Соло на ундервуде

«Соло на ундервуде» — записные книжки, которые Сергей Довлатов вёл в 1967—1978 годах, впервые опубликованные в 1980. Для изданий 1983 и 1990 были отредактированы (тут приводится последняя редакция). Название отсылает к музыкальной шутке «Пишущая машинка» («Соло на пишущей машинке»). Некоторые зарисовки включены в «Невидимую книгу» (1977). Хотя эпизоды в целом достоверны, все слова в предложениях начинаются с разных букв, согласно постоянному принципу Довлатова, поэтому реплики других людей парафразированы. В 1990 году издано продолжение — «Соло на IBM».

Цитаты

Выносил я как-то мусорный бак. Замёрз. Опрокинул его метра за три до помойки. Минут через пятнадцать к нам явился дворник. Устроил скандал. Выяснилось, что он по мусору легко устанавливает жильца и номер квартиры. В любой работе есть место творчеству.

— За Борю я относительно спокоен, лишь когда его держат в тюрьме!

Он пьёт ежедневно, и, кроме того, у него бывают запои.

Хорошо бы начать свою пьесу так. Ведущий произносит: — Был ясный, тёплый, солнечный… Пауза. — Предпоследний день… И, наконец, отчётливо: — Помпеи!

Убийца пожелал остаться неизвестным.

— Как вас постричь? — Молча.

«Можно ли носом стирать карандашные записи?»

Выпил накануне. Ощущение — как будто проглотил заячью шапку с ушами.

В советских газетах только опечатки правдивы. «Гавнокомандующий». «Большевистская каторга» (вместо — «когорта»). «Коммунисты осуждают решения партии» (вместо — «обсуждают»). И так далее.

У Ахматовой когда-то вышел сборник. Миша Юпп повстречал её и говорит: — Недавно прочёл вашу книгу. Затем добавил: — Многое понравилось. Это «многое понравилось» Ахматова, говорят, вспоминала до смерти.

— У тебя комплекс моей неполноценности.

Хармс говорил: — Телефон у меня простой — 32–08. Запоминается легко. Тридцать два зуба и восемь пальцев.

Алешковский говорил: — А как ещё может пахнуть в стране?! Ведь главный труп ещё не захоронен!

Рейн <…> сказал: — Точность — это великая сила. <…> При нашей единственной встрече Заболоцкий сказал мне: «Женя, знаете, чем я победил советскую власть? Я победил её своей точностью!» Бродский перебил его: — Это в том смысле, что просидел шестнадцать лет от звонка до звонка?!

У поэта Шестинского была такая строчка: Она нахмурила свой узенький лобок… — в Google нет первоисточника Шестинского

Была такая поэтесса — Грудинина. Написала как-то раз стихи. Среди прочего там говорилось: …И Сталин мечтает при жизни Увидеть огни коммунизма… Грудинину вызвали на партсобрание. Спрашивают: — Что это значит — при жизни? Вы, таким образом, намекаете, что Сталин может умереть? Грудинина отвечала: — Разумеется, Сталин как теоретик марксизма, вождь и учитель народов — бессмертен. Но как живой человек и материалист — он смертен. Физически он может умереть, духовно — никогда! Грудинину тотчас же выгнали из партии.

Генрих Сапгир, человек очень талантливый, называл себя «поэтом будущего». Лев Халиф подарил ему свою книгу. Сделал такую надпись: «Поэту будущего от поэта настоящего!»

Роман Симонова: «Мёртвыми не рождаются».

Пришёл к нам Арьев. Выпил лишнего. Курил, роняя пепел на брюки. Мама сказала: — Андрей, у тебя на ширинке пепел. Арьев не растерялся: — Где пепел, там и алмаз!

Арьев говорил: — В нашу эпоху капитан Лебядкин стал бы майором.

Слышу от Инги Петкевич: — Раньше я подозревала, что ты — агент КГБ. — Но почему? — Да как тебе сказать. Явишься, займешь пятёрку — вовремя несёшь обратно. Странно, думаю, не иначе как подослали.

Лениздат напечатал книгу о войне. Под одной из фотоиллюстраций значилось: «Личные вещи партизана Боснюка. Пуля из его черепа, а также гвоздь, которым он ранил фашиста…» Широко жил партизан Боснюк!

Михаил Светлов <…> в буфете Союза писателей на улице Воинова. Его окружала почтительная свита. Светлов заказывал. Он достал из кармана сотню. То есть дореформенную, внушительных размеров банкноту с изображением Кремля. Он разгладил её, подмигнул кому-то и говорит: — Ну, что, друзья, пропьём этот ландшафт?

