Викицитатник

Цитаты о Тэффи

Здесь представлены приведены цитаты других людей о Тэффи (1872—1952) и её творчестве в целом.

Цитаты

править
  •  

Жизнь эмиграции без её еженедельных фельетонов была бы беднее и скучнее. Она смеялась, и над эмиграцией и порой её шутки были злы. Она не щадила человеческой пошлости и глупости, где бы она её ни находила. Но, разумеется, сделать из неё антиэмигрантскую писательницу[К 1] никак нельзя. Эмиграция её любила и на её шутки нисколько не обижалась. <…>
Талант её напоминал талант нескольких других выдающихся женщин-писательниц, в особенности француженку Колетт. Она хорошо знала и любила детей, ей необыкновенно удавались девочки-подростки. Удавались Тэффи и старые люди, она чувствовала и умела передавать трагедию старости. <…>
Писала она и неюмористические <…> рассказы и повести. <…> Но в них она неожиданно проявила себя писательницей «линии Достоевского», что всегда связано с опасностью преувеличения и подчёркивания трагичности <…>. Лучшее у Тэффи <…> надо искать не в чисто юмористических и не в трагически-серьёзных её рассказах, а именно в «смешанных», непретенциозных, коротких очерках.
Увы, самое замечательное качество покойной Тэффи[К 2] — её блестящее, несравненное остроумие — принадлежит к качествам, наиболее легко забываемым в литературе, становящимся непонятными вне своего времени и среды. Быть может, о Тэффи будет жить легенда как об одной из остроумнейших женщин нашего времени тогда, когда забудутся её словечки, очерки и фельетоны.
Очень часто писатель отдаёт всё лучшее литературе. Тогда его произведения кажутся более значительными, чем его живая личность. У Тэффи было обратное. Она как человек была крупнее, значительнее того, что она писала. Каждого, кто её знал, поражал её ясный, трезвый, обнажающий всё пошлое светлый ум. Поражала и её эрудиция.[3][1]

  — Михаил Цетлин, «Надежда Александровна Тэффи»
  •  

Тэффи была слишком зрячая среди многих слепых.[4][5]

  — Перикл Ставров, «О Н. А. Тэффи (Вместо критического очерка)»
  •  

Я не могу припомнить другого писателя, который вызывал бы такое единодушие у критиков и у публики.[6]

  — Марк Алданов, 1953—57
  •  

Герои её рассказов <…> живут в том мире, о котором пишут журналисты, мире событий и новостей, и в то же время словно не замечают его. Потому что всё, казавшееся таким важным и существенным, уходит и забывается, а всё, что вроде бы обычно и незначительно, — остаётся. Тэффи не обличает, не акцентирует внимание на злом; не раздражаясь и не раздражая, а примиряя, она превращает всё мелкое, грязное, ненужное и ничтожное в смешное, а, значит, возвышает и облагораживает ту повседневную суету, что окружала её и её читателей, и продолжает окружать каждого из нас.[7]

  — Дмитрий Николаев. «Весёлая карусель (Н. А. Тэффи в „Русском Слове“)», 2000

1910-е

править
  •  

Юмор г-жи Теффи <…> не исходит от фантастическаго неправдоподобия или явной нелепости шаржа, а основывается лишь на карикатурном и подчёркнутом изображении бытовых или типических сценъ. Это тот же русский юмор, что мы встречаем в сценках Лейкина, Горбунова и в первых рассказах Чехова. Почти все рассказы написаны в виде сцен, будто предполагалось чтение с эстрады.[8]

  — Михаил Кузмин
  •  

Автору гораздо больше удаётся изображение простой обыденщины и мелочей семейного быта. Живость фантазии, тонкая наблюдательность и блестящий диалог — неотъемлемые черты творчества Тэффи…[9][10]

