Цитаты о романе «Числа» Виктора Пелевина

Цитаты о романе Виктора Пелевина «Числа» 2003 года.

Цитаты

	… постоянное ощущение развесёлого капустника на краю бездны экзистенциального отчаянья.
	— Галина Юзефович, «Вспоминаем все книги Виктора Пелевина — какая самая удачная?»

Виктор Пелевин

— … ещё один аспект этой книги — это взаимоотношения бизнеса и власти. То, как люди, мнящие себя хозяевами жизни, создают марионеток, которыми надеются управлять, а выходит совсем наоборот. Вечный сюжет, кстати. Но в книге это получилось непреднамеренно. <…> О сексе я очень много и откровенно пишу в последнем романе. О сексе между правым полушарием и левым, о сексе между человеком и человеком, о сексе между человеком и государством, и так далее. Собственно говоря, Сорокин и дал мне социальный заказ на написание одного из моих романов — «Числа». Когда мы были в Японии, он как-то сказал: «Виктор, вам непременно следует написать версию «Лолиты», только о мальчиках. Сможете?». Я очень старался, но не уверен, что получилось именно то, чего хотел Владимир. корр.: Любопытно… А в сексе между полушариями и между человеком и государством можно ли достигнуть оргазма? — Здесь всё зависит от того, о чьём оргазме идёт речь — человека или государства. Иногда, крайне редко, они совпадают. Манифестацией такого одновременного оргазма обычно является джип «Лексус» или «Геландеваген» с государственными номерами, затемнёнными стёклами и двумя включенными мигалками. <…> В рыночном обществе самое главное в оргазме — его симуляция, это вам скажет любая карьерная девушка. Это в первую очередь относится к социальному оргазму — заставив других поверить, что жизнь удалась, человек на несколько секунд может даже поверить в это сам.

	Мой герой может показаться ненормальным, но это самый обычный человек, у которого приоритеты просто чуть отличаются от впрыскиваемых рекламой и информацией.
	— интервью Коммерсантъ, 2 сентября 2003

У меня есть подозрение, что на уровне сути в России вообще ничего никогда не меняется. Происходит нечто другое — к вам в гости постоянно приходит один и тот же мелкий бес, который наряжается то комиссаром, то коммивояжёром, то бандитом, то эфэсбэшником. Главная задача этого мелкого беса в том, чтобы запудрить вам мозги, заставить поверить, что меняются полюса, в то время как меняются только его наряды. С этой точки зрения история России — это просто история моды. О том, как поменялась эта мода и как выглядит костюм нового героя в настоящий момент, я и написал роман «Числа» <…>. Я хотел написать книгу о том, как работает ум. Как человек из ничего строит себе тюрьму и попадает туда на пожизненный срок. Слишком серьёзная тема, чтобы писать об этом всерьёз, поэтому у меня получилось то, что получилось. А полюса, перемены и герои нашего времени попали туда просто в качестве фона. Но парадокс заключается в том, что ум — по своей природе такое необычное зеркало, в котором нет ничего, кроме отражений. Единственный способ говорить о нём в романе — это описывать появляющиеся в нём миражи. Поэтому и выходит, что пишешь об уме, а получается о России.

В книге также рассматриваются скрытые связи между «путинизмом» и гомосексуализмом… — перевод на итальянский: Il libro esamina anche i legami nascosti tra "putinismo" e omosessualità…

Что касается разборок с издательствами, то это выдумки досужих журналистов.

2003

Чехов говорил, что может написать качественный рассказ про пепельницу. Пелевин в этом явный и несомненный наследник Антон Палыча. Рассказа про пепельницу я у него не помню, а вот роман про «три-четыре» у нас теперь есть. <…> автор «ДПП (NN)» старательно и аккуратно препарирует духовную нищету и пустоту. Даже у чеченских бандитов, эпизодически проскальзывающих в глубине романа, больше ясности, полноты, готовности к сопротивлению. Смешной каламбур «ты чечен, какой дзогчен?!», назидательно произносимый старшим братом-террористом, перевоспитывающим младшего, падкого на духовный фаст-фуд мегаполиса, заставляет поёжиться: а я-то кто? А ты? А он? Это дивное отсутствие всякого внутреннего содержания, всякого духовного стержня, это дикарское сознание чужака заставляют Стёпу (как и огромное количество реальных, не столь шаржированных людей) искать смыслов для бытия в том крошечном багаже, который наспех усвоен в детстве… <…> С другой стороны, что-то в этой картинке кажется странным, неловким. Когда бизнес главного героя переходит из-под чеченской «крыши» под эфэсбэшную, происходит это в процессе буйной, дымной, порохом пропахшей стрелки в «Якитории». Воплощение нового порядка, капитан Лебёдкин из четвёртого главного управления по борьбе с финансовым терроризмом разносит полресторана из помпового ружья, заливает стены кровью, расшибает аквариум, одевает салат на голову непочтительным спортсменам и спасает золотую рыбку, из аквариума выпавшую. Это ярко, это звонко, это тарантинно — и ужасно несовременно. Это именно то, что такое в целом «ДПП(NN)». Это 2000-е, какими бы их могли увидеть девяностые.