Явились к Пановой гости на день рождения. Крупные чиновники Союза писателей. Начальство. Панова, обращаясь к мужу, сказала: — Мне кажется, у нас душно. — Обыкновенный советский воздух, дорогая. Вечером, навязывая жене кислородную подушку, он твердил: — Дыши, моя рыбка! Скоро у большевиков весь кислород иссякнет. Будет кругом один углерод.

Оказались мы в районе новостроек. Стекло, бетон, однообразные дома. Я говорю Найману: — Уверен, что Пушкин не согласился бы жить в этом мерзком районе. Найман отвечает: — Пушкин не согласился бы жить… в этом году!

Найман и Бродский шли по Ленинграду. Дело было ночью. — Интересно, где здесь Южный Крест? — спросил вдруг Бродский. <…> Найман сказал: — Иосиф! Откройте словарь Брокгауза и Ефрона. Найдите там букву А. И поищите там слово «Астрономия». Бродский ответил: — Вы тоже откройте словарь на букву А. И поищите там слово «Астроумие».

У Валерия Грубина, аспиранта-философа, был научный руководитель. Он был недоволен тем, что Грубин употребляет в диссертации много иностранных слов. Свои научные претензии к Грубину он выразил так: — Да хули ты выёбываешься?!

У Иосифа Бродского есть такие строчки: Ни страны, ни погоста Не хочу выбирать, На Васильевский остров Я приду умирать… Так вот, знакомый спросил у Грубина: — Не знаешь, где живёт Иосиф Бродский? Грубин ответил: — Где живёт, не знаю. Умирать ходит на Васильевский остров.

… Грубин сказал: — Официант как жаворонок. Жаворонок поёт не оттого, что ему весело. Пение — функция его организма. Так устроена его гортань. Официант ворует не потому, что хочет тебе зла. Официант ворует даже не из корысти. Воровство для него — это функция. Физиологическая потребность организма.

Однокомнатная коммуналка — ведь и такое бывает.

Я спросил у восьмилетней дочки: — Без окон, без дверей — полна горница людей. Что это? — Тюрьма, — ответила Катя.

В Пушкинских Горах туристы очень любознательные. Задают экскурсоводам странные вопросы: — Кто, собственно, такой Борис Годунов? — Из-за чего была дуэль у Пушкина с Лермонтовым? — Где здесь проходила «Болдинская осень»? — Бывал ли Пушкин в этих краях? — Как отчество младшего сына А. С. Пушкина? — Была ли А. П. Керн любовницей Есенина?!. А в Ленинграде у знакомого экскурсовода спросили: — Что теперь находится в Смольном— Зимний?.. И наконец, совсем уже дикий вопрос: — Говорят, В. И. Ленин умел плавать задом. Правда ли это?

Некий Баринов из Военно-медицинской академии сидел пятнадцать лет. После реабилитации читал донос одного из сослуживцев. <…> В доносе говорилось среди прочего: «Товарищ Баринов считает, что он умнее других. Между тем в Академии работают люди, которые старше его по званию…» И дальше: «По циничному утверждению товарища Баринова, мозг человека состоит из серого вещества. Причём мозг любого человека. Независимо от занимаемого положения. Включая членов партии…» — типичный пример, что доносы тогда, в основном, писали ничтожества из корысти

Мемориальная доска: «Архитектор Расстреллян».

Я был на третьем курсе ЛГУ. Зашёл по делу к Мануйлову. А он как раз принимает экзамены. Сидят первокурсники. На доске указана тема: «Образ лишнего человека у Пушкина». Первокурсники строчат. Я беседую с Мануйловым. И вдруг он спрашивает: — Сколько необходимо времени, чтобы раскрыть эту тему? <…> — Недели три. А что? — Так, говорит Мануйлов, — интересно получается. Вам трёх недель достаточно. Мне трёх лет не хватило бы. А эти дураки за три часа всё напишут.

Реплика в чеховском духе: «Я к этому случаю решительно не деепричастен».

Я уверен, не случайно дерьмо и шоколад примерно одинакового цвета. Тут явно какой-то многозначительный намёк. Что-нибудь относительно единства противоположностей.

Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. <…> И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова.

Режим: наелись и лежим.

Семья — не ячейка государства. Семья — это государство и есть. Борьба за власть, экономические, творческие и культурные проблемы. Эксплуатация, мечты о свободе, революционные настроения. И тому подобное. Всё это и есть семья.

Ленин произносил: «Гавнодушие».

Алкоголизм — излечим, пьянство — нет.