  •  

Её письмо тонкое, интимное, детальное. Грубый размашистый мазок, который создаёт эффект декорации, превратил бы миниатюру первым же прикосновением, — да что, прикосновением! одним брызгом с кисти, — в грязное пятно. <…>
Её поэтический юмор только тогда и действителен, когда он с головы до ног одет по всем требованиям хорошего европейского тона. И, если она, увлекаясь хулиганствующей модою, пробует быть размашистою, это бросается в глаза, как грязный носовой платок, повязанный вместо галстуха гостем на великосветском балу. <…>
Смех прекрасен, когда он озаряет движение общественности, когда ясна его культурная цель, когда светлою стрелою летит он в мрак, убивает и ранит его чудовищ. Талант к такому хорошему смеху есть у г-жи Тэффи…

  — Александр Амфитеатров, «Тэффин грех», 1912
  •  

Темою её неистощимых по мягкому юмору, тонко наблюдательных и по существу остроумных рассказов служит всегда не личность, но обычность, обыденность, повседневность серой будничной жизни, жалкой в своей неизбежной повторности, драматичной в основе своей.[11][12]

  — Анастасия Чеботаревская, рецензия на «И стало так…»
  •  

Среди писателей-юмористов, которых у нас теперь немало, Тэффи занимает бесспорно первое место. <…> Юмор её — чисто русский, лукавый и добродушный, и почва, на которой распускаются его цветы, — русская, со всей её семейной, служебной, литературной и всякой иной неурядицей и нескладицей. Стиль Тэффи изящен и прост; диалог, её любимая форма, — живой и непринужденный; действие развертывается быстро, без лишних подробностей, и искренняя весёлость легко передаётся читателю.[13][7]

  — Николай Лернер, рецензия на «Дым без огня»
  •  

У Тэффи изумительно бродячий талант. И у пишущих он всегда должен вызывать ревнивое чувство зависти. Если она пишет для смеха — выходит очень смешно. Если она даст бытовой клочок — становятся ненужными те длинные повести, где этот же быт требует три печатных листа вместо двухсот строк Тэффи. В лирике — Тэффи даёт в сжатых строках такую массу неподчеркнутой теплоты, что стихи её запоминаются в десять раз больше, чем битые сливки профессиональных умилителей и ярко начищенные до самоварного блеска строки тупых стихотворных мастеров.[14][10]

  — Аркадий Бухов, «Тэффи»
  •  

Её считают самой занимательной и «смешной» писательницей и в длинную дорогу непременно берут томик её рассказов. <…>
И что из того, что писательница и так серьёзно и как бы с гордостью предупреждает в предисловии: «В этой книге много невесёлого» и что «Слёзы — жемчуг её души».
Всё равно ей не верят и смеются. Ах, эта смешна я Тэффи!
Правда, у среднего читателя и Чехов почитается «смешным» писателем, однако этот эпитет — «смешная» — в особенности родственен Тэффи, в особенности неотделим от неё.
<…> во всех её рассказах какой-то удивительный и истинный юмор её слов, какая-то тайна смеющихся слов, которыми в совершенстве владеет Тэффи. <…>
Тут смешны не анекдотические столкновения людей и не сами люди-шаржи, — прекрасно смешит интимный её сказ, мягкий её юмор в смешных нелепых словах и нежность положительна я к этим тёмным бабам, нянькам, кухаркам, которых, кстати сказать, в книгах её великое множество. <…>
Во всех её книгах люди не похожи на людей. <…> это какие-то уродливые карикатуры, «человекообразные», — как сама и так удачно наз[вала] Тэффи. <…>
Тэффи берёт жизненную карикатуру людей и сн[имает] ещё карикатуру.
Получается какой-то двойной шарж.
Уродство увеличено в 1000 раз.
Пошлость увеличена в 1000 раз.[12]
Глупость увеличена до того, что люди кажутся часто ненастоящими, неживыми.
Однако оставлены 2-3 характернейшие черты — и в этом все мастерство и талантливость — безобразно преувел[иченные] дают жизнь и движение героям. <…>
Глупость, безнадёжная, удивительная — непременный элемент во всех без исключения героях. <…>
А у Тэффи если уж дурак, так удивительный дурак. <…>
Итак, сущность рассказов, основа их печальна, а часто и трагична, однако внешность искренно смешна.

