Обнаружен Пелевин

«Обнаружен Пелевин» — статья Дмитрия Быкова 2003 года о Викторе Пелевине и его сборнике «ДПП (NN)».

Цитаты

Новый Пелевин ещё смешнее, ещё презрительнее, ещё отчаяннее. Он по-прежнему попадает в главные болевые точки так, что становится не больно, а смешно. <…> … я её только что дочитал и жалею об этом. Как всякое новое пелевинское сочинение, она всё время манила меня разгадкой. Всего. Обещала её буквально на следующей странице — в конце я, понятно, ничего нового не узнал, но путешествие по тексту сделало меня веселее, смиреннее и терпеливее.

Каждая новая пелевинская книга переносит нас в незнакомые места, поскольку крупные сочинения он публикует только тогда, когда завершается некая историческая эпоха и брезжит новая. Её черты наш автор умеет расчухать одним из первых. Это и сделало его самым востребованным писателем девяностых.

Книга Пелевина — хорошая. Ленин, конечно, скомпрометировал комплимент «своевременная», но она своевременная. Очень точная. После неё я понял, почему Пелевин так прячется. Несдобровать бы ему от прототипов, будь он на виду. <…> Наверняка найдутся и сегодня желающие сказать, что Пелевин деградировал окончательно, что книга его пошлая, что перед нами в чистом виде социальная сатира с философскими отступлениями, которые суть тяжеловесные софизмы; многие не могут простить этому автору его бесспорного чемпионства, многие истово верили, что он сказал всё и закономерно умолк.

Есть Пелевин — мастер социального гротеска, презрительный реалист, лишь чуть-чуть сгущающий краски. Так написаны «Омон Ра», «Жёлтая стрела», «Принц Госплана», «Миттельшпиль», современные главы «Чапаева…», «Generation «П» и «Числа». Доминанта этой прозы — отвращение, нескрываемый и здоровый цинизм, а её главный приём — распознавание в современности древних и бессмысленных магических практик. <…> В социальной сатире Пелевина всегда душно. Это мир без второго измерения. Второе измерение в нём заменяет тоска, иногда охватывающая героев и никогда не отпускающая автора.

«Числа» — гомерический трагифарс да вдобавок одно из лучших художественных исследований синдрома навязчивых состояний, когда-либо предпринятых в мировой литературе. Роман не зря посвящен Зигмунду Фрейду и Феликсу Дзержинскому. И всё-таки для Пелевина все тексты, составившие первый раздел, не литература, то есть не главная литература… а так, аутотерапия, выброс накопившегося раздражения, реакция на внешние раздражители. Правда, первая часть увенчана блистательным рассказом «Фокус-группа», который я назвал бы лучшим сочинением на всю книгу. <…> Думаю, «Фокус-группа» предостерегает от важной ошибки. Очень важной. Это не менее ценное руководство по загробному поведению, чем тибетская «Книга мёртвых». Именно это пособие служит мостиком между первой и второй частями сборника — действительно своего рода ПДД на пути из этого мира в тот.

Есть второй Пелевин, которого я люблю особенно, — лирический поэт, автор волшебных сказок «Затворник и Шестипалый», «Проблема верволка в средней полосе», «Онтология детства», «Тарзанка», «Жизнь насекомых», вставные новеллы «Чапаева…». Их главная интонация — грусть, чистейшее вещество печали и ностальгии по небесной Родине. Мы-то живём в Поднебесной, а есть Небесная…

… даже в самой апологетической статье важно сказать, чего Пелевин не умеет. Он не умеет (или не любит, или то и другое) разнообразить своих героев: всегда у него выходят либо Затворник, либо Шестипалый. Либо усталый гуру, либо доверчивый ученик. Он вообще не очень хорошо умеет описывать живых людей, поэтому проза его суховата и умозрительна. Он не фиксируется на быте, и пейзажи у него, по-аксёновски говоря, бумажные. Это и не порок — есть мыслители, есть изобразители… Он не очень хорошо умеет писать трактаты (они выходят скучноваты), пародии на гламурные журналы, модные пьесы и теории (эти пьесы и теории в оригинале гораздо смешнее). Трактат о Мисиме был бы замечательным предисловием к его «Избранному» (каковым, вероятно, и станет когда-нибудь в Японии), но в качестве самостоятельного рассказа «Гость на празднике Бон» выглядит компиляцией — по крайней мере я чужой на этом празднике Бон. Зато прелестный и грустный эпилог всей книги — «Запись о поиске ветра» — выглядит исчерпывающим объяснением пятилетнего молчания.

Пока герои Пелевина, заплывшие жиром и заросшие грязью, смутно тоскуют о возможности другой жизни, автор, который их выдумал, ясно и отчаянно тоскует об Абсолютной Прозе. Вероятно, создать эту прозу ему — да и никому из живущих — не дано, хотя лично я склонен думать, что в описанную им книгу он пару историй добавил-таки. Но и сама тоска его, мучительная и неотступная мысль о Причине Всех Причин, — дорогого стоит; особенно в наше время, почти забывшее, что такое вертикаль. Показательно, впрочем, вот что. Раньше эта тоска и это отвращение могли у Пелевина уживаться в рамках одного текста — например, в той же «Жизни насекомых», почитаемой многими самой гармоничной его книгой. Теперь, как и во всей нашей жизни, случилась поляризация. Пелевинская сатира лишена каких бы то ни было лирических обертонов, из неё исчезла даже та музыка, которая слышалась в «Generation «П». Пелевинская лирика уже не имеет ничего общего с реальностью — ни российской, ни какой-либо ещё. Разве что с высшей. Наверное, в силу этой поляризации — слева только ад, справа только рай, внизу одна мерзость, вверху один разреженный воздух — нынешнего Пелевина читать труднее. Получаются либо сны о чем-то бесконечно большем, либо бред о чем-то бесконечно меньшем. Но совсем не зависеть от реальности хороший писатель не может — а Пелевин у нас, почитай, единственный, кто имеет дело с реальностью. Так что все претензии к ней. Мы же ждали от него прорыва. Вот он и прорвался. Точней, его прорвало.