Лидия Давыдовна Червинская

Русская поэтесса

Ли́дия Давы́довна Черви́нская (1907-1988) — русская поэтесса «первой волны» эмиграции. В 1920 г. вместе с семьей эмигрировала через Константинополь в Париж.

Лидия Червинская
Лидия Червинская, Париж, 1934
Статья в Википедии

Печататься начала с 1930 года, входила в группу поэтов «Парижская нота». В послевоенные годы некоторое время жила в Мюнхене, работала на радиостанции «Свобода». Скончалась в доме престарелых под Парижем. При жизни выпустила три сборника стихов: «Приближения» (1934), «Рассветы» (1937), «Двенадцать месяцев» (1956).

Цитаты из стихотворений разных лет

править
  •  

В мае сомненья тихи́…
Знаю ― и это стихи,
Чувствую ― это весна,
Верю ― простятся грехи
Тем, кому жалость нужна…
Где-то проходят года,
Чей-то кончается век,
Тают светло, без следа,
Музыка, дождь, человек[1]

  — «В мае сомненья тихи...», 1934
  •  

Хочется блоковской щедрой напевности
(Тоже рожденной тоской),
Да, и любви, и разлуки, и ревности,
Слез, от которых покой.
Хочется верности, денег, величия,
Попросту – жизни самой.
От бесприютности, от безразличия
Тянет в чужую Россию – домой…

  — «Хочется блоковской щедрой напевности...», 1934
  •  

С тобой и с ним, с дождями, с тишиной,
С Парижем в марте, с комнатой ночной,
С мучительно-знакомыми словами,
Неровными, несчитанными днями,
Почти вся молодость… <...>
И все-таки благодарю судьбу
За медленную грустную борьбу,
За то, что к счастью мы сейчас не ближе,
Чем в первый март, прозрачный март в Париже.[1]

  — «С тобой и с ним, с дождями, с тишиной...», 1934
  •  

Любовь, похожая на жалость,
И жалость в облике любви…
Невоплощенная усталость,
Необъяснимый жар в крови.
Так начинается сближенье,
То, за которым ― ничего.
(Неповторимость, повторенье…)[1]

  — «Любовь, похожая на жалость...», 1937
  •  

Есть зачарованность разлуки
(Похоже на любовь во сне).
Оттуда ты протянешь руки,
Уже не помня обо мне.[1]

  — «Над узкой улицей серея...» (Л. Кельберину), 1937
  •  

Не согласны. Ни за что.
Так темно и вдохновенно,
Традиционно, современно,
Жить как все – и как никто.
Вдохновенный обыватель,
Целомудренный мечтатель,
Мы пойдем навстречу маю,
Вызывая птичий смех.
Ничего не принимая,
Принимая все – за всех.[1]

  — «Не согласны. Ни за что...» (Борису Поплавскому), 1937
  •  

Холодно. Тоска бездетная
Вновь протягивает руку
Под октябрьским, под дождём
А цыганское, рассветное
Предвещает ту разлуку,
Для которой все живем.[1]

  — «Только с Вами. Только шепотом...», 1937
  •  

Помню жестокие женские лица.
Жар иссушающий. Страх.
Как человек, поседела столица
в несколько дней, на глазах. <...>
В каждом бистро, обнимая соседа,
кто-нибудь плакал и пел.
Не умолкала под песню беседа —
родина, слава, герои, победа…
Груды развалин и тел.[2]

  — «Помню жестокие женские лица...», 1939
  •  

Осень — не осень. Весна — не весна.
Попросту полдень зимой…
Как Вы проснулись от позднего сна,
Друг непрощающий мой?[2]

  — «Осень — не осень. Весна — не весна...», 1940-1941
  •  

Не правда ли, такие облака
Возможны только на парижском небе…
Такая вдохновенная тоска
При тихой мысли о насущном хлебе.
Гулянье. Елисейские поля.
Защитный цвет толпы. Попоны, флаги.
Но сердце, как осенняя земля,
Уже не впитывает влаги. <...>
На торжество разобраны места
(Герои фронта, тыла и изгнанья).
Да. А для нас свобода — нищета
И одинокий подвиг созерцанья.[2]

  — «Не правда ли, такие облака...», 1945
  •  

Все было: беспутство, безделье,
в лубочных огнях Монпарнас,
нелегкое наше веселье,
нетрезвое горе. Похмелье
и холод в предутренний час. <...>
Пусть судят о ней поколенья.
Но в мир наш, где памяти нет,
доносятся отзвуки пенья
оттуда, где ждет воскресенья
в молчаньи погибший поэт.[1]

  Памяти Б. Поплавского, 1956
  •  

Смешалось все давным-давно в природе.
Сместилось в жизни, спуталось в уме.
Не разобрать — кто беден, кто богат,
Кто перед кем и кто в чем виноват,
И вообще, что значит преступленье?
Когда-то были: родина, семья,
Враги (или союзники), друзья…
Теперь остались только ты и я.
Но у тебя и в этом есть сомненье.[2]

  — «Когда-то были: мы — и бедняки...», 1960-е
  •  

Пила, любила, плакала и пела…
Чей это образ – неужели мой?
Ведь мне хотелось только одного:
полезного, живого дела,
которое, как друг, сгорело бы со мной,
любимого… но не было его.
Синеют вены на руке сухой…
А жизнь без остановки пролетела,
как поезд мимо станции глухой.