  — Михаил Зощенко, «Н. Тэффи», 1919-20

1920-е

править
  •  

Её тонкий, нежный и острый, её прелестный талант воспринимается радостно и легко, без критической указки, без ярлыков и полочек. Воспринимается всеми <…> непринуждённо, как должное и необходимое, как одно из скромных чудес природы. <…>
Её подвижный, ласковый и свободный юмор не цель, а лишь одно из милых, случайных украшений её творчества. <…>
Нередко, когда Тэффи хотят похвалить, говорят, что она пишет как мужчина. По-моему, девяти десятым из пишущих мужчин следовало бы у неё поучиться безукоризненности русского языка <…>. Я мало знаю русских писателей, у которых стройность, чистота, поворотливость и бережливость фразы совмещалась бы с таким почти осязаемым отсутствием старанья и поисков слова.

  — Александр Куприн, «Бисерное колечко», 1921
  •  

У Тэффи замечается в последнее время некоторый уклон к разоблачению и развенчанию тех лиц и групп, которые при помощи громких фраз и разных условностей стараются занять несоответствующее своим душевным качествам место. Никакое душевное убожество и мещанство, будь оно завёрнуто в какие угодно щелка и подобие мысли, не уходит от наблюдательного взора талантливой писательницы.[15][16]

  — Надежда Мельникова-Папоушек, рецензия на «Чёрный ирис»
  •  

... основной приём, из которого Н. А. Тэффи извлекает наиболее удачные эффекты, которому она обязана своими самыми совершенными вещами: это — дуализм: настроения ли, тона или образов. <…>
В поэтическом творчестве, в проникновении в духовную сущность людей, явлений и мира ищет Н. А. Тэффи спасения от того внешнего постижения их, которое даёт разум, от той людской и рассудочно насмешливой оценки их, которую ей нашёптывает её ирония и юмор.[17][16]

  — Евгений Зноско-Боровский, «Заметки о русской поэзии» («Passiflora» Тэффи, «Август» С. Рафаловича)
  •  

Тэффи — писатель чеховской школы. Но только нет у неё певучей закруглённости, лирической нежности чеховских повестей. В её рассказах своеобразная острота и резкость очертаний. Есть некоторая художественная строгость в её сжатом и выразительном слоге.[18][16]

  — Марк Слоним, рецензия на «Вечерний день»
  •  

Есть среди русских читателей какая-то очень большая, но почти неуловимая середина — умная и независимая, — которая руководствуется лишь здоровым инстинктом и никогда не ошибается в выборе и оценке молодого автора. <…>
Спросите у Тэффи, помнит ли она момент, когда она почувствовала общее ею восхищение, неизъяснимую атмосферу благодарности, преданности и доверия? Ручаюсь, не помнит. Однако, этот таинственный момент пришёл незаметно ещё в Петербурге, где о Тэффи не заикнулся ни словом ни один присяжный Стародум из тех, которые пророчили юному Чехову смерть под забором.[19][10][К 3]

  — Александр Куприн, «Аверченко и „Сатирикон“»
  •  

Прежние писательницы приучили нас ухмыляться при виде женщины, берущейся за перо. Но Аполлон сжалился и послал нам в награду Тэффи. Не «женщину-писательницу», а писателя большого, глубокого и своеобразного.[21][5]

  — Саша Чёрный
  •  

Серьёзная Тэффи — неповторимое явление русской литературы, подлинное чудо, которому через сто лет будут удивляться.[21][5]

  — Георгий Иванов
  •  

Все её героини принадлежат к одному и тому же типу <…>. Ни у одной из них нет ни глубоких страстей, ни серьёзных потрясений. Их основной признак — жизненная рассеянность. Они легкомысленны, но не преступны, забавны, но не предосудительны, их легкомыслие производит впечатление шалости, а их измены, падения, ошибки окрашены подкупающей наивностью, поэтому никогда не вызывают осуждения, их невольно прощаешь. А чтобы простить, надо только улыбнуться. Героини Тэффи — безгрешные грешницы, и искупающей и примиряющей чертой здесь является их прелестная бездумность, милая чепуха их дел, незамысловатость морали, детская простота их логики.[22][23]

  — Пётр Пильский, «Тэффи»