— Александр Гаврилов, «Диалектика пустоты», 1 сентября

	«Числа» — крохи, сметённые с собственного, пусть никогда и не ломившегося от угощений, но по крайней мере богатого стола.
	— Майя Кучерская, «Х Р не С»

Сракандаев <…> на всех своих посланиях рисует вагриусовского ослика, а во время гомосексуального соития приделывает себе ослиные уши. Скандал! — воскликнет литературная барышня. И ошибётся. Потому что этот скандал так мелок, так обыденно незначущ для сколько-нибудь широкой аудитории. А стало быть, скучен. Что, согласитесь, для скандала — само по себе скандально. В прошлый раз пелевинский замысел совпал с отрицательной энергией дефолта, по недоразумению предстал социальным пророчеством. На этот раз мрачные предчувствия Пелевина метафизичны, но ничего пророческого в них нет. Роман ни с чем не совпадёт, ничего не накликает.

— Александр Архангельский, «В краю непуганных покемонов»

	«Числа» — гомерический трагифарс да вдобавок одно из лучших художественных исследований синдрома навязчивых состояний, когда-либо предпринятых в мировой литературе.
	— Дмитрий Быков, «Обнаружен Пелевин», 7 сентября

Обрадованные критики тут же растерзали книжку в клочья. Доходное это дело — пинать Пелевина. Дескать, его роман хрен знает о чём, где снова навалены в кучу суши, покемоны, политики, бизнесеки и чёрный пиар. <…> Они идиоты, <…> привыкшие паразитировать на непонимании третьесортные выпускники литинститутов. <…> Кто главный герой? Почти что олигофрен <…>. Герой сам выстраивает свой мир и живёт в этих рамках, не в силах уже выглянуть наружу, — ведь силы уже ушли на постройку стен. Даже крах мира главного героя, потеря денег и работы не вызволяют его из придуманного «аквариума». Выбравшись из одного паттерна восприятия, он тут же придумывает себе другой — на точно такой же основе. <…> Возможно, большая часть текста «Чисел» была написана до «Generation П», написана и отложена — как «немного не то». И лишь недавно текст и детали были подогнаны под истекающий момент.

— Кирилл Воробьёв, «Хороший плохой Пелевин»

	И нет печальней повести на свете, чем повесть о любви 34 и 43.
	— Константин Кедров, «Влюблённые числа»

Фактически завязки нет. Человек, свихнувшийся на числе 34, достоин максимум а-ля хармсовского рассказика. Все мы тайно играем с числами и стараемся не наступать на трещины в асфальте, но на целую жизненную философию это никак не тянет. А для тяжелого психопата банкир Степа Михайлов слишком нормален во всех прочих отношениях. <…> На страницах ОР существо немужского пола возникло чуть ли не однажды — в облике валютной проститутки, тускло помаячило и растворилось через три строки. Мюс существует конкретно, но лучше бы её не было. С самого начала нет сомнений, что это злобная параноидальная истеричка, которую сколько ни …, она всё равно в лес, т.е. на Запад смотрит. А Запад у Пелевина даже противнее Востока. Спать с этой псевдотолерантной хабалкой может только любитель садо-мазо. Нет, у Стёпы Михайлова точно с головой непорядок. Или (скучнее, но вернее) Пелевин просто не умеет писать про женщин. И про любовь заодно. Потому что любовь не годится в сюжеты периферийного плана. Зато впервые, кажется, Пелевин уделил столько внимания нашей поголубевшей действительности. Если помните, в финале GP буква «П» расшифровывалась как женский орган. Теперь нет такой буквы, и слова такого нет. Нынешнее поколение — это Generation «Ж». А «ж», она у обоих полов примерно одинакова и потому в общем-то беспола. Очень точно подмечено: голубизация российского общества связана с тем, что оно, общество, становится всё более и более асексуальным. Занимается одним, а думает о другом. <…> Правда, анусы и фекалии в нашей литературе считаются прерогативой Сорокина. Пелевин явно посягнул на чужую территорию. Видать, у мудрого Сорокина была избушка лубяная, а у романтика Пелевина ледяная. И вот она растаяла. Ах, как жаль…

