Фёдор Достоевский и Николай Гоголь

(перенаправлено с «Достоевский и Гоголь»)

Здесь приводятся цитаты, сопоставляющие Фёдора Достоевского и Николая Гоголя.

  •  

Мы не хотим его сравнивать ни с кем, потому что такие сравнения вообще отзываются детством и ни к чему не ведут, ничего не объясняют. Скажем только, что это талант необыкновенный и самобытный, который сразу, ещё первым произведением своим, резко отделился от всей толпы наших писателей, более или менее обязанных Гоголю направлением и характером, а потому и успехом своего таланта. Что же касается до его отношений к Гоголю, то если его, как писателя с сильным и самостоятельным талантом, нельзя назвать подражателем Гоголя, то и нельзя не сказать, что он ещё более обязан Гоголю, нежели сколько Лермонтов обязан был Пушкину. Во многих частностях обоих романов г. Достоевского («Бедных людей» и «Двойника») видно сильное влияние Гоголя, даже в обороте фразы; но со всем тем, в таланте г. Достоевского так много самостоятельности, что это теперь очевидное влияние на него Гоголя, вероятно, не будет продолжительно и скоро исчезнет с другими, собственно ему принадлежащими недостатками, хотя тем не менее Гоголь навсегда останется, так сказать, его отцом по творчеству. <…> тут нет никакого даже намёка на подражательность: сын, живя своею собственною жизнию и мыслию, тем не менее всё-таки обязан своим существованием отцу. Как бы ни великолепно и ни роскошно развился впоследствии талант г. Достоевского, Гоголь навсегда останется Коломбом той неизмерной и неистощимой области творчества, в которой должен подвизаться г. Достоевский. Пока ещё трудно определить решительно, в чём заключается особенность, так сказать, индивидуальность и личность таланта г. Достоевского, но что он имеет всё это, в том нет никакого сомнения. Судя по «Бедным людям», мы заключили было, что глубоко человечественный и патетический элемент, в слиянии с юмористическим, составляет особенную черту в характере его таланта; но, прочтя «Двойника», мы увидели, что подобное заключение было бы слишком поспешно. Правда, только нравственно слепые и глухие не могут не видеть и не слышать в «Двойнике» глубоко патетического, глубоко трагического колорита и тона; но, во-первых, этот колорит и тон в «Двойнике» спрятались, так сказать, за юмор, замаскировались им, как в «Записках сумасшедшего» Гоголя… <…>
Мы сказали, что в обоих романах г. Достоевского заметно сильное влияние Гоголя, и это должно относиться только к частностям, к оборотам фразы, но отнюдь не к концепции целого произведения и характеров действующих лиц. В последних двух отношениях талант г. Достоевского блестит яркою самостоятельностью. Если можно подумать, что Макару Алексеевичу Девушкину, старику Покровскому и г-ну Голядкину-старшему г. Достоевского несколько сродни Попрыщин и Акакий Акакиевич Башмачкин Гоголя, то в то же время нельзя не видеть, что между лицами романов г. Достоевского и повестей Гоголя существует такая же разница, как и между Попрыщиным и Башмачкиным, хотя оба эти лица созданы одним и тем же автором. Мы даже думаем, что Гоголь только первый навёл всех (и в этом его заслуга, которой подобной уже никому более не оказать) на эти забитые существования в нашей действительности, но что г. Достоевский сам собою взял их в той же самой действительности.

  Виссарион Белинский, «Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым», февраль 1846
  •  

