Записные книжки Варлама Шаламова

В качестве записных книжек Варлам Шаламов использовал общие тетради. Некоторые из них были похищены в 1978—79 годах, когда он стал плохо видеть и не мог контролировать сохранность архива, «друзьями» или сотрудниками КГБ во время несанкционированных обысков в его отсутствие. Часть была возвращена в 1990-е.

Записи даны в авторском порядке.

Цитаты

	Ассонанс — это рифма, которую повторяет глухой.
	— 1955

Абсолютно неправдоподобны все сцены объяснения в любви у Чехова. — 1965

В Тимирязевском музее его многочисленные сотрудники смотрели на меня как на марсианина или ископаемое, вроде неандертальского воскрешённого — никто никогда, кроме экскурсий, в музее не бывает. Вход — бесплатный. — 7 февраля 1973

По поводу своих стихов я никогда не получил ни одного письма от ценителей и любителей — настолько это ничтожный малоценный товар. — июль 1973

Со страхом вспоминаю Сухуми, когда в черте города нельзя подойти к воде из-за трупов кошек и собак, воняющих страшным образом. В Сухими, чтобы подойти к воде, надо отъехать километров двадцать-сорок, немалый вес в бюджете времени. — октябрь 1974

Город — опрятный, как кошка. — октябрь 1974

Прерванное стихописание подобно прерванному половому акту, общение с поэзией — всегда общение с Аполлоном, с Богом. С небес тебя суют на кухню коммунальной квартиры. — 1977 или 1978

1957

• Одноглазые цветы.

• Народные названия трав как раз прошли звуковой отбор.

Раненые градусники с резиновыми повязками. — в больнице

• Ему всё казалось, что за одну руку и ногу он привязан кем-то к кровати, и он бился, бился до утра. И только поняв, что это инсульт, паралич, он заснул.

• Врачи приходят и уходят, а больные остаются.

1959

• Мы много пишем о Блоке, но настоящего его учителя просматриваем. Это — Фет.

• Остап Бендер — это советский Чичиков.

Никому нельзя было доверить измятый старый рубль или зелёную, выцветшую от пота трешку. Бригадиров, что могли бы купить хлеба и не украсть деньги арестантов, — не было. «Потерял. Украли», — вот короткие ответы. И завтра собирались новые рубли, и с новой надеждой вручались подлецу бригадиру, который, впрочем, был голоден так же, как и мы. — 1959 (о Колыме)

1960-е—1970-е

• Даже в 1956 году не было поздно повторить карьеру генерала де Голля. Но для этого нужна опора пошире и покрепче, чем моя семья тогдашняя, которая в трудный момент продала меня с потрохами, хотя отлично [знала], что, осуждая, толкая меня в яму, она гибнет и сама.

• … чтение даже вчерашней газеты больше обогащает человека, чем познание очередного женского тела, да ещё таких дилетанток, не проходивших курса венских борделей, как представительницы прекрасного пола прогрессивного человечества.

• Больше, чем я есть, я не хочу, чтобы меня показывали — ни современники, ни потомки, ни предки. Никакой аналогии с прошлым. Никакой компиляции из истории, истории, написанной до Хиросимы. Чтобы сохранить если не живую душу, то хоть скелет духовный.

• Не только левее левых, но и подлиннее подлинных. Чтоб кровь была настоящей, безымянной.

• Всю жизнь меня принимали за кого-то другого — то меньше, чем я, то больше.

— Вы знаете, что такое реликт? <…> Живу, как метеорит, как инопланетный камень…

• Неотвратимость — моя формула.

• Даже инвалидность и то, что я живу на пенсию, в их глазах приобретает доблесть святости, героизма.

• В кружках «прогрессивного человечества» создатели мод и носители слухов не расскажут больше того, что ты сможешь прочесть в завтрашней газете. <…> Всё это мне крайне надоело много лет назад, и, обрезав все отношения с миром, шесть лет я сижу в совершенном одиночестве и ни одного рассказа не выпускаю из стола, боясь подогрева и без того популярности, которой я вовсе не заслуживаю.

• К сожалению, я поздно узнал о всём этом зловещем «Посеве» — только 25 января 1972 года от редактора своей книги в «Советском писателе», а то бы поднял тревогу и год назад. При моей и без того трудной биографии только связи с эмигрантами мне не хватало.

• Ландау — глубоко необразованный некультурный человек, использующий для самых дешёвых эскапад свои утверждения по вопросам, в которых он ничего не понимает.