— Елена Ямпольская, «Пионерская правда»

«Числа» — самый мрачный из всех пелевинских романов (что, разумеется, не мешает ему быть местами гомерически смешным). Пелевин по-прежнему чуток к своему времени: чувство разочарования и осознания, что через пятнадцать лет мы вернулись в точку, подозрительно похожую на ту, из которой вышли, проходит через всю книгу. <…> Всё очень просто: Виктор Пелевин <…> давал надежду на возможность достичь лучшего мира. Он говорил о том, как преуспеть в этом мире. Он заставлял задуматься о душе и об её пустотности. Осенью 2003 года этот человек сказал, что надежды больше нет. Мне кажется, в такой ситуации разговоры о литературе неуместны.

— Сергей Кузнецов, «Виктор Пелевин, или Пятнадцать лет спустя»

Пересказывать роман «Числа» и сопутствующие ему байки утомительно и скучно. (Скучнее, пожалуй, только их читать.) Объяснять, как именно Пелевин обхамил «Вагриус», значит становиться с ним на одну доску и множить грязь. (Ознакомившись с аллюзионными пассажами, испытываешь мощное желание принять душ и почистить зубы.) Анализировать слог предоставим лингвистам: они люди терпеливые, может, и обнаружат, чем это безъязычие отличается от среднепереводческого, среднелоточного, среднеинтернетовского. Указать на пару-тройку удачных «кавээнных» острот (пародийных слоганов в духе «Generation»]]) не трудно, но бессмысленно <…>. Если с рук сходит расчётливое хамство, <…> то почему бы не полить помоями не только въедливых критиков (в конце концов это обычная литературная борьба), но и издательство, столько лет носившееся с Пелевиным как с писаной торбой?

— Андрей Немзер, «Ещё раз про лажу»

Проницательный читатель заметит, что на страницах романа с дивной регулярностью появляются два слова — ХУЙ и ЖОПА. С их помощью находятся ответы на философские вопросы, объясняется картина мироустройства и политическая ситуация России. Проницательный читатель сразу подсчитал, что в слове ХУЙ 3 буквы, а в слове ЖОПА 4, таким образом главный герой Стёпа — это Хуйжопа. В канун своего хуйжопа-летия, Хуйжопа встречает бизнесмена-конкурента, построившего свою жизнь на числе-оппоненте Жопахуй. Хуйжопа решает убить Жопахуя, но вместо этого между ними неожидано завязывается гомосексуальный роман: Хуйжопа вдруг понимает, что числа 34 и 43 связаны между собой, и в сумме (34+43) дают двух семёрок. <…> Как уже вычислили самые проницательные читатели, в слове «ПИДОРАС» действительно 7 букв. Книга является настоящим литературным событием, написана блестяще, прочесть её интересно даже лютым гомофобам. Воистину, мир ещё не видывал более точной оцифровки пидорасов!

— Леонид Каганов

… сказа[но] про Пушкина: «Наше всё». Ради красного словца я могу сказать про Пелевина: «Наше Ничего». Не в смысле «ничтожество», а в смысле «П…ц в убедительном изложении». Российская реальность середины 90-х не то чтобы вдохновляла, но до некоторой степени увлекала Пелевина, и Generation «П», его предыдущий роман, не лишен авторской заинтригованности куражом и нескромным обаянием новых русских бандитов и банкиров. Больше этого нет; страна вернулась в ведение Четвёртого главного управления, и настоящий фан закончился вместе с беспределом. Обидно, что будущего тоже нет. Выход из треугольника «нефтеденьги — безумие — ФСБ» только один — саморазрушение, коллапс, окончательная тоска. Это в масштабах страны.

