Революция 1905—1907 годов в России

Русская революция 1905 года, или Первая русская революция — название событий, происходивших с января 1905 по июнь 1907 года в Российской империи. Была вызвана недовольством народа низким уровнем жизни в большей части страны, существовавшим уровнем гражданских свобод, поражением в русско-японской войне. Толчком к началу массовых выступлений под политическими лозунгами стало «Кровавое воскресенье» — расстрел войсками демонстрации рабочих 9 (22) января 1905 года в Санкт-Петербурге. В ходе революции приняло особенно широкий размах стачечное движение. Власть провела некоторые реформы, но социальное напряжение не было полностью снято и создало предпосылки для революции 1917 года.

Цитаты

Как будто кроваво-красная ракета взвилась в 1905 году… Взвилась, лопнула и рассыпалась сотнями кроваво-красных сатирических журналов, таких неожиданных, пугавших своей необычностью и жуткой смелостью. Все ходили, задрав восхищённо головы и подмигивая друг другу на эту яркую ракету. — Вот она где, свобода-то!.. А когда наступало туманное скверное утро, на том месте, где взвилась ракета, нашли только полуобгорелую бумажную трубку, привязанную к палке — яркому символу всякого русского шага — вперёд ли, назад ли… Последние искорки ракеты гасли постепенно ещё в 1906 году, а 1907 год был уже годом полной тьмы, мрака и уныния.

— Аркадий Аверченко, «Мы за пять лет. Материалы (к биографии)», декабрь 1913

	За два месяца перед январём 1905 года и февралём 1917 года ни один, какой угодно опытности и знания, революционер, никакой знающий народную жизнь человек не мог предсказать, что такой случай взорвёт Россию. Уловить отдельные выкрики и бросить в народные массы призывы, которые равняются прекращению мира и бросанию нас к войне, это — политика людей, совершенно растерявшихся, потерявших голову.
	— Владимир Ленин, речь на V Всероссийском съезде Советов, 5 июля 1918

	… годы, близкие к 905-му, когда огромное, заржавевшее тело России сдвинулось с привычной в течение веков орбиты, когда искание нового началось во всех слоях русского общества.
	— Евгений Замятин, «Андрей Белый», 1934

	Россия вдруг сразу полевела. <…> Иногда общественная левизна принимала прямо анекдотический характер: саратовский полицмейстер, вместе с революционером Топуридзе, женившимся на миллионерше, начал издавать легальную марксистскую газету. Согласитесь, что дальше идти было уже некуда.
	— Тэффи, «45 лет», июнь 1950

	В 1905-06 не произошло существенных перемен государственной и народной жизни, и не было движения миллионных масс: была симуляция революции, было много разрозненного террора (и уголовного), когда революционеры (и уголовники) и интеллигенты — толкали, толкали, раскачивали, раскачивали — а оно никак не раскачивалось и не раскачалось.
	— Александр Солженицын, «Размышления над Февральской революцией», 1983

	Благодаря изумительной экстерриториальности, да по соседству с Петербургом, Финляндия стала бесценным прибежищем и отстойником всех российских революционеров до эсеровских боевиков и ленинских большевиков; это много послужило не только терроризму и подпольщине в России, но развязыванию самих революций 1905 и 1917.
	— Александр Солженицын, «Русский вопрос» к концу XX века, 1994

1900-е

	Рабочие — рабы более правильное название для них — позволяют эксплуатировать себя с молчаливым терпением культурных существ. И всё-таки каждый образованный русский, с которым вы говорите по этому вопросу, отлично знает, что революция приближается. <…> Русский мужик, поднявшись, окажется более ужасным, более безжалостным, чем люди 1790 года. Он менее культурен и более дик.
	The workers—slaves it would be almost more correct to call them—allow themselves to be exploited with the uncomplaining patience of intelligent animals. Yet every educated Russian you talk to on the subject knows that revolution is coming. <…> The Russian peasant, when he rises, will prove more terrible, more pitiless than were the men of 1790. He is less intelligent, more brutal.
	— Джером Джером, «Существа, которые однажды станут людьми» или «Русские, как я их знаю», 1905

Долготерпеливый, мужественный, великодушный русский народ, сражающийся в этот час за свою свободу, русские рабочие, учёные, торговцы, студенты — эти доблестные герои и бесчисленные мученики ведут освободительную борьбу и совершают под возгласы «Да здравствует мир!» (Слышите ли вы их?) революцию, которая изменит сознание людей и положит конец смуте и несчастьям, вызванным в Европе и во всём мире варварством и алчностью царизма.

