Племянница (Тургенев)

Эта рецензия Ивана Тургенева на роман Евгении Тур «Племянница» 1850-51 годов была впервые опубликована в 1852.

Цитаты

Мы не верим в эти так называемые объективные таланты <пишущих людей>, которые будто сваливаются бог весть откуда в чью-нибудь голову и сидят себе там, изредка чирикая, как птицы в клетке; но, с другой стороны, мы не можем не чувствовать, что, например, лица Гоголя стоят, как говорится, на своих ногах, как живые, и что если есть между ними и творцом их необходимая духовная связь, то сущность этой связи остаётся для нас тайной, разрешение которой подпадает уже не критике, а психологии. В талантах же второго разряда <…> связь эта чувствуется читателем, произведения их, пожалуй, тоже могут стоять на своих ножках, но рука, их поставившая, от них не отнимается, пульс их бьётся не своею кровью, вера в их существование сопрягается с некоторым усилием. Они живы не потому, чтобы в них самостоятельно сосредоточивалось живое начало, а потому, что их пустил в ход всё-таки живой человек; зато эти произведения обыкновенно отличаются искренностью, задушевностью и теплотою; недостаток мастерства и оконченности выкупается другими интересами.

Талант г-жи Тур принадлежит именно к талантам этого, положим, второго рода, и мы очень этому рады. Обыкновенно так называемые объективные таланты предпочитаются и самими писателями, которые жаждут этого немецкого эпитета и добиваются его, как самого лестного комплимента, и критиками. Про читателей этого нельзя сказать: они не пускаются в такие отвлеченности и любят то, что их занимает. <…> г-жа Тур женщина, русская женщина, и, как ни велико наше уважение к этой пресловутой «объективности», мнения, сердце, голос русской женщины — всё это для нас дорого, все это нам близко… И это дорогое, это; близкое едва ли не в первый раз заговорило в области искусства устами г-жи Тур.

… дарование г-жи Тур, слава богу, не нуждается в поощрениях и может с честию выдержать самую строгую оценку. <…> Талант её, по самой сущности своей, не может отличаться большим разнообразием, и внимательному взору, с участием за ним следящему, представляется весь в каждом своём творении. Заметим только, что «Ошибка», при всей неновости содержания, небрежности слога и несколько утомительных длиннотах, поразила всех своей искренностью, неподдельным жаром чувства, какою-то стремительностию убеждений и благородным мужеством души, оставшейся юной под ударами горя, не впавшей в болезненную грусть. Сверх того, от страниц «Ошибки» веяло Москвой, московским обществом. В «Долге» попадаются места, несколько напоминающие Жорж Санда, — места, дышащие глубокой тревогой разгорающейся страсти. <…> Роман — роман в четырёх частях! Знаете ли, что, кроме женщины, никто в наше время в России не может решиться на такой трудный, на такой во всяком случае длинный подвиг? И в самом деле, чем наполнить четыре тома? Исторический, вальтерскоттовский роман, — это пространное, солидное здание, со своим незыблемым фундаментом, врытым в почву народную, с своими обширными вступлениями в виде портиков, со своими парадными комнатами и тёмными коридорами для удобства сообщения, — этот роман в наше время почти невозможен: он отжил свой век, он несовременен… <…> теперь, спрашивается, настолько ли высказались уже стихии нашей общественной жизни, чтобы можно было требовать четырёхтомного размера от романа, взявшегося за их воспроизведение? Успех в последнее время разных отрывков, очерков, кажется, доказывает противное. Мы слышим пока в жизни русской отдельные звуки, на которые поэзия отвечает такими же быстрыми отголосками. <…> Именно потому, что для женщины, даже пишущей, не существуют те препятствия, которые бы остановили литератора на первом шагу. Ей не страшно наполнять целые десятки страниц либо ненужными рассуждениями, либо рассказами, не ведущими к делу, либо даже просто болтовнёй, — ей не страшно ошибиться. Она пишет жадно, быстро, с каким-то невольным уважением к писанию вообще, без литературных замашек и затей; и горе женщине, которая вздумала бы писать иначе, горе женщине «сочинительнице»!

… цензор, питавший личное неблаговоление к Гоголю, <…> помнится, <…> утверждал, что не следовало бы пропускать в печать известных водевильных стишков: По Гороховой я шёл… И гороху не нашёл! Во-первых, — говорил он, — это всё-таки критика, неудовольствие мерою начальства; а во-вторых: теперь вот толкуют о горохе… а кто может поручиться, что другой сочинитель, воспользовавшись послаблением цензуры, не напишет: На свободе хоть я шёл — Но свободы не нашёл! Так уж лучше не позволять толковать и о горохе.

Содержание таких счастливых вымыслов[, как «Племянница»,] почти всегда не сложно: оно просто, как самые основы жизни. <…> счастье их состоит не в новизне или неслыханности главной мысли, а в том, что жизнь им далась, что она открыла им свои родники и охотно потекла по ним своей светлой волной. В этом-то и состоит вся их оригинальность, их редкость. <…> некоторый, довольно сильный отблеск этого счастья — счастья создать простой образ, не осужденные умереть, — достался на долю автора «Антонины». <…> Самая небрежность этой формы в рассказе Антонины есть прелесть. Стремительная, искреняя страсть не ищет выражений и не находит их: они сами бегут ей навстречу.

У ней, правда, иногда по поводу истин, всем известных, является тон полувосторженный, полупоучительный, как будто она сама их только что открыла; но и это может статься… и это можно извинить. Недостаток иронии, комического элемента замечается в г-же Тур. Многие будут плакать, никто не засмеётся, читая «Племянницу». Таланта, того независимого таланта, <…> который поэт как бы сознательно берет в руки, — у г-жи Тур или нет, или очень мало. Её талант — талант лирический, от неё нераздельный, столько же способный передавать малейшие движения души автора, его собственный жизненный опыт, сколько не способный создавать самостоятельные характеры и типы. <…> Речь её болтлива, часто водяниста и вообще более музыкальна, чем живописна <…>. Это её недостаток, и это её достоинство в одно и то же время. Но неприятно нам было встретить на иных страницах «Племянницы» следы риторики иногда почти школьной, что-то такое, от чего веет «Собранием образцовых сочинений», какие-то претензии на сочинительство, на литературные украшения.