Николай Иванович Сладков
Никола́й Ива́нович Сладко́в (1920 — 1996) — русский советский писатель-натуралист, автор более 60 книг о природе для детей, юношества и взрослых читателей. Закончил Гидрографический институт, во время войны служил военным топографом на Закавказском фронте. Начал писать благодаря встрече с Виталием Бианки. Первую книгу «Серебряный хвост» закончил в 1953 г. Всего было издано более шести десятков книг Николая Сладкова.
| Николай Сладков | |
 Статья в Википедии
|
Сладков — член Союза писателей с 1958 года. Вместе с Виталием Бианки в течение почти двух десятков лет выпускал популярную радиопередачу «Вести из леса». Много путешествовал и описывал впечатления в книгах. В течение всей жизни писал о необходимости защиты природы, охраны исчезающих видов, необходимости бережного отношения к окружающему миру.
Цитаты из разных публикаций
правитьМальки толкутся, как комары-толкуны. Проплываю сквозь рой мальков, будто под дождём пробежал. Мальки, как дождевые капли, щекочут тело, взблескивают у самых глаз, но поймать их так же невозможно, как и схватить падающие капли.[1] | |
| — «Записки на раковинах», 1963 |
Мохнатая паутинка протянулась между столбиками-тростинками. На паутинке повисли затонувшие листики ― красные, желтые, зеленые. Так и кажется, что это рыбьи дети развесили сушить свои мокрые трусики. Мягкая зеленая дымка заволокла все вокруг. Нет ни резких теней, ни острых углов. Все призрачно и таинственно. Все не так, как у нас на земле.[1] | |
| — «Записки на раковинах», 1963 |
| — «Записки на раковинах», 1963 |
Уж если говорить о танцорах, то нельзя не сказать об уклейке. Рос недалеко от берега на песчаном дне густой куст элодеи, круглый, как клумба. Я редко встречал около него рыб. Но однажды «клумба» ожила. Десятки желтоглазых уклеек похожих на листики серебристой ивы, слетелись к ней, сбились в густой рой и толкались над «клумбой», как комары-толкунцы. Это был хоровод любви: желтые икринки, как ёлочные игрушки, повисали на зеленых веточках элодеи. На рыбьей «елке» было много гостей: франты-окуни, стройные плотвицы и замарахи-ерши. Гости не ждали приглашения: они срывали губами елочные «подарки», и животы их раздувались от еды. А уклейки ничего не видели и не понимали: они вились в своем удивительном хороводе, забыв про все. Новая жизнь должна была сама пробиваться сквозь тесное кольцо смерти. Через несколько дней истощенные уклейки ушли, а «гости» продолжали пировать…[2] | |
| — «Моё озеро», 1963 |
...перед глазами рыболова не один поплавок! Он видит сразу и воду и небо. Белые облака медленно проплывают под поплавком: вот сейчас поплавок сковырнется с края облака и ухнет в бездонную и синюю небесную глубину! Иногда под поплавком, медленно взмахивая крыльями, пролетают птицы. Сколько событий происходит перед глазами![2] | |
| — «Моё озеро», 1963 |
| — «Моё озеро», 1963 |
Есть у меня в озере заветное местечко. Среди густых зарослей, на укромной песчаной полянке, вбил я в дно шест и к нему прикрепил полочку. Тут у меня рыбья столовая. В столовой полное самообслуживание. Я угощаю рыб вкуснейшими червяками, крошками хлеба, белым мясом беззубок. Держась за тростинку, я подолгу вишу на неспокойном водяном небе, покачиваясь, как дирижабль. А рыбки-птицы слетаются на полочку, хватают угощение, гоняются друг за другом, взблескивают, как солнечные зайчики. А под полочкой сидит клешнястый рак, поводит усами и ждет, когда и ему перепадет лакомый кусочек.[2] | |
| — «Моё озеро», 1963 |
| — «Моё озеро», 1963 |
Цитаты из книг
правитьПтичий разговор! Сколько в нем прелести, сколько маленьких птичьих тайн! У каждой птицы свой голос: своя песня, свой позыв, свой крик испуга и радости. А у некоторых и не только свой. Вот сойка возьмет да вдруг и крикнет по-сарычиному! Скворец, бывает, передразнит иволгу, кулика, жаворонка, а то как пустит настоящего петуха или кошкой мяукнет. А пеночка-пересмешка вплетает в песню свою не только голоса наших птиц, но и заморских, подслушанные пеночкой на зимовье в далеких тропических лесах.[3] | |