— Анатоль Франс, речь на собрании в пользу жертв русско-японской войны («Пацифизм и мир»), 12 ноября 1905

	… когда год назад наш громогласный и бурный президент решил выступить перед нациями земного шара в качестве новоявленного ангела мира и, взяв на себя задачу восстановить мир между Россией и Японией, имел несчастье добиться своей зловредной цели, — никто во всей стране, кроме доктора Симена и меня, не рискнул публично протестовать против этого неслыханного безумия. Я сказал, что, по моему твёрдому убеждению, этот роковой мирный договор задержал неминуемое, казалось бы, освобождение России от её вековых цепей на неопределённо долгий срок, — возможно, на несколько столетий; <…> Рузвельт нанёс русской революции смертельный удар…
	… when our windy and flamboyant President conceived the idea, a year ago, of advertising himself to the world as the new Angel of Peace, and set himself the task of bringing about the peace between Russia and Japan and had the misfortune to accomplish his misbegotten purpose, no one in all this nation except Dr. Seaman and myself uttered a public protest against this folly of follies. That at that time I believed that that fatal peace had postponed the Russian nation’s imminent liberation from its age-long chains indefinitely—probably for centuries; <…> Roosevelt had given the Russian revolution its death-blow…
	— Марк Твен, «Автобиография», запись 30 марта 1906

• см. Константин Бальмонт, «Поэзия Борьбы», 1906 — начало до слов «космическом хохоте»

… великая ломка в нашей стране, которая идёт ещё до сих пор и, я думаю, близится теперь к своему неизбежному грозному концу. Её первые, кровавые дни так глубоко потрясли общественное сознание, что все ожидали скорого и светлого исхода борьбы: казалось, что худшее уже совершилось, что ничего ещё худшего не может быть. Никто не представлял себе, до какой степени цепки костлявые руки мертвеца, который давил и ещё продолжает давить живого в своих судорожных объятиях. Боевое возбуждение стремительно разливалось в массах. Души людей беззаветно раскрывались навстречу будущему; настоящее расплывалось в розовом тумане, прошлое уходило куда-то вдаль, исчезая из глаз. Все человеческие отношения стали неустойчивы и непрочны, как никогда раньше.

— Александр Богданов, «Красная звезда», 1907

Тысячи людей делают вид, что они довольны и счастливы. Однако тысячи и тысячи людей 1 января 1907 года смотрят в будущее с иными чувствами, чем откормленные обыватели. Для этих людей существует лишь один Новый год, от которого впоследствии будут вести счёт времени. Этот Новый год означает день, когда исчезнут все эти глупые игрушки, когда рухнут прогнившие порядки… Вот это будут замечательные праздничные к Новому году для всего человечества!..

— Ярослав Гашек, «Новый год», конец 1907

	Мы жили всё время и работали и мыслили и делали и давно, давно уже писали <…> о нависшей смерти, об ужасе распадения и гибели творческих сил родины или Родины. Начиная с 1906 года и даже раньше, в прогрессивных газетах не было буквально ни одной передовой статьи без слов «призрак смерти и разложения навис над Россией». Но это было — мертво. Этого не слышали.
	— Тэффи, «Чающие от юродивого»

Революция 1905—6 гг. и последовавшие за нею события явились как бы всенародным испытанием тех ценностей, которые более полувека, как высшую святыню, блюла наша общественная мысль. Отдельные умы уже задолго до революции ясно видели ошибочность этих духовных начал; исходя из априорных соображений; с другой стороны, внешняя неудача общественного движения сама по себе, конечно, ещё не свидетельствует о внутренней неверности идей, которыми оно было вызвано. Таким образом, по существу поражение интеллигенции не обнаружило ничего нового. Но оно имело громадное значение в другом смысле: оно, во-первых, глубоко потрясло всю массу интеллигенции и вызвало в ней потребность сознательно проверить самые основы её традиционного мировоззрения; <…> во-вторых, подробности события <…> дали возможность тем, кто в общем сознавал ошибочность этого мировоззрения, яснее уразуметь грех прошлого и с большей доказательностью выразить свою мысль.

— Михаил Гершензон, предисловие к «Вехам», 1909