1930-е

править
  •  

Тэффи — изящнейшая жемчужина русского культурного юмора.[24][10]

  — Александр Амфитеатров, «Юмор после Чехова»
  •  

Всё, к чему прикасается печальный и животворящий талант Тэффи — всё оживает, обретает смысл, во всём раскрывается скрытая сущность.[25]

  — Николай Рощин, рецензия на «Книгу Июнь», 1931
  •  

… одна из самых умных и самых зрячих современных писателей.[26][25]

  — Михаил Осоргин, рецензия на «Книгу Июнь»
  •  

Только Тэффи и я трудимся, а остальные перепечатывают старые вещицы.[27][10]

  — Владислав Ходасевич, в беседе с В. Н. Буниной
  •  

Юмор, как слишком резкий свет, должен в художественном произведении быть насыщенным печалью, преломиться в ней, как луч в влажном воздухе. У настоящего художника никогда не встречаешь смеха без — в той или иной форме — «слёз».[28][25]

  — Михаил Цетлин, рецензия на «О нежности»
  •  

Письмо от Тэффи душераздирательное — не может примириться ни с болезнью, ни со старостью. Хочет навеки остаться в том же плане, где ей предстоят одни страдания и не хочет другого, где она, конечно, обрела бы хоть немного радостей. Для художественной натуры, жадной до земной жизни, смирение почти невозможно, а без смирения нет ни покоя, ни радостей. — «Устами Буниных», том 2

  — Вера Бунина, дневник, 10 августа 1939
  •  

… считалась дорогим гостем и украшением [«Нового Сатирикона»].
<…> бывали рады, когда она приезжала в редакцию — высокая, худая, очень некрасивая, с большой челюстью и одетая кокетливо до смешного.
Особенно комично было, когда во время особенно острых военных месяцев она пришла в редакцию, пахнущая какими-то новыми дорогими духами и одетая при этом в костюм сестры милосердия <…>.
Она хотя и считалась «сатириконцем», но, по-моему, печаталась в журнале не особенно охотно. <…>
Чем же она завоевывала симпатии читателей — более чем, исключая Аверченко, другие юмористы?
Мне кажется — она чувствовала серьёзность времени, она поняла, что нельзя заниматься одним смехачеством, одним хихиканием.
Что нужна сатира. И сатира серьёзная, на что-то определённо направленная.
И её рассказы, содержательные, — и смешные, и содержащие острую и злую наблюдательность, — были как-то весомее обычной «юмористики», и имя её и популярность росли.
Этому способствовало и знание русской жизни, русского человека. Её юмор имел корни, и она имела всё то, что безнадёжно потеряла в эмиграции — отчего и потеряла, как писательница, всякое значение.

  — Ефим Зозуля, «Сатириконцы», октябрь 1939

Пётр Бицилли

править
  •  

Юморист, <…> вместо того, чтобы снижать «высшее», возвышает «низшее», чем, конечно, косвенно всё-таки снижает «высшее». <…>
Для изучения сущности юмора рассказа Тэффи заключают в себе неисчерпаемый материал. На сотни ладов разрабатывает она юмористический приём <…>. Для Тэффи каждая вещь имеет свою физиономию и, значит, душу. <…>
Творчество Тзффи, как ничье другое, обнажает духовные корни юмора.
Никогда, кажется, жизнь ещё не давала столько материала для иронии и пародии, как сейчас, и никогда ещё сознание не достигало такой зоркости и такой отрешённости от всего, что его затуманивает иллюзиями и сковывает догмами. Разоблачение фетишей, переоценка ценностей, обнажение бессмыслия от условно приписываемых ему «смыслов» — таково главное занятие нынешних писателей. Тэффи делает то же, но — такова животворящая сила юмора, восполняющего иронию, — разлагая, даёт новый синтез, обессмысливая жизнь, озаряет её светом нового смысла, — собственно говоря единственного вечного смысла, <…> воплощаемого всегда в одном символе. Девы, Девы-Матери с сердцем пронзённым мечем (<…> материнская любовь), символ того Начала, которое одно торжествует над безнадёжностью, изнеможением, смертью.[29]