• Враг — единственная защита.

• Двадцатые годы были временем, когда в явь, в живых примерах были показаны все многочисленные варианты, тенденции, которые скрывала революция.

1961

• В лагере тоже не было антисемитизма — у блатных, например.

• Человеческий язык беден, а не богат. Он с трудом передаёт мысли и то далеко не всегда — только в идеале может передать — и не может передать сотой части чувств, их оттенков, полутонов, полунамёков.

• Космонавту Гагарину московские писатели сделали страшный подарок — каждый подарил по книге с автографом и взяли с него слово все прочесть.

• Время сделало меня поэтом, а иначе чем бы защитило.

• Писатель, поэт не открывает никаких путей. По тем дорогам, по которым он прошёл, уже нельзя ходить.

«Алые паруса». Бездарная Вертинская — Ассоль. «Реализм», гнетущий гриновское начало. Ведь «Алые паруса» — феерия! феерия! а тут провинциальный спектакль драмы Островского. — 27 августа

Прохожий иностранец. «У нас есть Могила неизвестного солдата, а у вас — неизвестного учёного». — 27 августа

• Толстой гораздо проще, примитивнее Чехова. У Чехова и подтексты, и вторые планы, чего у Толстого вовсе нет.

1963

• Миф об узкогрудом ученом подходит к концу. Альберт Эйнштейн был последним из могикан этого как бы вечного типа учёного, рассеянного неряхи. На смену Эйнштейну и рядом с ним вырос Нильс Бор…

• Существует поэзия молодости. Это выражение правильное, точное. Но для того, чтобы выразить в искусстве эту поэзию молодости, понять её и показать, нужна зрелость, огромный душевный опыт.

• Паустовский писатель небольшой, как он ни надувался.

• Я тогда стал считать себя поэтом, когда увидел, что не могу фальшивить в своих стихах. И более. Правда, не всегда окончательно мне ясная, — я ещё не успел подумать, откладывал, — утверждалась в стихах как бы помимо моей воли. Правда водила моей рукой. Стихи предсказали разлуку с женой, и я стал верить в стихи, пущенные на «свободном ходу».

• Мои взгляды — это взгляды большинства, если понимать.

1966

• Державин — отец акмеизма.

Два человека сошлись в ненависти к Хрущёву — Эренбург и Твардовский, два сталинских любимца <…>. Хрущёв сломал Твардовского и заставил служить антисталинизму. Твардовский этого никогда не простил и весь «Новый мир» после 18 октября 1964: только антихрущёвской политики, внимания, наблюдения.

• Большая литература создаётся без болельщиков.

• Что значит — отразить, как в зеркале? Зеркала не хранят воспоминаний.

• Михаил Булгаков — «М.» — среднего уровня сатирический роман, гротеск с оглядкой на Ильфа и Петрова. Помесь Ренана или Штрауса с Ильфом и Петровым. Булгаков — никакой философ.

• Два года назад я считал себя лучшим человеком России.

1968

• В России был только один художник с палитрой будущего — Врубель.

• Задача поэзии не ускорить, а притормозить время.

• Богу не нужны праведники. Те проживут и без Бога. Богу нужны раскаявшиеся грешники.

• «Новый мир» — это глубокая провинция, безнадёжно отставшие литературные и общественные концепции устарели.

• Мир, в котором священник — праведник, не располагает к религии.

• Лучшее, что есть в русской поэзии, — это поздний Пушкин и ранний Пастернак.

• Одиночество — это не столько естественное, сколько оптимальное состояние человека. Двое — наилучшая цифра для коллектива. Трое — это ад. Всё равно, что тысяча. Вот рубеж: один, два.

• Мои рассказы — это, в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе.

• Шоу оттого был так кровожаден (и восхвалял Сталина и т. д.), что был вегетарианцем.

1970

• Победа религии — это и есть смерть бога.

• Всякая уничтоженная разорванная бумажка <в забывчивости?> есть частичное самоубийство.

• Как только кто-либо поправляет мои стихи — даже с самыми добрыми намерениями <…> — я теряю интерес навек к этому стихотворению, подобно тому, как кошка не принимает назад своего котёнка, побывавшего в чужих руках.

• В канонической форме стихи удерживаются только крайним напряжением судьбы.

• Я когда-то думал всерьёз заняться фонетикой русского языка — казалась белым пятном. Но судьба, предупреждая мои интересы, лишила меня слуха, выбила зубы и повредила вестибулярный аппарат.