| — «Охота за птичьими голосами» (из книги «За птичьими голосами»), 1962 |
Разбудили меня какие-то непонятные звуки, ворчание, сухой скрип, будто что-то жесткое терлось о камень. Осторожно высовываюсь из мешка и подтягиваю к себе карабин. | |
| — «Удивительные птицы» (из книги «За птичьими голосами»), 1962 |
Земная жизнь зародилась в воде. Всё, что сейчас ползает, бегает и растёт на земле, всё, что летает над землёй, и всё, что роется под землёй, — всё когда-то вышло из моря. | |
| — «Мы вышли из моря» (из книги «Подводная газета»), 1966 |
Гребляк — водяной клоп. Он похож на гладыша, но плавает не на спине, а, как положено, животом вниз. Зато есть у него своя диковина: он поёт! Это единственный клоп, который поёт, да ещё и под водой. Песня его похожа на нежное стрекотание кузнечика. Стрекотание получается тогда, когда гребляк усердно трёт лапками... свой нос![4] | |
| — «Поющий клоп» (из книги «Подводная газета»), 1966 |
Страшно смотреть на плывущего человека снизу. Висит он на водяном небе, как каракатица. Кривляется, нелепо загребает руками и ногами. А головы у него нет, а вокруг обрубка шеи — ожерелье из жемчужных пузырьков! | |
| — «В ямах» (из книги «Подводная газета»), 1966 |
Никто и никогда не нападал на меня в воде. Даже большие зубастые щуки. И вдруг накинулся малыш, ростом с палец! Тело его защищено широкими блестящими пластинками. Как у рыцаря, закованного в латы. На горбу трезубец — три колючки. На груди ещё две, как два кинжала. | |
| — «Рыцарь» (из книги «Подводная газета»), 1966 |
Цитаты из дневников и писем
править| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
― Лес для человека не только хвойный, лиственный или смешанный, oн для него и радостный, вдохновляющий, удивительный, наводящий на размышления. Даже страшный! Но всегда притягательный и красивый... | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
― Ходишь по давным-давно знакомым тебе местам ― и словно везде сам себя встречаешь: и тут ты, и там, и там. И все, что вокруг, давно твое и всюду ты, ты и ты. | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
― В ливень я поднимаю руки, хватаю тугие струи дождя ― и так достаю до неба… | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
— Мы слишком быстрые и не видим того, что медленно происходит. Не видим, как растут деревья, как дробятся и рассыпаются скалы, как погружаются в землю камни. Мы очень быстро живём. И очень мало. | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
— Идёшь по весеннему лесу и вспоминаешь, кого ты видел и слышал тут в прошлые весны. Вспомнишь песни зяблика или веснички ― они тут же и пропоют. Вспомнишь линючего зайца ― он уже тут как тут, скачет-шуршит в ольшанике! Вспомнишь про дятла ― а он уже где-то стучит. И так получается, словно они не из леса являются, а из твоей памяти! Вспоминаешь ― как на волю их выпускаешь. Только вспомнишь, а он и тут. Полная голова воспоминаний, полный лес зверей и птиц.[5] | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
Нет одной правды на всех. Потому-то людям нужна не правда, а утешение. | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
Наш внутренний голос… Не голос ли это природы, давшей нам свое поручение, по-своему определившей смысл и назначение нашей жизни? | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
Станешь шуметь в лесу ― и лес сразу же замолчит, умолкнешь ты ― лес (сразу) заговорит. Так что выбирай, кого тебе интереснее слушать: себя самого или лес? | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
Всё меньше в лесу зверей и птиц ― угасает огонёк в лампе, в которой выгорел керосин. Все слабей огонек, все копотней, и уже начинает мигать. И если вовремя не заправить лампу ― совсем потухнет. И навсегда. | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
