Натурализм (литература)

Натурали́зм (фр. naturalisme от лат. naturalis — «природный, естественный») — поздняя стадия развития реализма (или позитивизма) в литературе второй половины XIX — начала XX века. Так же называют художественный метод, для которого характерно стремление к внешнему правдоподобию деталей, к изображению единичных явлений — без обобщений и типизации.

XIX век

• см. Эмиль Золя, «Экспериментальный роман», 1879

Первой вехой на пути развития натуралистической драмы вернее было бы считать «Терезу Ракен» Золя <…>. В «Терезе Ракен» истинное мастерство и глубокое проникновение в человеческую душу привлекли на какое-то время наше внимание, однако пока никто не рискует последовать примеру Золя. Тем не менее начиная с 1882 года в качестве новаторской принято отмечать, пьесу Анри Бека «Вороньё». <…> Вот вам долгожданный обыкновенный случай, правдоподобный, истинно человеческий, который настолько банален, настолько невыразителен, настолько скучен, что после четырёх часов мучения задаешь себе сакраментальный вопрос: какое мне до этого дело? Это и есть объективность, которая столь мила тем, кто лишен всякой индивидуальности, тем, кого бы стоило назвать людьми без души и темперамента! Это фотография, которая фиксирует всё подряд, в том числе и соринку на объективе; это реализм, рабочий метод, возведённый в ранг искусства, или то мелкое искусство, что из-за деревьев леса не видит; это превратно понятый натурализм; <…> это вовсе не тот великий натурализм, который выбирает самые уязвимые точки, любит замечать то, чего не увидишь каждый день, радуется борьбе могучих сил природы <…>. В новой натуралистической драме стало заметно явное стремление к убедительным мотивировкам. Поэтому чаще всего берётся жизнь в крайних её проявлениях — <…> все эти жизненные битвы, с их полями сражений, жалобными стонами, с их убитыми и ранеными, дали нам новое представление о жизни как о борьбе, от которой веет животворным южным ветром.

— Август Стриндберг, «О современной драме и современном театре», 1889

	Флобер <…> был богатырём с мощной мускулатурой, походившим на святого Христофора, который, вырвав с корнем дуб и тяжко опираясь на него, перенёс литературу на своей могучей спине с берега романтизма на берег натурализма, даже не подозревая, что он совершает, от чего отталкивается и куда приходит.
	— Анатоль Франс, «Идеи Гюстава Флобера», 1890

Я дал полную формулу натурализма в «Жермини Ласерте». <…> Теперь же я оказался первым, кто отошёл от натурализма, <…> потому, что я считал этот жанр в его первоначальном виде изжившим себя… Да, я был первым, кто отошёл от натурализма ради того, чем молодые писатели хотят его заменить, — ради мечты, символизма, сатанизма и т. д. и т. п. Я сделал это, написав «Братьев Земганно» и «Актрису Фостен», так как я, изобретатель этого самого натурализма, хотел одухотворить его прежде, чем кто-нибудь другой подумает это сделать.

— Эдмон Гонкур, «Дневник», 1 июня 1891

	Когда человековед <…> за пределами своей страны наблюдает незнакомый ему народ — его шансы на успех уменьшаются, а трудности возрастают. Он превращается в натуралиста, описывающего букашку, с таким же малым шансом оказаться в состоянии сказать букашке что-то новое о ней самой <…>. Она может не знать себя полностью, но, во всяком случае, знает себя лучше, чем может знать её натуралист.
	— Марк Твен, «Что Поль Бурже думает о нас?», 1894

XX век

… начиная с семидесятых годов <…> с писателями произошла перемена. До этого они были певцами, выразителями настроения, повествователями, — а потом они увлеклись духом времени и стали работниками, воспитателями, реформаторами. Эта английская философия с её стремлением к практической пользе и счастью начала руководить людьми и преобразовывать литературу. И вот проявилось творчество без особенной фантазии, в котором зато было много старания и много здравого смысла. Можно было писать обо всём, что только окружало обыкновенного человека, лишь бы оставаться «верным действительности», и это создало множество великих писателей во всех странах. Литература раздулась, она популяризировала науку, занималась общественными вопросами, преобразовывала учреждения. <…> Писатели превратились в людей, у которых было наготове мнение обо всём; читатели спрашивали друг друга, что Золя открыл в законах наследственности, что Стриндберг открыл в химии. Всё это привело к тому, что писатели заняли в жизни такое место, какого никогда раньше не занимали. Они стали вождями наций, они знали всё, поучали всему. <…> Это повседневное бахвальство должно было под конец оказать известное действие на людей, которые уже и без того были склонны к позировке.