— Артемий Троицкий, «Из ухряба в киркук», 2 октября

	Чего нет в новой книге — так это ни одной эффектной выдумки, которая не была бы задействована раньше. Прежний Виктор Олегович скорее совершил бы харакири, нежели бы допустил такой глобальный самоповтор. «Новый» — строит целый роман на самоповторах. Если не считать фельетонного хода с нумерологией, «Числа» оказываются клоном Generation «П», то есть тенью тени.
	— Роман Арбитман, «Пелевин как жертва ДПП», ноябрь

По отдельным деталям ясно, что Пелевин гораздо сильнее в социальной сатире, <…> чем в своей доморощенной мистике. <…> Из всего можно сделать вывод о том, что Пелевин сознательно работает в жанре «олитературенной галиматьи», вбирающей в себя игры с числами и вульгаризованными образами из восточных философий, которая, очевидно, издателям представляется более продаваемой. Всё социально-сатирическое остаётся в виде намёков-зародышей, а подробно прописывается именно галиматья, программирующая правильное выражение лица. Это главная особенность нового романа. Кстати, игроки с числами сразу обратят внимание на непростительную ошибку на стр. 75: число 661, вопреки тому, что утверждает автор, отнюдь не делится на 43 без остатка. <…> Верный знак халтуры: слишком быстро издали, не успели проверить.

— Михаил Золотоносов, «Из пустоты в никуда»

2004

• см. Алла Латынина, «Потом опять теперь», январь

корр.: … «Числа» и «Лёд». Последние вещи Пелевина и Сорокина — это преодоление кризиса или его углубление? — К сожалению, никакого преодоления кризиса я в этих книгах не заметил. <…> Я подозреваю, что Пелевин писал самопародию, но или не нашёл точной интонации, или побоялся рискнуть имеющимся статусом «культового автора», — и грубо свернул шею замыслу, выдав предсказуемый набор пелевинских клише <…>. По сути дела, каждый из романов материализовал желание остановить время, чтобы навеки закрепить положение автора на пике моды. И это, как ни странно, получилось: оба романа оказались памятниками остановившейся истории. Если бы Сорокин и Пелевин осознали и отрефлектировали это измерение собственной прозы — тут-то и наметился бы выход из кризиса. Но для этого им пришлось бы рискнуть популярностью.

— Марк Липовецкий

С точки зрения литературного качества роман <…> балансирует на грани провала, и лишь отдельные точные наблюдения и остроты автора удерживают его в этом шатком положении, роман исполнен презрения к читателю, представителю, простите, той самой нации, <которая вручила ему премию «Национальный бестселлер»> (чтобы убедиться в этом, достаточно пробежать глазами открывающую роман издевательскую «Элегию»)…

— Майя Кучерская, «Приземлились в никуда»

	… роман вообще принадлежал к пелевинским вершинам…
	— Дмитрий Быков, «И ухватит за бочок», 16 ноября

Дмитрий Володихин

С точки зрения [автора], мир <…> представляет собой размышление мирового сознания. <…> Есть лишь «радужная река», в которую можно войти, в которой можно раствориться, избавившись от вечного груза перерождений. <…> Ведь по большому счёту, у Пелевина в арсенале есть лишь две конструкции, несущие главную сюжетную нагрузку: истории о людях, которые сумели войти в радужную реку, да ещё истории о людях, которые не смогли это сделать. В романе «Числа» <…> он попытался избавиться от идеологической составляющей, он даже поиронизировал над ней… но не тут-то было. Читатель среагировал на книгу без ажиотажа. Любимая начинка пропала, а без неё текст превратится в унылую сагу о полной бессмысленности нашей жизни. В дальнейшем Пелевин вернулся на любимый берег.

— «Река в луна-парке», январь 2009

	Виктор Пелевин говорит своей аудитории: «<…> в большой повести «Числа», я осторожно намекнул тебе, умненький читатель, что всё это — полная дребедень от первой буквы и до последней, что всё это — игры бессмыслицы. Но ты почему-то оказался гораздо глупее, чем я полагал, и продажи как-то… не того».
	— «П. против Т. Кто кого?», февраль 2010

Стандартный финиш [его романов] многим набил оскомину, а поп-эзотерика другой «высокоморальной» развязки предложить не может. И Пелевин нашёл два маршрута к решению этой проблемы. Первый — превращение текста в «минное поле приколов». <…> Второй путь — постепенный демонтаж собственного поп-эзотерического мировидения. Довольно удачный опыт был сделан Пелевиным в <…> «Числах». Нет там никакой мистики и эзотерики, никакого мирового сознания, а есть просто дурь, вбитая в голову тупым суеверным людям. И из-под маски автора — неистового эзотерика выглядывает автор — усталый агностик. Есть то, что есть перед носом, то, что подсовывает жизнь, а больше ничего нет… Никаких «тонких энергий».

— «Чума на оба ваших дома!», сентябрь 2012