• Герцен? Чересчур журналист. Слишком выдавливал, как из тюбика, все красоты, какие есть в русской фразе.

Есенин и Достоевский, общая судьба русских поэтов. Есенин — поэт. Достоевский — поэт. Трагедия Есенина подобна трагедии, изображённой Достоевским. — далее в таблицах сопоставляет общие черты

• Луноход. Пятьдесят лет назад нам обещали гораздо большее.

1971

Если уж Пастернак не погиб от сотрудничества с таким антипоэтическим существом, как Ивинская, поэт и воистину бессмертен. — I

«Московские облака» могли быть сборником лучше «Дороги и судьбы», но будут худшим. Отсев — листов тридцать. То, чего нет в журнале, само по себе отсеивается десятикратно в редакции. А в спорах эти процедуры начинаются сначала. — I

Если бы я умер — причислили б к лику святых. — II

В пьесах Ибсена дело не в реализме, а в том, что им были найдены новые мировые схемы, умещающиеся и в современности. — II

Обилие беременных женщин в музеях. Зачем? Чтобы родить красивых. — II

Литература — это фельдшерское, а не врачебное дело. Литература — вся дилетантизм. — IV

III

• Я тоже считаю себя наследником, но не гуманной русской литературы XIX века, а наследником модернизма начала века. Проверка на звук. Многоплановость и символичность.

• Очерк документальный доведён до крайней степени художественной.

• Я наследник, но не продолжатель традиций реализма.

• Надежда все напечатать — прекрасный повод вытереть пыль, не более.

• Правдолюбы наших дней, они же осведомители и шантажисты.

• Огромный платный пляж в Серебряном Бору и тысячи топчанов, ещё заперто, и хорошо видно, что пляж пустой, и все топчаны свободны. Я приезжаю с перевоза с группой человек двадцать, не больше, на катере-перевозчике. После перевоза и покупки в свободной кассе билетов все устремляются на пляж первыми. Не просто входят, не просто бегут, а бегут вскачь, вбегают в ворота и бегут по пляжу, захватывая, отмечая, выбирая топчаны <…>. И только захватив место под грибком (грибков тоже десятки), или поближе к воде по берегу, все свободно оглядываются и неторопливо, уже поняв, что пляж пустой, начинают раздеваться. Рассея.

• … круг «прогрессивного человечества» — «кусать и мстить, мстить и кусать».

• Прожитому дню должен быть найден литературный эквивалент, тогда можно жить дальше.

• Бунин — лишь тень Чехова. Реалистом Чехова назвать никак нельзя, импрессионист, символист, особая [трагичность].

Век дилетантизма. Все революции делают дилетанты.

• Стихи надо писать так, как Павлова танцевала — вытерла подошву и голой кожей касаться земли.

• Толстой действовал разрушительным образом на литературный стиль, мастер деформации.

Реализм — это миф. Парадоксальным образом в прозу реализма удержан документ. Никакой документальной литературы не существует. Есть документ — и всё. Документальная литература — это уже искажение сути, подделка подлинника.

• Написана хорошая биография Энрико Ферми — это будет учить лучше, чем тысячи «Войны и мира».

• Самиздат, этот призрак, опаснейший среди призраков, отравленное оружие борьбы двух разведок, где человеческая жизнь стоит не больше, чем в битве за Берлин.

• Конституционный опыт, который я провожу на самом себе, заключается в том, что я никуда не хожу, не выступаю, не читаю, даже в гости не хожу, ко мне не ходит ни один человек, я не переписываюсь ни с кем, всё равно подвергаюсь дискриминации. Не печатают стихи, снимают книгу с плана, [нрзб.], не печатают ни один рассказ, ни стихи — каждая (точка) проверена чуть не на зуб.

• Когда кто-нибудь падает в воду, все друзья, привлечённые всплеском, разбегаются в стороны, пока круги на воде не затихнут.

1972

Борисов-Мусатов вовсе не воспевал какие-то усадьбы. Он искал свет и искал его в листве, в кустах, цветах, травах и — в людях, которые у него тонкие, как листья, как тени листьев, и травы, и человеческие фигуры (платья) могут быть просвечены насквозь, как сад, необыкновенным художником. — 18 января

Прогрессивное человечество, как и всякое человечество, состоит из двух групп: авантюристов и [верующих]. В людях смешаны эти два качества.

• Всем убийцам в моих рассказах дана настоящая фамилия.