  — «Жизнь и литература», февраль 1933
  •  

О чём бы ни писала Тэффи, <…> она всегда говорить об одном. На тысячу ладов она разрабатывает одну и ту же тему, никогда, однако, этим не наскучивая, ибо тема эта вечная, неисчерпаемая, а между тем, в современном <…> искусстве — почти никем не затрагиваемая. Это <…> тема радости. <…> Радость предполагает общение в любви. <…> Ребёнок инстинктивно тянется ко всякому живому существу, — живому для него, будь это кукла или даже какой-нибудь, на наш взгляд, ничуть ни на что живое не похожий предмет (сколько материала об этом у Тэффи!), — чтобы приласкаться к нему, приласкать его <…>. Радоваться можно только сообща. Если ребёнок чем-нибудь огорчён, обижен, он обнимает кого-нибудь или что-нибудь; он продолжает плакать, и всё же — ему радостно: он не одинок, он причастен Жизни. Мало кто из писателей проник так, как Тэффи, в эту особенность детской души — и вот почему мы не устаём читать её, как не устаём смотреть на детей. <…> Тэффи побуждает читателя увидеть то, на что он привык смотреть как на «постороннее», «мёртвое», как на предметы низшего порядка, — живым, родным и близким — каким видят его дети. Юмор Тэффи — это душевное настроение, подводящее нас к ребёнку, но вместе и останавливающее нас на полдороге. Когда мы вступаем в общение с ребёнком, нами овладевает «пафос расстояния». Мы умнее, сильнее его, мы что-то знаем и можем, чего он не знает и не может; но в то же время мы чувствуем его «ангелоподобие», для нас недосягаемое.[30][5][29]

  •  

Есть у Тэффи одно слабое место. Это её фамилии: Шпарагов, Иторов <…> и т.п. Они, как мне кажется, — и не «говорящие» ничего <…> и какие-то неуклюжие. <…> Но от юмориста непременно ждёшь «смешных» имён, стилистически совпадающих с общим тоном повествования.[31][29]

1970-е

править
  •  

Вглядываясь в обыденность, писательница обнаруживает всякий раз за кипящим радушием и любовными отношениями совершенно иной, на удивление бессмысленный и жестокий жизненный механизм. Всё вертится как на хорошей карусели и чаще всего против воли самого вертящегося.[23]

  — Олег Михайлов, «О Тэффи»
  •  

Тэффи всё же, как и полагается юмористке, была неврастенична и даже очень неврастенична, хотя и старалась скрыть это. О себе и своих переживаниях она говорила редко и, по её словам, «терпеть не могла интимничать», ловко парируя шутками все неудачные попытки «залезть к ней в душу в калошах». <…>
— Без калош не обойтись, — объясняет она. — Ведь душа-то моя насквозь промокла от невыплаканных слёз, они все в ней остаются. Снаружи у меня смех, «великая сушь», как было написано на старых барометрах, а внутри сплошное болото, не душа, а сплошное болото.[32][1]

  — Ирина Одоевцева, «О Тэффи», 1972
  •  

Герои Тэффи существуют на двух уровнях: на уровне реальном и на уровне вымышленном, часто смехотворном, но который только и делает жизнь сносной. Можно с полным основанием утверждать, что эта черта юмористической прозы Тэффи, в сущности, является преображённым стремлением к идеалу, характерным для её поэзии.[33][34]

