Русский роман
Здесь представлены обобщающие цитаты о романах на русском языке (части русской прозы) и пишущих их романистах.
XIX век
правитьХороший роман, а ныне требования взыскательны, есть дело соединения сил и способностей необыкновенных: нет ничего легче и ничего труднее создания романа. Как роман ни будь ничтожен, но всё он найдёт читателей. В публике много детей: им нужны сказки. Почему наши лучшие писатели не искушались в подобных предприятиях? Потому что истинное достоинство строго к себе, потому что истинное дарование не захочет просто тешить праздность читающей черни и служить чтением при ночнике на сон грядущий: участь, ожидающая почти всё романы, за исключением двух, трёх изо ста, из двух сот, если не более. Почему же другие пишут у нас романы? Потому же, что у нас несколько эпических, едва не вырвалось из-под пера эпидемических, поэм. Посредственность хочет оправдать эпитет: золотая, данный ей поэтом[К 1]. Что может быть отважнее империала? он на всё идёт и всюду лезет. | |
| — Пётр Вяземский, «О московских журналах», февраль 1830 |
Романы в нашей литературе завелись теперь трёх родов: романы пятнадцатирублёвые, всегда почти толс[тые], длинные, солидные, в 4 частях по 300 страниц в каждой, другие романы средней руки, романы восьми- и шестирублёвые, тоже иногда в четырех частях, но бывают и в двух. В этих частях бывает уже только по 160 страниц, а иногда и меньше. Этого сорта дешёвые романы пишутся обыкновенно людьми молодыми; в них много романтического, не бывает недостатка в восклицаниях, и чрезвычайно много точек. Наконец следуют романы пяти- и четырёхрублевые; эти состоят большею частию из трёх частей, иногда из двух, но эти части уже никак не бывают больше 60 или 90 страниц, а иногда иная часть удаётся так странно, что в ней всей всего-навсего бывает страниц 36. Пишут большею частию люди пожилые, вовсе не должностные. | |
| — Николай Гоголь, рецензия на «Он и она», 1836 [1952] |
… романы, в роде которых выходит очень много и особенно в Москве. Сюжет их обыкновенно взят из отечественной истории. Они обыкновенно бывают худенькие, тоненькие, но разделены на четыре части, продаются очень дёшево. Авторы их — часто робкие, молодые, ещё не обжегшиеся на огне писатели и поэтому выставляют часто одни только заглавные литеры своего имени и окончивают его точками. Автор обыкновенно заставляет говорить своих героев слогом русских мужичков и купцов, потому что у нас в продолжение десяти последних [лет] со времени появления романов в русском кафтане возникла мысль, что наши исторические лица и вообще все герои прошедшего должны непременно говорить языком нынешнего простого народа и отпускать как можно побольше пословиц. В последние года два или три новая французская школа, выразив[шаяся] у нас во многих переводных отрывках и мелодрамах на театре, проявила заметное своё влияние даже и на них. От этого произошло чрезвычайно много самых странных явлений в наших романах. Иногда русской мужичок отпустит такую театральную штуку, что и римлянин не сделает. Подымется с полатей или с своей печки и выступит таким шагом, как Наполеон; какой-нибудь Василий, Улита или Степан Иванович Кучка после какой-нибудь русской замашки, отпустивши народную поговорку, зарычит вдруг «смерть и ад!» В другом месте читатель приготовлен к тому, что эти мужички засучат рукава и потузят друг друга, но вместо того [он] видит, что они кинули один на другого мрачный взгляд и!! тут обыкновенно автор поставит несколько точек и прибавит: «и поняли друг друга». [А] иногда даже прибавит: и в этом безмолвии произошла страшная драма и тому подобное. В этом уже и упрекать нельзя, что лицо немного похоже на испанца или француза; этого греха не могли избегнуть и большие наши романы и… Общий характер этих маленьких романов, которые в таком изобилии и так скоро вырастают на Руси, есть совершенная детскость, <…> создание самого незрелого дитяти, которого и то занимает и другое, и того хочется ему и другого, никакой постоянности. Оттуда у него на одной странице столько несообразностей, сколько у другого в целом томе. Каждая строчка у него ниже целой октавой или выше другой. У бесталанного, но опытного человека, набившего руку на писаньи, несообразности становятся явны по прочтении только многих страниц… | |
| — Николай Гоголь, рецензия на «Основание Москвы, или смерть боярина Степана Ивановича Кучки», 1836 [1952] |
… теперь, спрашивается, настолько ли высказались уже стихии нашей общественной жизни, чтобы можно было требовать четырёхтомного размера от романа, взявшегося за их воспроизведение? Успех в последнее время разных отрывков, очерков, кажется, доказывает противное. Мы слышим пока в жизни русской отдельные звуки, на которые поэзия отвечает такими же быстрыми отголосками. | |
| — Иван Тургенев, рецензия на «Племянницу» Е. Тур, декабрь 1851 |