— Кнут Гамсун, «В сказочной стране», 1903

	Старый «натурализм», или, если угодно, «реализм» (о боже, до чего нужен титан, который бы раз и навсегда четко разграничил эти понятия) <…> представляет собой дерзкое стремление наших отцов к самопознанию: они убийственно выставляли напоказ семейные фотографии. Для нас же их былая смелость просто-напросто чепуха; мы наделали уйму снимков друг друга, и в каких только бесстыдных позах мы не застигнуты! — ведь мы слишком долго терпели банальную поверхностность. Нам уже стыдно подсматривать в замочные скважины, стыдно наблюдать украдкой за тяжёлыми неодушевлёнными телами — а фактов хоть отбавляй — и не видеть среди них ни единого обнажённого духа. Мы были больны правдоподобием, но теперь мы выздоравливаем, мы смываем позор и идём дальше к не изведанной пока области, где наши сердца, обезумевшие от одиночества и жалкого косноязычия плоти, постепенно выявят новый язык человеческой общности.
	The old "naturalism"—or "realism," if you prefer (would to God some genius was gigantic enough to define clearly the separateness of these terms once and for all) <…> represents our father's daring aspirations toward self-recognition by holding the family Kodak up to ill-nature. But to us their old audacity is blague; we have taken too many snapshots of each other in graceless position; we have endured too much from the banality of surfaces. We are ashamed of having peeked through so many keyholes, squinting always at heavy, uninspired bodies—the fat facts—with not a nude spirit among them; we have been sick with appearances and are convalescing; we "wipe out and pass on" to some as yet unrealized region where our souls, maddened by loneliness and the ignoble inarticulateness of flesh, are slowly evolving their new language of kinship.
	— Юджин О’Нил, текст к программе спектакля у «Провинстаунских актёров», 3 января 1924

	Пьер Мартино отлично показал в своих книгах связь между натурализмом и декадентством: то же пристрастие ко всякого рода неприятным образам, то же презрение к обществу. <…> роман Золя — это поэма, так же сгущающая жизнь, столь же насыщенная подробностями, как и сонет Малларме;.. — перевод: С. Брахман, 1978
	— Леон Лемонье, «Манифест популистского романа» (Manifeste du populisme), 1929

… романтический, эстетский, созерцательный натурализм <…> Флобера и Мопассана <…>. В отличие от общественного натурализма Золя, художественного выражения социального реформизма либеральной буржуазии, этот натурализм с его болезненным, эмоционально-двузначным влечением к уродству, страданию и смерти, находящий наслаждение в страдании и утешение в поражении и унижении, выражает биологическое пораженчество обречённых на историческую смерть.

— Дмитрий Святополк-Мирский, «Джеймс Джойс», 1933

	Реализм, натурализм — понятия относительные. Что данному поколению представляется в произведениях писателя натурализмом, то предыдущему кажется избытком серых подробностей, а следующему — их нехваткой. Измы проходят; исты умирают; искусство остаётся.
	— Владимир Набоков, лекция о «Госпоже Бовари», 1940-е

	Откуда взялся натурализм? Ведь не из жизни же?!
	— Станислав Ежи Лец

	… [эта] литературная манера не в состоянии была дать правдивое отображение сложных процессов человеческой жизни.
	— Мария Боброва, «Марк Твен», 1961

В США

Я лично уже несколько устал от штампованного натурализма, ныне ставшего в Америке общепринятым. Теперь всякий считает своим долгом плеваться, ругаться, кощунствовать и откровенно подчёркивать свои вкусы и пристрастия, следуя повадкам шестнадцатилетнего подростка, стоящего на углу улицы в маленьком провинциальном городке. Но слишком уж это плоско, слишком банально. Речь идет ведь о целой вселенной, а не о лондонской или чикагской грязной улице. И если натурализм является сейчас идеологией секты близоруких фанатиков, настаивающих главным образом на том, чтобы все людские отправления и отношения называть своими именами, то… это уже не натурализм Руссо, Стендаля, Филдинга или Достоевского. Это, так сказать, «натуралисты», думающие превзойти великих мастеров подбором прилагательных, а не подлинным пониманием. В данном случае метод — если здесь можно говорить о методе — попал в руки неумелых и неумных людей.

— Теодор Драйзер, «Новый гуманизм», 1930

Устарело в натурализме не стремление художника приблизиться к действительности, а естественнонаучный детерминизм и связанное с ним требование абсолютной объективности. <…> Но именно в этом отношении на помощь старому натурализму пришли документальные жанры. В документальном романе преодолевается кризис объективного, поскольку в нём возрождается личность рассказчика, без которого, по мнению писателей-натуралистов, можно было обойтись.<ref>Перевод А. В. Сергеева, А. Н. Чеканского // Писатели Скандинавии о литературе. — М.: Радуга, 1982. — С. 105. — 10000 экз.</ref

— Таге Скоу-Хансен, «На пути к реалистическому роману» (Henimod en realistisk romankunst), 1979

Начало глубоко гражданственное, чурающееся объективности, возвещенной эстетикой направления, а скорее родственное прямой речи Уитмена, проявилось у американских натуралистов слишком заметно, чтобы не внести коррективов в саму эстетику. Часто это оказывался еретический натурализм, который грешил то публицистичностью, то романтикой, нарушая каноны и повергая в недоумение ревнителей их чистоты. При этом не обошлось без эклектики, и сегодня, почти столетие спустя, некоторые произведения, нашумевшие в годы натурализма, сохранили интерес лишь для тех, кого занимают лабораторные эксперименты в литературе. Осталось не так уж много непреходяще живого. Зато оставшееся по-своему неповторимо в своём художественном значении.

— Алексей Зверев, «Художники перехода», 1989

См. также

• Натуральная школа (русский реализм XIX века)