Письмо Варлама Шаламова в «Литературную газету»

Открытое письмо Варлама Шаламова в «Литературную газету» написано 15 февраля 1972 года и опубликовано 23 февраля. Оно получило широкую известность и стало важным для него рубежом. Александр Солженицын в первом издании «Архипелаг ГУЛАГ» (примечание к гл. 2, ч. 4) и «Бодался телёнок с дубом» заметил, что после этого «умер Шаламов» (см. ответ Шаламова в неотправленном ему письме 1972-74), и с его подачи письмо трактовалось на Западе как «отречение» от «Колымских рассказов»..

Шаламов

Я — честный советский писатель. <…> Подлый способ публикации, применяемый редакцией этих зловонных журнальчиков — по рассказу-два в номере — имеет целью создать у читателя впечатление, что я — их постоянный сотрудник. <…> Эти господа, пышущие ненавистью к нашей великой стране, её народу, её литературе, идут на любую провокацию, на любой шантаж, на любую клевету, чтобы опорочить, запятнать любое имя. <…> Проблематика «Колымских рассказов» давно снята жизнью, и представлять меня миру в роли подпольного антисоветчика, «внутреннего эмигранта» господам из «Посев» и «Нового журнала» и их хозяевам не удастся!

Что [«Посеву»] до того, что мои Колымские рассказы относятся к тридцатым годам, к времени сорокалетней давности, что им до всех этих проблем. И Западу, и Америке нет дела до наших проблем. И не Западу их решать. — черновик в записной книжке

Мне надоело причисление меня к «человечеству», беспрерывная спекуляция моим именем: меня останавливают на улице, жмут руки и так далее. Если бы речь шла о газете «Таймс», я бы нашел особый язык, а для «Посева» не существует другого языка, как брань. Художественно я уже дал ответ на эту проблему в рассказе «Необращённый», написанном в 1957 году, и ничего не прочувствовали, это заставило меня дать другое толкование этим проблемам. — записная книжка, февраль 1972

	К сожалению, я поздно узнал о всём этом зловещем «Посеве» — только 25 января 1972 года от редактора своей книги в «Советском писателе», а то бы поднял тревогу и год назад. При моей и без того трудной биографии только связи с эмигрантами мне не хватало.
	— записная книжка, 1970-е

О письме

	Необходимость осудить публикацию и оправдываться в том, что, по всем человеческим законам, должно было радовать и вдохновлять писателя, болезненно им переживалась. <…> плачевная история, истерзавшая сознание автора. Необычная горячность его высказываний по поводу инцидента лишь подчёркивала несправедливость меры, лишавшей писателя права на обнародование правды!»
	— Олег Волков, «Наша вина и боль», 1989

Проза Шаламова принципиально антипсихологична, это проза предельного экзистенциального опыта <…>. Она с трудом воспринимается теми, кому этот опыт чужд, кто ещё готов верить в то, что жизнь в социалистическом государстве не лишила его остатков человечности, кто хотел бы считать себя ещё сохранившим человеческое достоинство. Вот почему советская интеллигенция не простила Шаламову его печально известное «отречение» и сразу отшатнулась от него, хотя подобные письма подписывали многие из читаемых и почитаемых. Я уверен, что Солженицын никогда бы такого письма не написал, ибо для него был слишком важен собственный образ в глазах читателей. Но Шаламов считал более важной возможность хоть что-то опубликовать в своей стране, он видел в себе только писателя.

— Юлий Шрейдер, «Правда Солженицына и правда Шаламова», 1993

• см. главу «1972 год» в «Мой друг Варлам Шаламов» И. П. Сиротинской, 2007