• Хитрованов поэтов не бывает.

• Стравинский — прирученный Скрябин.

Как ни хорош роман «Сто лет одиночества», он просто ничто, ничто по сравнению с биографией Че Гевары, по сравнению с его последним письмом… — II (с 18 июня)

Джалиль — это биография, а не стихи. — там же

Зрение помогает слуху. Феномен освещённого телефона. В темноте не слышу звонок телефона, но если аппарат освещен — слышу. В чём тут дело? В напряжении нервов?

О Солженицыне

Записи в тетрадях и на отдельных листах с пометой «С» или прямым упоминанием А. И. Солженицына, 1960-е — 1-я половина 1970-х.

— Для Америки, — быстро и наставительно говорил мой новый знакомый, — герой должен быть религиозным. Там даже законы есть насчёт [этого], поэтому ни один книгоиздатель американский не возьмёт ни одного переводного рассказа, где герой — атеист, или просто скептик, или сомневающийся. — А Джефферсон, автор Декларации? — Ну, когда это было. А сейчас я просмотрел бегло несколько ваших рассказов. Нет нигде, чтобы герой был верующим. Поэтому, — мягко шелестел голос, — в Америку посылать этого не надо, но не только. Вот я хотел показать в «Новом мире» ваши «Очерки преступного мира». Там сказано — что взрыв преступности был связан с разгромом кулачества у нас в стране — Александр Трифонович не любит слова «кулак». Поэтому я всё, всё, что напоминает о кулаках, вычеркнул из ваших рукописей, Варлам Тихонович, для пользы дела. Небольшие пальчики моего нового знакомого быстро перебирали машинописные страницы. — Я даже удивлён, как это вы… И не верить в Бога! — У меня нет потребности в такой гипотезе, как у Вольтера. — Ну, после Вольтера была Вторая мировая война. — Тем более. — Да дело даже не в Боге. Писатель должен говорить языком большой христианской культуры, всё равно — эллин он или иудей. Только тогда он может добиться успеха на Западе. <…> Почему я не считаю возможным личное моё сотрудничество с Солженицыным? Прежде всего потому, что я надеюсь сказать своё личное слово в русской прозе, а не появиться в тени такого, в общем-то, дельца, как Солженицын. Свои собственные работы в прозе я считаю неизмеримо более важными для страны, чем все стихи и романы Солженицына. — 1963

Чехов умел писать только не отрываясь, а безотрывно можно написать только рассказ, а не роман. — в разговоре с Солженицыным, 1963

В одно из своих [нрзб] чтений в заключение Солженицын коснулся и моих рассказов. — Колымские рассказы… Да, читал. Шаламов считает меня лакировщиком. А я думаю, что правда на половине дороги между мной и Шаламовым. Я считаю Солженицына не лакировщиком, а человеком, который не достоин прикоснуться к такому вопросу, как Колыма. — 1962—64

После бесед многочисленных с Солженицыным чувствую себя обокраденным, а не обогащённым. — 1960-е

Мир С. — это мир подсчётов, расчётов. — 1965

У С. есть любимая фраза: «Я этого не читал». — 1968

Через Храбровицкого сообщил Солженицыну, что я не разрешаю использовать ни один факт из моих работ для его работ. С. — неподходящий человек для этого. — 1968

С. — вот как пассажир автобуса, который на всех остановках по требованию кричит во весь голос: «Водитель! Я требую! Остановите вагон!» Вагон останавливается. Это безопасное упреждение необычайно… — 1968

На чём держится такой авантюрист? На переводе! На полной невозможности оценить за границами родного языка, те тонкости художественной ткани (Гоголь, Зощенко) — навсегда потерянной для зарубежных читателей. <…> Для заграничного издателя, принимающего новый роман нового светила, важно нечто вовсе примитивное…

Тайна Солженицына заключается в том, что это — безнадёжный стихотворный графоман с соответствующим психическим складом этой страшной болезни, создавший огромное количество непригодной стихотворной продукции, которую никогда и нигде нельзя предъявить, напечатать. Вся его проза от «Ивана Денисовича» до «Матрёниного двора» была только тысячной частью в море стихотворного хлама. Его друзья, представители «прогрессивного человечества», от имени которого он выступал, когда я сообщал им своё горькое разочарование в его способностях, сказав: «В одном пальце Пастернака больше таланта, чем во всех романах, пьесах, киносценариях, рассказах и повестях, и стихах Солженицына», — ответили мне так: «Как? Разве у него есть стихи?» <…> А сам Солженицын, при свойственной графомании амбиции и вере в собственную звезду, наверно, считает совершенно искренне — как всякий графоман, что через пять, десять, тридцать, сто лет наступит время, когда его стихи под каким-то тысячным лучом прочтут справа налево и сверху вниз и откроется их тайна. Ведь они так легко писались, так легко шли с пера, подождём ещё тысячу лет.