А что, если бы леса и поля вдруг заговорили? Что бы услышали мы от них? Наверное, то, о чем и сами догадываемся, когда они упорно молчат. | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
Почему все дикие звери и птицы так недоверчивы? Потому что всех доверчивых убили охотники. | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
В лесу много мест, которые очень хочется обойти стороной. Не поддавайся соблазну, иди напрямик. И лес тогда может открыться тебе с той стороны, о которой ты даже и не догадывался. | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
Природу не любят только те, кто боится остаться наедине с самим собой. | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
Сколько фантастического могли бы рассказать о своей жизни звери, рыбы и насекомые! Но они молчат. Не потому ли, что мы их об этом не спрашиваем? Пора уже собирать рассказы очевидцев о встречах со зверями и птицами, как собирают старые песни, легенды и сказки. | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
Оборотни… Гусеница оборачивается бабочкой, личинка стрекозы ― стрекозой. Личинка ― житель подводного царства, стрекоза ― воздушного. Помнит ли стрекоза о своей прошлой жизни в подводном лесу, населенном подводными обитателями? Или оборотень теряет всё своё прошлое и живёт только отпущенными ему минутами? Как забывает птица свою жизнь в яйце. | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
До встречи с тобой все эти леса и поля, луга и болота были сами по себе, отдельно. А после встречи они с тобой породнились, вошли в твою жизнь ― леса и все, кто в них живет.[5] | |
| — «Зарубки на памяти», 1970-1996 |
Цитаты о Николае Сладкове
правитьСегодня немножко читали (Чарушина, Сладкова), разглядывали картинки в «Мурзилке», играли в «лепешки». <...> | |
| — Алексей Пантелеев, «Наша Маша», 1966 |
Третья жизнь Ливеровского (можно посчитать её и первой, главной жизнью) — литературная. Мы много говорим об экологическом воспитании наших детей и внуков, но почему-то забываем о традиции, возникшей в нашем городе, об уроках, преподанных нам Виталием Бианки, Николаем Сладковым, Алексеем Ливеровским… Мало кто нынче помнит «Вести из леса», звучавшие по радио в пятидесятые годы… А с каким волнением и участием вслушивались тогда в тайны звериной, птичьей, лесной жизни! И в книгах Ливеровского — те же уроки, без назидания, пример владения русской речью во всем богатстве ее слов, интонаций, смыслов поэзии. Эту речь тоже мало кто нынче знает, если окинуть взором нашу текущую словесность.[7] | |
| — Глеб Горышин, «Несколько жизней писателя Алексея Ливеровского», 1990 |
Вспоминая о Николае Сладкове, я прежде всего вспоминаю летний день в Юрмале. Мы шли вдоль моря по пляжам, то людным, то пустынным, шли далеко, бесцельно, увлеченные разговором сперва о чайках, потом о божьих коровках, которые тысячами облепили мокрый песок. Чайки сопровождали нас на всем пути. Сладков не кормил их, как это обычно делали курортники, но чайки почему-то неотступно следовали за нами, вернее, за Николаем.[8] | |
| — Даниил Гранин, «Памяти Николая Сладкова», 2000 |
В писательской среде Сладков держался особняком, молчаливо. Он вел себя как в лесу, где тоже старался не потревожить природной жизни. Он почти никогда не выступал, не мельтешил на собраниях, встречах, вечерах. Это была не его стихия. Он был из леса, из полей, из мира птиц, насекомых, рыб, зайцев, лис и прочей живности. «Вместо травы ― асфальт, вместо деревьев ― стены, вместо синего неба над головой ― дым и муть. Скрежет машин вместо пения птиц, гул толпы вместо лесной тишины, топот ног вместо плеска волн. Городское бесприродное детство». Так писал Сладков в своих заметках. В нем не было отвращения к городу, той нетерпимости, какая встречается у некоторых «зелёных». Прежде всего он жалел людей потому, что они не видят, как растут деревья, не умеют общаться с жуками, воробьями. [8] | |