  — Эдит Хейбер

1990-е

править
  •  

В отличие от других прозаиков «Сатирикона», <…> Тэффи редко прибегает к резкому преувеличению, к явной карикатуре. Её рассказы предельно достоверны. Писательница не стремится выдумать комическую ситуацию, она умеет найти смешное в обыденном, внешне серьёзном. Если остальные сатириконцы, как правило, строят произведения на нарушении персонажем «нормы», то Тэффи старается показать комизм самой «нормы», с помощью незначительного заострения, малозаметной деформации подчёркивая нелепость общепринятого. <…>
Лучшие произведения Тэффи отличает предельная жизненность. Писательница не акцентирует внимание только на одной стороне событий, в её рассказах — всё «на грани» комического и драматического, всё как в жизни, где грустное нераздельно со смешным, трагедия сливается с фарсом. <…>
Иногда создаётся впечатление, что Тэффи, вместо того чтобы фантазировать, напротив, лишает жизнь свойственной ей фантазии, выдумки, неожиданности. И в результате достоверное, подчёркнуто правдивое описание кажется карикатурой. А ведь её рассказы — не карикатура, а реальность. Реальность, с которой незаметно снят налёт привычности и благопристойности. Герои Тэффи постоянно притворяются — перед самими собой, друг перед другом, перед читателем, но делают это неумело, тем самым только обращая внимание на недостатки, которые пытаются скрыть. Герои других сатириконцев («устрицы» А. Аверченко, «двуногие без перьев» В. Князева, «серенькие люди» О. Д'Ора), как правило, хотят, чтобы их считали яркими личностями, и такое вопиющее, бросающееся в глаза противоречие вызывает бурный смех. Персонажи Тэффи стремятся выглядеть лишь чуть-чуть менее серыми. У них не хватает ни фантазии, ни оригинальности даже на то, чтобы попытаться предстать яркими людьми. Да и желания как-либо выделиться у них нет; они хотят быть такими, как все, и притворяются, поскольку все стараются казаться немного значительнее.[10]

  — Дмитрий Николаев, «Жемчужина русского юмора», 1990
  •  

Персонажи Тэффи — <…> это неисправимые, неистощимые фантазёры, разновозрастные дети — сколько бы лет им ни было. Они одиноки в чуждом им холодном, пустом мире «нудных, бытовых фактов» и, осознав однажды свою одинокость, ищут, к кому бы прижаться, чтобы согреться, ищут любви. <…>
Сердцем, любовью расколдовывает своих персонажей и своих читателей Надежда Александровна Тэффи, вдыхая в неживое — душу, возвращая к жизни.[5]

  — Елена Трубилова, «Расколдованные любовью», 1997
  •  

Названия многих эмигрантских рассказов Тэффи повторяют названия дореволюционных произведений <…>. Писательница заставляет вспоминать то, прежнее, ушедшее: иногда — чтобы показать, как изменилась жизнь, чаще — чтобы подчеркнуть её неизменность. <…> Тэффи возвращает читателям истинное ощущение времени — времени, разрушающего временное и утверждающего вечное. Подлинно комическое, как и подлинно трагическое, не определяется временем, а возникает при столкновении времени с вечностью.[35]

  — Дмитрий Николаев, «История одного городка»

См. также

править

Комментарии

править
  1. ↑ Как её характеризовали в СССР в 1920-х.
  2. ↑ Поводом к публикации этого некролога стали ложные слухи о смерти Тэффи в оккупированном Париже[1], над которыми она потом иронизировала[2].
  3. ↑ Тэффи позже писала, что почувствовала славу после публикации дебютного сборника в 1910[20][10].