Надо быть высокоразвитым человеком, надо быть фанатиком великой идеи и плодотворного труда, чтобы понять и выразить всю бесконечную поэзию постоянной любви. У нас все романы обыкновенно оканчиваются там, где начинается семейная жизнь молодых супругов. Доведя своего героя до свадьбы, романист прощается с ним навсегда. Когда выводится в романе брачная чета, то она выводится или затем, чтобы изобразить бури семейной жизни, или затем, чтобы нарисовать сонное царство, вроде «Старосветских помещиков». | |
| — Дмитрий Писарев, «Пушкин и Белинский. «Евгений Онегин», 1865 |
Русский роман обязан сейчас своим успехом чувству досады, которое вызвал среди благонамеренных учёных литераторов успех французского натуралистического романа: они искали средства помешать этому успеху. Ведь бесспорно, это то же самое: та же реальная жизнь людей, взятая с её печальной, человеческой, не поэтической стороны. | |
| — Эдмон Гонкур, «Дневник», 7 сентября 1888 |
С некоторого времени в нашей литературе появился особенный род романов, которые пишутся с какою-нибудь предположенною полезною целию; эти романы называются нравоописательными, сатирическими, административными, историческими, политико-экономическими, учёными и пр.; но мне кажется, что их всего лучше назвать заказными, ибо, подобно платью и сапогам, они работаются на всякую мерку, заранее снятую. Разумеется, в изделиях сего рода басня или содержание ничего не значит, ибо служит только рамою, в которую вставляются диссертации на разные учёные предметы. Эта басня или содержание во всех романах бывает одна и та же, независимо от народа и эпохи, к которым она относится: какой-нибудь чувствительный и великодушный шут, герой добродетели, вроде Эраста Чертополохова[К 3], ищет руки и сердца какой-нибудь Дульцинеи; им мешают, их разлучают какие-нибудь злодеи, какие-нибудь изверги естества; <…> но наши герои не унывают и после многих разлук, неудач и опасностей соединяются навеки и начинают жить да поживать да добра наживать. <…> За свою скуку, за свою зевоту [читатель] избавляется от ужасной необходимости читать и изучать систематические учёные и учебные книги <…>. Что вам угодно знать? историю, географию, статистику, политическую экономию, философию, физику, химию? Вы всё это будете знать — уверяю вас; только не ленитесь читать романов и повестей <…>. Одному только не выучитесь вы из них — математике. Ох, эта проклятая математика! сердит я на неё: как ни бьюсь, а не лезет в голову! Гг. русские романисты! напишите, бога ради, математический романчик; уроки математики ныне очень вздорожали: ваш роман скоро разойдётся!.. <…> | |
| — рецензия на «Посельщика» Н. С. Щукина, 18 января 1835 |
… теперь вся наша литература превратилась в роман и повесть. <…> Роман всё убил, всё поглотил, а повесть, пришедшая вместе с ним, изгладила даже и следы всего этого, и сам роман с почтением посторонился и дал ей дорогу впереди себя. <…> | |
| — «О русской повести и повестях г. Гоголя («Арабески» и «Миргород»)», сентябрь 1835 |
Русская история есть неистощимый источник для романиста и драматика; многие думают напротив, но это потому, что они не понимают русской жизни и меряют её немецким аршином. Как писатели XVIII века из русских Малашек делали Меланий, а русских пастухов заставляли состязаться в игре на свирелях в подражание эклогам Виргилия, — так и теперь многие наши романисты с русскою жизнию делают то же, что Вальтер Скотт делал с шотландскою. Везде есть герой, который и храбр, и красавец, и благороден, непременно влюблён и после — или, победивши все препятствия, женится на своей возлюбленной, или «смертию оканчивает жизнь свою»[К 4]. А ведь никому не придёт в голову представить лихого молодца, который сперва пламенно любил свою зазнобушку (что, впрочем, не мешало ему и колотить её временем), а потом, обливаясь кровавыми слезами, бросил её, чтобы жениться на богатой и пригожей, то есть румяной и дородной, но нисколько не любимой им девушке, и через то достигнуть цели своих пламеннейших желаний, а между тем сослужить службу царю-батюшке и обнаружить могучую душу. Как можно это? — нисколько не поэтически, хотя и совершенно в духе русской жизни, в которой любовь издревле была контрабандою и никогда не почиталась условием брака. Оттого-то у нас и нет ещё ни одного истинно русского романа, и оттого-то герои почти всех наших романов лишены всякой силы характера, всякого индивидуального колорита. <…> Да что говорить о романистах, когда и историки наши ищут в русской истории приложений к идеям Гизо о европейской цивилизации и первый период меряют норманнским футом, вместо русского аршина!.. Боже мой, а какие эпохи, какие лица! Да их стало бы нескольким Шекспирам и Вальтер Скоттам. | |
| — рецензия на «Ледяной дом» и «Басурмана» И. Лажечникова, декабрь 1838 |