  — Эпитафия себе, 1970-е

Цитаты из автобиографической прозы и эссе

править
  •  

Мое сознание — это ощущение низко-низко висящего над головой неба, сквозь которое нельзя прорваться… Красота для меня — повод к беспокойству, движению, даже разрушению. Люблю цветы отрезанные в вазе… Но не могу на них долго смотреть. Нестерпимо желание переставить вазу, повернуть головку на стебле. Потом — почти неудержимо — смять, сломать, разбить.[3]

  — Лидия Червинская, из автобиографических заметок, 1930-е
  •  

Мне все в мире открывается в любви, не всегда и не только в личной. Я не верю в жизнь для других людей (она фальшива и бесплодна), но подозреваю о возможности жить другими людьми… <...> Я начинаюсь с совести. Я зарождаюсь в чувстве вины. Все началось с неправильного понимания своей судьбы, протеста против нее, искажения ее в жизни… Жизнь – без прилагательных, но точная, в которой ничто не потревожит моих сумерек, не смутит моей верности. <...> Любовное отражение от любви (луна лучшее отражение солнца) является для меня оправданием этой последней – все равно какой, счастливой или несчастной, плотской или платонической, нормальной или извращенной.

  — Лидия Червинская, из предисловия к сборнику «Ожидания», 1938

Цитаты о Лидии Червинской

править
  •  

Мысленно разговаривал с Лидой по-французски (почему вдруг). «Какие у вас большие и нежные глаза, похожие на подросших детей». И был весь овеян спокойствием, строгостью, человечностью воспоминания о ее взгляде, в мыслях о ней заснул. А завтра увижу её.[4]

  Борис Поплавский, Дневник, 11 февраля 1933
  •  

Тёплый жёлтый свет электричества, в шуме ветра молился в полусне, чтобы Бог построил стену между мною и Лидой. Даже пьяный, тяжело пьяный от пива, в черном отчаянье не хотел сдаться почти до самого конца. В розовой вязаной кофте, широкоплечая, худая и стройная, она мне мучительно до муки нравится. Когда же я наконец ушел, оторвавшись, от турецких папирос и сладкого, как эфир, холода, еще ярче эта мука продолжилась на улице.[4]

  Борис Поплавский, Дневник, 17 марта 1933
  •  

Счастливый, грустный день у Лиды. «Когда я стояла у стойки и думала, что вот я здесь стояла когда-то и плакала, одна, влюблена и несчастна, и все-таки всё это было до, до того, как мне раскрылся этот страшный мир».[4]

  Борис Поплавский, Дневник, 23 марта 1933
  •  

Опять Лида, руки ее и плечи, холодные, широкие и горькие, как полынь-снег. <...>
С Лидой долгое объяснение, во время которого добро и свет вырвались так тяжело и грубо на поверхность, что уничтожили жизнь.[4]

  Борис Поплавский, Дневник, 1 и 5 апреля 1933
  •  

Червинская реабилитирует одна <...> весь русский Монпарнас, правда — с очарованием беспритязательной бедности и монашеской верности якобы обетам искусства, но становящийся понемногу местом каких-то хлыстовских радений, где живые тени, не видящие и не слышащие ничего, кроме стихов (увы, не всегда и хороших), — окончательно отвыкают от мира и, сами погибая, губят и свою поэзию, так как нельзя поэзию боготворить...[5]

  Николай Оцуп, «Русский Монпарнас: поэзия и жизнь», 1934
  •  

Поэтесса Червинская, губастая, белолицая, болезненно-длинная девушка с темными очами и кружевным воротником во всю грудь...[6]

  Владимир Набоков, из письма к Вере Набоковой, Париж, 4 февраля 1936
  •  

Я ее неудачницу предпочитаю удачным, самодовольным. Она довольно симпатичная, только не верный человек. А если не считать этого, мне с ней приятно. Я люблю тонких и умных женщин, в них больше изюминки, чем даже в умных мужчинах. <...>
Я её мило приняла, всё, сколько-нибудь напоминающее спиртное, поставила на стол, но этого мало для такого алкоголика...[7]

  — из письма Иды Карской (Шрайбман) – Сергею Карскому, 1938 г.
  •  

Не могу и не сознавать, что встречи с ней мне часто тягостны. Я почти никогда не радуюсь, идя на свидание с ней, хотя она мне друг. Знаю заранее, что встреча требует усилия, напряжения – и заранее готов сбежать.[8]

  Георгий Адамович, из письма А. Бахраху, 29 июля 1953
  •  

Талантлива. Сыграла зловещую роль в жизни русского и еврейского резистанса <Движения Сопротивления>. Кривошеин и его арест, арест 13 – Амар и т.д. – я избег чудом – 6 вернулись в nuit 1944 г. Жила с Шарлем <Порелем> – двойным агентом – в порядке задания Сопротивления, но влюбилась и проболталась. Ее оправдал французский суд. Ее простил комитет русского и французского резистанса после освобождения.