Две грубиянки — Сцилла Ефимовна и Харибда Абрамовна.

Рождённый ползать летать… не хочет!

Яша Фрухтман руководил хором старых большевиков. Говорил при этом: — Сочиняю мемуары под заглавием: «Я видел тех, кто видел Ленина!»

Яша Фрухтман взял себе красивый псевдоним — Дубравин. Очень им гордился. Однако шутники на радио его фамилию в платёжных документах указывали: «Дуб-раввин».

Ростропович собирался на гастроли в Швецию. Хотел, чтобы с ним поехала жена. Начальство возражало. Ростропович начал ходить по инстанциям. На каком-то этапе ему посоветовали: — Напишите докладную. «Ввиду неважного здоровья прошу, чтобы меня сопровождала жена». Что-то в этом духе. Ростропович взял лист бумаги и написал: «Ввиду безукоризненного здоровья прошу, чтобы меня сопровождала жена». И для убедительности прибавил: «Галина Вишневская». Это подействовало даже на советских чиновников.

Театр абсурда. Пьеса: «В ожидании ГБ…»

У режиссёра Климова был номенклатурный папа. Член ЦК. О Климове говорили: — Хорошо быть левым, когда есть поддержка справа…

Ольга Форш перелистывала жалобную книгу. Обнаружила такую запись: «В каше то и дело попадаются лесные насекомые. Недавно встретился мне за ужином жук-короед». — Как вы думаете, — спросила Форш, — это жалоба или благодарность? — по рассказу тётки Довлатова

Булату Окуджаве исполнилось 50 лет. Он тогда пребывал в немилости. «Литературная газета» его не поздравила. Я решил отправить незнакомому поэту телеграмму. Придумал нестандартный текст, а именно: «Будь здоров, школяр!» Так называлась одна его ранняя повесть. Через год мне довелось познакомиться с Окуджавой. И я напомнил ему о телеграмме. Я был уверен, что её нестандартная форма запомнилась поэту. Выяснилось, что Окуджава получил в юбилейные дни более ста телеграмм. Восемьдесят пять из них гласили: «Будь здоров, школяр!»

Министр культуры Фурцева беседовала с Рихтером. Стала жаловаться ему на Ростроповича: — Почему у Ростроповича на даче живёт этот кошмарный Солженицын?! Безобразие! — Действительно, — поддакнул Рихтер, — безобразие! У них же тесно. Пускай Солженицын живёт у меня…

Как-то раз мне довелось беседовать со Шкловским. В ответ на мои идейные претензии Шкловский заметил: — Да, я не говорю читателям всей правды. И не потому, что боюсь. Я старый человек. У меня было три инфаркта. Мне нечего бояться. Однако я действительно не говорю всей правды. Потому что это бессмысленно. Да, бессмысленно… И затем он произнёс дословно следующее: — Бессмысленно внушать представление об аромате дыни человеку, который годами жевал сапожные шнурки…

Молодого Евтушенко представили Ахматовой. Евтушенко был в модном свитере и заграничном пиджаке. В нагрудном кармане поблескивала авторучка. Ахматова спросила: — А где ваша зубная щётка?

Знаменитому артисту Константину Васильевичу Скоробогатову дали орден Ленина. В Пушкинском театре было торжественное собрание. Затем — банкет. Все произносили здравицы и тосты. Скоробогатов тоже произнёс речь. Он сказал: — Вот как интересно получается. Сначала дали орден Николаю Константиновичу Черкасову. Затем — Николаю Константиновичу Симонову. И наконец мне, Константину Васильевичу Скоробогатову… Он помолчал и добавил: — Уж не в Константине ли тут дело?!

Писатель Уксусов: «Над городом поблёскивает шпиль Адмиралтейства. Он увенчан фигурой ангела НАТУРАЛЬНОЙ величины».

Два плаката на автостраде с интервалом в километр. Первый: «Догоним и перегоним Америку…» Второй: «В узком месте не обгоняй!»

Панфилов был генеральным директором объединения «ЛОМО». Слыл человеком грубым, резким, но отзывчивым. Рабочие часто обращались к нему с просьбами и жалобами. И вот он получает конверт. Достаёт оттуда лист наждачной бумаги. На обратной стороне заявление — прошу, мол, дать квартиру. И подпись — «рабочий Фоменко». Панфилов вызвал этого рабочего. Спрашивает: — Что это за фокусы? — Да вот, нужна квартира. Пятый год на очереди. — А причём тут наждак? — А я решил — обычную бумагу директор в туалете на гвоздь повесит… Говорят, Панфилов дал ему квартиру. А заявление продемонстрировал на бюро обкома.