Примечания

править
  1. ↑ 1 2 3 Дальние берега: Портреты писателей эмиграции / Состав и комментарии В. Крейд. — М.: Республика, 1994.
  2. ↑ Д. Д. Николаев, Е. М. Трубилова. «Единственная, оригинальная, чудесная…» // Тэффи Н. А. Собр. соч. [в 7 т.] Т. 1: «И стало так…». — М.: Лаком, 1998. — С. 27.
  3. ↑ Новый журнал (Нью-Йорк). — 1943. — Кн. VI. — С. 384-6.
  4. ↑ Новое русское слово. — 1952. — 26 октября.
  5. ↑ 1 2 3 4 5 Е. М. Трубилова. Расколдованные любовью // Тэффи Н. А. Собрание сочинений [в 7 томах]. Том 2: «Неживой зверь». — М.: Лаком, 1997. — С. 5-18. — 4000 экз.
  6. ↑ Е. М. Трубилова. Чудо Тэффи // Надежда Тэффи. Черный ирис. Белая сирень. — М.: Эксмо, 2006. — С. 5.
  7. ↑ 1 2 Д. Д. Николаев. «Весёлая карусель (Н. А. Тэффи в „Русском Слове»“) // Тэффи Н. А. Собрание сочинений [в 7 томах]. Том 5: «Карусель». — М.: Лаком, 2000. — С. 9, 16. — 2100 экз.
  8. ↑ Замѣтки о русской беллетристикѣ // Аполлонъ. — 1910. — № 9.
  9. ↑ Рецензия на «Юмористические рассказы» // Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива». — 1910. — № 9.
  10. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Д. Д. Николаев. «Жемчужина русского юмора» // Н. А. Тэффи. Юмористические рассказы. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 3-18. — 500000 экз.
  11. ↑ Новая жизнь. — 1912. — № 7. — С. 255.
  12. ↑ 1 2 Л. А. Спиридонова. Тэффи // Русская сатирическая литература начала ХХ века. — М.: Наука, 1977. — С. 160, 169.
  13. ↑ Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива». — 1914. — № 7. — С. 459.
  14. ↑ Журнал Журналов. — 1915. — № 14. — С. 17.
  15. ↑ Н. М. П. // Воля России. — 1921. — № 318 (29 сентября). — С. 5.
  16. ↑ 1 2 3 4 “Пражская” критика о творчестве Н. А.Тэффи / Публ. Д. Д. Николаева // Творчество Н. А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины XX века / Редкол.: Михайлов О. Н., Николаев Д. Д., Трубилова Е. М. — М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 1999. — С. 148-158.
  17. ↑ Воля России. — 1924. — № 16-17 (октябрь). — С. 227-8.
  18. ↑ Отзывы о книгах // Воля России. — 1924. — № 18/19 (ноябрь). — С. 261.
  19. ↑ Сегодня. — 1925. — № 72 (29 марта). — С. 10.
  20. ↑ Возрождение. — 1957. — № 70 (октябрь). — С. 31.
  21. ↑ 1 2 В. Верещагин. Тэффи // Русская мысль. — 1968. — 21 ноября (№ 2713). — С. 8-9.
  22. ↑ Пильский П. Затуманенный мир. — Рига, 1929. — С. 38.
  23. ↑ 1 2 О. Михайлов. О Тэффи // Тэффи. Рассказы. — М.: Художественная литература, 1971. — С. 3-16. — 50000 экз.
  24. ↑ Сегодня. — 1931. — № 31 (31 января). — С. 2.
  25. ↑ 1 2 3 Е. М. Трубилова. В поисках скрытой нежности // Тэффи Н. А. Собр. соч. [в 7 т.] Т. 4: «О нежности». — М.: Лаком, 2000. — С. 7-11. — 2100 экз.
  26. ↑ Современные записки (Париж). — 1931. — № 46. — С. 499.
  27. ↑ В. Н. Бунина, дневник, 9—10 апреля 1932 // Устами Буниных. Т. 2. — Франкфурт-на-Майне, 1981. — С. 268.
  28. ↑ Современные записки. — 1939. — Кн. LXVIII (март).
  29. ↑ 1 2 3 Творчество Тэффи в контексте высказываний Петра Бицилли о прозе / Публ. С. Р. Федякина // Творчество Н. А. Тэффи и русский литературный процесс… — С. 190-9.
  30. ↑ Рец.: Тэффи. «Ведьма» // Современные записки. — 1936. — Кн. LXI (июль). — С. 462-3.
  31. ↑ Рец.: Тэффи. «О нежности» // Русские записки (Париж). — 1938. — № 10. — С. 198.
  32. ↑ Русская литература в эмиграции. — Питтсбург: отдел славянских языков и литератур Питтсбургского университета, 1972. — С. 199-207.
  33. ↑ Haber E. Nadezhda Teffi. Russian Literature Triquarterly, 1974, № 9.
  34. ↑ История русской литературы XX — начала XXI века. Часть I. 1890–1925 годы / Сост. и ред. В. И. Коровин. — М.: Владос, 2014. — С. 1141.
  35. ↑ Тэффи Н. А. Собр. соч. [в 7 т.] Т. 3: «Городок». — М.: Лаком, 1999. — С. 14. — 3500 экз.
Источник — https://ru.wikiquote.org/w/index.php?title=Цитаты_о_Тэффи&oldid=371124