| — Даниил Гранин, «Памяти Николая Сладкова», 2000 |
Писатели, к счастью, народ более думающий, из них для меня особо выделялся Николай Сладков. Пристальный его интерес к природе был не ради написания книг, он искал не сюжеты, они появлялись попутно, он наслаждался прелестью цветения трав, пением птиц, лес был отрадой его телу, вдохновением душе и благоговением перед неубывающей загадочной красотой природы. Время от времени это чувство переполняло его, и он торопился поделиться с людьми. Садился писать, обращаясь чаще всего к детям. | |
| — Даниил Гранин, «Памяти Николая Сладкова», 2000 |
Книги Николая Сладкова не устаревают, они не зависят от идеологии или от хода истории. У нас было несколько писателей природы ― Михаил Пришвин, Виталий Бианки, Соколов-Микитов и Николай Сладков. Он их ученик, но не подражатель и не продолжатель. У него своя тревога, своя боль за неоправданное варварское чувство превосходства человека над природой. Он увидел сполна то, чего опасались и Пришвин, и другие, ― всё более немилосердное обращение с растительным и живым миром, мёртвые зоны, безмолвные опустелые леса. Он борется с этим не протестами ― он показывает детям прелесть природы, ее мудрость и тайны. | |
| — Даниил Гранин, «Памяти Николая Сладкова», 2000 |
Николай Сладков не устает нас удивлять непредсказуемостью, изобретательностью паука, осы, дятла… В лесу, в горах благоговение перед жизнью, радость общения с ней заполняли его существо. Город же для него ― огромная надгробная плита над похороненной землей. | |
| — Даниил Гранин, «Памяти Николая Сладкова», 2000 |
Литературная жизнь Николая Сладкова была завидно цельной ― он защищал природу прежде всего любовью. Спасал её красотой ― открывал всем нам ее сокровенное совершенство. Вот он подсмотрел, как лихо пляшет под дождём на жнивье лисица. Не сразу разгадал: топая, она выпугивала из ноpок мышей-полевок, это охотничий приём у нее такой. Сколько подобных разгадок, открытий, забавных, интереснейших, в его книгах. Написанные хоть двадцать, хоть сорок лет назад, они так же весело интересны и детям, и взрослым сегодня. А лаконичный, образный язык еще усиливает их нестареющее воздействие на читателей.[8] | |
| — Даниил Гранин, «Памяти Николая Сладкова», 2000 |
Я никогда не мог понять: то ли сдержанная наша северная природа повлияла на Николая Сладкова, придав ему мягкости, скромности, чуткости, то ли врожденные эти качества так помогли ему сойтись с ней. Во всяком случае, это был счастливый союз. Николай Иванович Сладков мечтал приохотить людей к общению с лесом, травами, реками, их населением, зная, как это надо человеческой душе. Он делал для этого все, что мог. Экологическое сознание укрепляется у нас еще слабо, робко, но все же оно появилось, и в этом есть заслуга Николая Сладкова.[8] | |
| — Даниил Гранин, «Памяти Николая Сладкова», 2000 |
Когда-то замечательный писатель-натуралист Виталий Бианки о своих учениках Сладкове и Сахарнове сказал: | |
| — О Святославе Сахарнове, 2002 |
Источники
править- ↑ 1 2 3 Николай Сладков. Записки на раковинах. — М.: журнал «Спортсмен-подводник». № 6, 1964 г.
- ↑ 1 2 3 4 5 Николай Сладков. Моё озеро. — М.: журнал «Спортсмен-подводник». № 6, 1964 г.
- ↑ 1 2 Николай Сладков. За птичьими голосами. — Л.: издательство «Детская литература», 1962 г.
- ↑ 1 2 3 4 Николай Сладков. Подводная газета (рис. Е.Бианки, Е.Войшвилло, к.Овчинникова). — Л.: издательство «Детская литература», 1966 г.
- ↑ 1 2 3 4 Николай Сладков. Зарубки на памяти. — М.: журнал «Звезда», №1, 2000 г.
- ↑ А. И. Пантелеев. Наша Маша: Книга для родителей. Собр. соч. в 4 т. Том 4. — Л.: «Детская литература», 1984 г.
- ↑ Алексей Ливеровский. Рассказы. — Л.: Лениздат, 1990 г.
- ↑ 1 2 3 4 Даниил Гранин. Памяти Николая Сладкова (к 80-летию со дня рождения Николая Сладкова). — М.: журнал «Звезда», №1, 2000 г.
- ↑ С. Сахарнов, рассказы. Предисловие от редакции. — М.: «Мурзилка», № 3, 2002 г.