Напрасно говорят, что новость всегда приятно действует на большинство. <…> Если Гоголь был не понят и не оценён в первые годы своей деятельности по противоположности его произведений с романтическим направлением, господствовавшим в то время в нашей литературе, то нет ничего мудрёного, что и популярность Достоевского нашла себе препятствие в противоположности его манеры с манерой Гоголя. Дело только в том, что Гоголь своими произведениями содействовал к совершенной реформе эстетических понятий в публике и в писателях, обратив искусство к художественному воспроизведению действительности. Произвести переворот в этих идеях значило бы поворотить назад. Произведения г. Достоевского, напротив того, упрочивают господство эстетических начал, внесённых в наше искусство Гоголем, доказывая, что и огромный талант не может идти по иному пути без нарушения законов художественности. Тем не менее манера г. Достоевского в высшей степени оригинальна и его меньше, чем кого-нибудь, можно назвать подражателем Гоголю. <…>
И Гоголь и г. Достоевский изображают действительное общество. Но Гоголь — поэт по преимуществу социальный, а г. Достоевский — по преимуществу психологический. Для одного индивидуум важен как представитель известного общества или известного круга; для другого самое общество интересно по влиянию его на личность индивидуума. <…> Собрание сочинений Гоголя можно решительно назвать художественной статистикой России. У г. Достоевского также встречаются поразительно художественные изображения общества; но они составляют у него фон картины и обозначаются большею частию такими тонкими штрихами, что совершенно поглощаются огромностью психологического интереса. — вероятно, после бесед с Достоевским, критик верно определил существенные стороны его творческого метода[1].

  Валериан Майков, «Нечто о русской литературе в 1846 году», декабрь
  •  

Ведь Фёдор-то Достоевский — будь он художник, а не фельетонист — и глубже и симпатичнее по взгляду — и, главное, гораздо проще и искреннее.

  Аполлон Григорьев, письмо Н. Н. Страхову 19 октября 1861
  •  

Гоголь дал нам великий урок — урок смирения, и это надо понять; он сломил нашу гордыню <…>. Благодаря только ему, благодаря его великому уроку и Достоевский мог показать нам те же мёртвые души, но уже в состоянии некоторого движения, некоторого пробуждения, совершающегося под гнётом невыносимых несчастий и страданий. <…> Разве почти все лица Достоевского — не мёртвые души, разбуженные каким-нибудь невыносимым несчастием?

  Юрий Говоруха-Отрок, «Нечто о Гоголе и Достоевском», январь 1891
  •  

Передо мной вырастают два демона, ведущие под руки третьего — слепого и могучего, пребывающего под страхом вечной пытки. Это — Лермонтов, Гоголь и Достоевский. <…>
Он верил и ждал, чтобы рассвело. И вот перед героем его, перед ему подобными, действительно рассвело, на повороте темной лестницы, в глубине каменных ворот самое страшное лицо, воплощение хаоса и небытия: лицо Парфёна Рогожина. Это был миг ослепительного счастия. И в тот же миг все исчезло, крутясь как смерч. Пришла падучая. <…>
Таков был результат воплощения прежде времени: воплотилось небытие. Вот почему в великой триаде хитрые и мудрые колдуны ведут под руки слепца; Лермонтов и Гоголь ведали приближение этого смерча, этой падучей, но они восходили на вершины или спускались в преисподнюю, качая только двойников своих в сфере падучей <…>.
Потому же нам окончательно понятен Достоевский только через Лермонтова и Гоголя. Для нас они как бы руководят им, учат слепца той мудрости, которой он сам не желал. Он очертя голову бросается в туман, летит и падает в падучей; он носит в душе вечную тревогу, надрыв, подступает вплотную к мечте, ищет в ней плоти и крови; они парят, прислушиваясь, осязая туман, но никогда не портя мечты своей, не ища в ней плоти и крови.

  Александр Блок, «Безвременье», 1906
  •  

Как высоко его ставил Достоевский, и как глубоко засел Гоголь в его подсознательном. <…> Но как человека он Гоголя вынести не мог, до такой степени, что выплюнул его из души своей в лице Фомы Опискина[2][3]. Достоевский был тоже больной человек, и носить в себе тайно этот противный ему образ его бы замучило. Он конкретизировал это отвращение, дал ему художественную плоть и, успокоившись, отвязался от него. — Тэффи тут психоанализирует

  Тэффи, «После юбилея», 1952

Примечания

править
  1. Г. М. Фридлендер. Примечания // Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 1. — Л.: Наука, 1972. — С. 476.
  2. Первым на сходство Опискина и позднего Гоголя обратил внимание А. А. Краевский в 1859 году.
  3. Ф. М. Достоевский. Материалы и исследования. — Л., 1935. — С. 525.