Цуриков, парень огромного роста, ухаживал в гостях за миниатюрной девицей. Шаблинский увещевал его: — Не смей! Это плохо кончится! — А что такое? — Ты кончишь, она лопнет.

Юрий Олеша подписывал договор с филармонией. Договор был составлен традиционно: «Юрий Карлович Олеша, именуемый в дальнейшем «автор»… Московская государственная филармония, именуемая в дальнейшем «заказчик»… Заключают настоящий договор в том, что автор обязуется…» И так далее. Олеша сказал: — Меня такая форма не устраивает. <…> Я хочу так: «Юрий Карлович Олеша, именуемый в дальнейшем — „Юра”».

… Петрову дали орден Ленина. По этому случаю была организована вечеринка. Присутствовал Юрий Олеша. Он много выпил и держался несколько по-хамски. Петров обратился к нему: — Юра! Как ты можешь оскорблять людей?! В ответ прозвучало: — А как ты можешь носить орден покойника?!

Моя тётка встретила писателя Косцинского. Он был пьян и небрит. Тётка сказала: — Кирилл! Тебе не стыдно?! Косцинский приосанился и ответил: — Советская власть не заслужила, чтобы я брился!

Шла как-то раз моя тётка по улице. Встретила Зощенко. Для писателя уже наступили тяжёлые времена. Зощенко, отвернувшись, быстро прошёл мимо. Тётка догнала его и спрашивает: — Отчего вы со мной не поздоровались? Зощенко ответил: — Извините. Я помогаю друзьям не здороваться со мной. — тривиальная ситуация

В двадцатые годы моя покойная тётка была начинающим редактором. И вот она как-то раз бежала по лестнице. И, представьте себе, неожиданно ударилась головой в живот Алексея Толстого. — Ого, — сказал Толстой, — а если бы здесь находился глаз?!

Писатель Чумандрин страдал запорами. В своей уборной он повесил транспарант: «Трудно — не означает: невозможно!»

В 63-м году Подгорный посетил легендарный крейсер «Аврора». Долго его осматривал. Беседовал с экипажем. Оставил запись в книге почётных гостей. Написал дословно следующее: «Посетил боевой корабль. Произвёл неизгладимое впечатление!»

Академик Козырев сидел лет десять. Обвиняли его в попытке угнать реку Волгу. То есть буквально угнать из России — на Запад. Козырев потом рассказывал: — Я уже был тогда грамотным физиком. Поэтому, когда сформулировали обвинение, я рассмеялся. Зато, когда объявляли приговор, мне было не до смеха.

Борис Раевский сочинил повесть из дореволюционной жизни. В ней была такая фраза (речь шла о горничной): «…Чудесные светлые локоны выбивались из-под её кружевного ФАРТУКА…»

По ленинградскому телевидению демонстрировался боксёрский матч. Негр, чёрный, как вакса, дрался с белокурым поляком. Диктор пояснил: — Негритянского боксёра вы можете отличить по светло-голубой каёмке на трусах.

В Тбилиси проходила конференция на тему — «Оптимизм советской литературы». Было множество выступающих. В том числе — Наровчатов, который говорил про оптимизм советской литературы. Вслед за ним поднялся на трибуну грузинский литературовед Кемоклидзе: — Вопрос предыдущему оратору. <…> Я относительно Байрона. Он был молодой? — Что? — удивился Наровчатов. — Байрон? Джордж Байрон? Да, он погиб сравнительно молодым человеком. А что? — Ничего особенного. Ещё один вопрос про Байрона. Он был красивый? — <…> Да, Байрон, как известно, обладал весьма эффектной наружностью. А что? В чём дело? — Да так. Ещё один вопрос. Он был зажиточный? — <…> Ну, разумеется. Он был лорд. У него был замок. Он был вполне зажиточный. И даже богатый. Это общеизвестно. — И последний вопрос. Он был талантливый? — <…> Байрон — величайший поэт Англии! Я не понимаю, в чём дело?! — Сейчас поймёшь. Вот смотри. Джордж Байрон! Он был молодой, красивый, богатый и талантливый. И он был — пессимист! А ты — старый, нищий, уродливый и бездарный! И ты — оптимист!

Марамзин говорил: — Если дать рукописи Брежневу, он скажет: «Мне-то нравится. А вот что подумают наверху?!.»

Самое большое несчастье моей жизни — гибель Анны Карениной! — последняя запись в публикациях «Соло»; почти то же сказал Оскар Уайльд про Люсьена дю Рюбампре