  — Яков Рабинович, «Двенадцать месяцев», 1958
  •  

Стройная, черноволосая, она пришла в темно-синем платье с меховой накидкой и сразу стала центром внимания. Она была оживлена, черные выразительные глаза ее сверкали из-под длинных ресниц, но мое внимание привлек цвет ее лица. Смуглое от природы, оно имело какой-то бронзово-металлический, зеленоватый оттенок. Она подала мне руку приветливо, без жеманства. Рука была мягкая, теплая, полная женского очарования.[9]

  — Вадим Морковин, Воспоминания, 1950-е
  •  

Червинская — бессонные ночи, разговоры до зари, пьяные и трезвые требовательные слёзы. И хорошие подчас стихи… Червинская жила в искусственном мире, искусственным бытом, искусственными отношениями. В результате ряда искусственных выдумок получалась ее весьма искусная, реальная поэзия.[10]

  Василий Яновский, «Поля Елисейские», 1970-е
  •  

В свои плохие дни Червинская приходила на Монпарнас в стоптанных туфлях на босу ногу, распространяя аромат эфира… Груда посуды на полу, гарсоны в угрожающих позах, а высокая, сутулая Червинская, похожая на Грету Гарбо, стоит у пустого столика, точно дожидается приговора. <...>
Червинской <в годы Сопротивления> поручили ответственное задание, посвятили в секрет, от которого зависела жизнь двух десятков детей. Тут вся ошибка не ее, а тех – вождей, руководителей. Поручать Червинской ответственные, практические поручения – явное безумие![10]

  Василий Яновский, «Поля Елисейские», 1970-е
  •  

Мы очень мало знаем о ее жизни. Родилась Лидия Давыдовна в 1907 году, эвакуировалась, как и тысячи других, в 1920-м в Константинополь, с начала 20-х жила в Париже. Ее стихи печатали лучшие русские журналы и газеты, она беспрерывно была в круговороте монпарнасской богемы. Много судачили о романе Червинской с королем русской поэзии Борисом Поплавским.[3]

  — Виктор Леонидов, «Лидия Червинская: Такая вдохновенная тоска», 2000
  •  

Иванов тосковал по Парижу и саркастически писал Лидии Червинской: «В ни один из русских домов нас не пустили ― за фашизм или коммунизм ― не выяснено. Этот дом интернациональный, добрая половина красных испанцев ― по большей части очень милых людей. «Белогвардейской сволочи» меньше, что приятно...» <...>
Иванов расспрашивал о поэтах: как Одарченко, Корвин-Пиотровский, Оцуп? Встречался ли Померанцев с Червинской, виделся ли с Терапиано? Что слышно о Мамченко, Смоленском? <...>
Вспомнили покойного умницу Поплавского. Говорили об Адамовиче и его «парижской ноте», у которой всех-то последователей было Червинская да Штейгер. Ну, может, ещё Ставров, с натяжкой.[11]

  Вадим Крейд, «Георгий Иванов в Йере», 2003

Источники

править
  1. 1 2 3 4 5 6 7 Л. Д. Червинская в книге: «В Россию ветром строчки занесёт…» — Поэты «Парижской ноты». — М.: Молодая гвардия, 2003 г.
  2. 1 2 3 4 Л. Д. Червинская. Невидимая птица: Стихотворения, проза, заметки. — Рудня-Смоленск: Мнемозина, 2011 г. — 360 стр. (Серия «Серебряный пепел»). г.
  3. 1 2 Виктор Леонидов. Лидия Червинская: Такая вдохновенная тоска... — Новая Юность, № 1, 2000 г.
  4. 1 2 3 4 Поплавский Борис Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма. — М.: Христианское издательство, 1996 г.
  5. Николай Оцуп. «Русский Монпарнас: поэзия и жизнь». — Париж, журнал «Числа», №10, 1934 г.
  6. Владимир Набоков. Письма к Вере. — М.: КоЛибри, 2017 г. — 704 с.
  7. А. Г. Вишневский. Перехваченные письма: Роман-коллаж. — М.: О. Г. И., 2008 г. (2-е расширенное издание)
  8. Г. В. Адамович. «Одиночество и свобода». — СПб.: «Алетейя», 2002 г.
  9. Вадим Морковин в книге: Поэты пражского «Скита». — М.: Росток, 2005 г.
  10. 1 2 В. Яновский. Поля Елисейские: Книга памяти. Предисл. и комментар. Н. Г. Мельников, О. А. Коростелев. — М.: Астрель, 2012 г. — 479 с.
  11. Вадим Крейд. Георгий Иванов в Йере. — М.: Звезда, №6, 2003 г.

Ссылки

править