О работе пророка: <…> деньги тут брать нельзя — ни в какой форме, ни сегодня, ни завтра. Солженицын десять лет проработал в наших архивах. Всем было объявлено, что он работает над важной темой: Антоновским мятежом. Мне кажется, что главных заказчиков Солженицына не удовлетворила фигура главного героя Антонова. Как-никак, кулак-то кулак, но и бывший народоволец, бывший шлиссельбуржец. Безопаснее было отступить в стоходские болота и там выуживать поэтическую истину. Но истины в «Августе 1914» не оказалось. Невозможно и предположить, чтобы продукцию такого качества, как «Август 1914» мог в нынешнем или прошлом веке доставить в редакцию любого журнала мира — и роман примут к печати. За два века такого слабого произведения не было, наверное, в мировой литературе. <…> Всё, что пишет С., по своей литературной природе совершенно реакционно.

Одно из резких расхождений между мной и С. в принципиальном. В лагерной теме не может быть истерики. Истерика для комедий, для смеха, юмора. — 1970

Деятельность Солженицына — это деятельность дельца, направленная на узко личные успехи со всеми провокационными аксессуарами подобной деятельности. — 1971

Солженицын — писатель масштаба Писаржевского, уровень, направление таланта примерно одно. — 1971

Ни одна сука из «прогрессивного человечества» к моему архиву не должна подходить. Запрещаю писателю Солженицыну и всем, имеющим с ним одни мысли, знакомиться с моим архивом. — 1972

Я охотно принимаю Вашу похоронную шутку насчёт моей смерти и с гордостью считаю себя первой жертвой холодной войны, павшей от Вашей руки. Если уж для выстрела по мне потребовался такой артиллерист, как Вы, — жалею боевых артиллеристов. Но ссылка на «Литературную газету» не может быть удовлетворительной и дать смертный [приговор]. Дают его стихи или проза. Я действительно умер для Вас и таких друзей <…> в Солотче, где гостил у Вас всего два дня. Я бежал в Москву… от Вас, сославшись на внезапную болезнь. Что меня поразило в Вас — Вы писали так жадно, как будто век не ели и [нрзб.] было похоже — разве что на глотание в Москве кофе… <…> Оказалось, главная цель приглашения меня в Солотчу не просто работать, не скрасить мой отдых, а «узнать Ваш секрет». Дело в том, что, кроме «превосходных романов, отличных повестей, [со] стихами — плохо». Вы [их] написали невообразимое количество, просто горы. Вот эти-то стихи мне и довелось почитать в Солотче ещё две ночи, пока на третье утро я не сошёл с ума от это графоманского бреда, голодный добрался до вокзала и уехал в Москву. <…> Проза — это одно, поэзия — это совсем другое. Эти центры и в мозгу располагаются в разных местах. Стихи рождаются по другим законам — не тогда и не там, где проза. <…> И ещё одна претензия есть к Вам, как к представителю прогрессивного человечества, от имени которого Вы так денно и нощно кричите о религии громко: «Я верю в Бога! Я религиозный человек!» Это просто бессовестно. <…> Я знаю точно, что Пастернак был жертвой холодной войны, Вы — её орудием.

— неотправленное письмо, 1972-74

Пастернак был поэт мирового значения, и ставить его на один уровень с Солженицыным нельзя. Конечно, если кто-нибудь из них (Пастернак, Солженицын) заслужил, выбегал, выкричал эту премию — то это, конечно, Солженицын. — 1974

О записных книжках

	[В записях о Солженицыне] Шаламов напоминает не просто о непосильности ноши мессии для любого писателя, а о громадном потенциале опасности, скрытом в любого рода «обмирщенном» проповедничестве, которое на поверку оказывается новым идейным вождизмом или претензией на него.
	— Валерий Есипов, «Провинциальные споры в конце XX века»

Ссылки

• Шаламов В. Новая книга: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела / составитель И. П. Сиротинская. — М.: Эксмо, 2004. — 1072 с.
• Записные книжки на официальном сайте Шаламова