Русская мысль. — 1968. — 21 ноября (№ 2713). — С. 8–9.

Ссылки

править
Источник — https://ru.wikiquote.org/w/index.php?title=Тэффи&oldid=387511