Большая часть пишущего народа вообразила себе, что роман, особенно исторический, не поэзия, потому что пишется прозою. Эти господа думают, что событие (т. е. завязка или развязка какого-нибудь приключения или происшествия) уже само по себе так интересно, что может занять внимание читателя и доставить ему удовольствие. Это «событие» у них всегда бывает одно и то же: герой, одарённый всеми добродетелями, красотою и умом, влюбляется в героиню, которая тоже — феникс своего пола. За неё обыкновенно сватается какой-нибудь «злодей», на стороне которого отец. Следуют разные препятствия и страдания; но верность и постоянство всё превозмогают — даже здравый смысл, — и герои по претерпении разных несчастий совокупляются, наконец, законным браком. К этому вздору г. сочинитель примешает историю, выведет несколько исторических лиц и заставит их говорить и действовать для вожделенного соединения героев своего романа, так что у иного такого сочинителя и полтавская битва и бородинское сражение даются именно с этою целью и, кроме счастливого брака глупых любовников, не оставляют после себя никаких результатов для мира. Для истинного таланта канва ничего не стоит, а важны краски и тени, которыми оживит он свою канву. Бездарность же, напротив, полагает всю важность только в канве… | |
| — рецензия на «Казаков» А. Кузьмича, май 1843 |
Публика знает, что ей уже нечего искать в романах и повестях из русской истории или преданий старины, ибо она знает, что русская история и русская старина сами по себе, а таланты наших сочинителей и взгляд их на вещи — сами по себе, и что русский быт, исторический и частный, состоит не в одних только русских именах действующих лиц, но в особенностях русской жизни, развившейся под неотразимым влиянием местности и истории, — так же, как патриотизм состоит не в пышных возгласах и общих местах… | |
| — «Русская литература в 1843 году», декабрь |
Вообще, вся романическая литература [до середины 1830-х] носит на себе отпечаток переходности и нерешительности: в ней виден порыв к чему-то лучшему против прежнего, к чему-то положительному, но только один порыв без достижения. | |
| — рецензия на «Прокопия Ляпунова», март 1845 |
Что же в [1830-е] делал роман в прозе? Он всеми силами стремился к сближению с действительностию, к натуральности. <…> несмотря на вопли староверов, в романе стали появляться лица всех сословий, и авторы старались подделываться под язык каждого. Это называлось тогда народностью. Но эта народность слишком отзывалась маскарадностью: русские лица низших сословий походили на переряженных бар, а бары только именами отличались от иностранцев. Нужен был гениальный талант, чтобы навсегда освободить русскую поэзию, изображающую русские нравы, русский быт, из-под чуждых ей влияний. Пушкин много сделал для этого; но докончить, довершить дело предоставлено было другому таланту. <…> Гоголю… | |
| — «Взгляд на русскую литературу 1847 года», декабрь |
XX век
правитьСтояло ясное погожее утро лета 1921 года. | |
| — Аркадий Аверченко, «Русские в Византии», 1921 |
… классическим русским романом <…> жило всё наше поколение, невзирая на то, был ли кто из нас писателем или нет. Мы научились благодаря этому роману прежде всего понимать и любить жизнь. Он был истинным противоядием декадансу, катившемуся уж тогда с Запада. Это был совершенно иной реализм, чем реализм других литератур, как и сегодня русский театральный реализм совершенно иной, чем реализм других театров. Он несравненно более жизненный, творческий, а кроме того, и более действенный. И ещё мы научились от него понимать человека. Никакая наука, никакая другая литература не научила нас так глубоко понимать чисто человеческие страсти, радости и страдания человека, как именно русский роман, русская литература…[2] | |
| — Зденек Неедлы, «За народную и национальную культуру», до 1953 |
В русской литературе не существовало раблезианской традиции Возрождения, как в других литературах, а русский роман в целом по сей день остаётся, пожалуй, образцом целомудрия. | |
| — Владимир Набоков, «Писатели, цензура и читатели в России», 1958 |
Комментарии
править- ↑ Абзац метил прежде всего в Ф. Булгарина[1].
- ↑ Имеется в виду труд Вогюэ «Русский роман» (1886), сыгравший большую роль для ознакомления французов с русской реалистической литературой XIX века.
- ↑ Героя одноимённой повести П. Л. Яковлева.
- ↑ Парафраз слов Хлестакова («Ревизор», действие V, явл. 7).
Примечания
править- ↑ С. Б. Федотова. Примечания к статьям «Северных цветов» // Пушкин в прижизненной критике, 1831—1833. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2003. — С. 318.
- ↑ Еланский Н. П. Раннее творчество Ярослава Гашека. — Саратов: Изд-во Сарат. гос. пед. ин-та, 1960. — 120 с. — глава «Творчество 1902-1905 гг.»
|
Это незавершённая статья. Вы можете помочь проекту, исправив и дополнив её. |