Солнце русской поэзии

«Со́лнце ру́сской поэ́зии» — в русском языке образное определение (перифраз) исторического и литературного места, занимаемого поэтом Александром Пушкиным.[2]

Иван Айвазовский.
«Пушкин на берегу моря»[1] (1886 г.)

Впервые выражение появилось в краткой заметке о гибели А.С.Пушкина, напечатанной в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» 11 февраля 1837 года, на следующий день после смерти поэта. Информационное извещение не имело подписи. По этой причине авторство выражения чаще всего приписывается А.А.Краевскому (как редактору «Литературных прибавлений», взявшему на себя ответственность) или В.Ф.Одоевскому.[3] Вне зависимости от окончательного авторства, изначальным источником для того и другого, скорее всего, послужила аналогичная фраза из четвёртого тома «Истории государства Российского» Николая Карамзина.

Первоисточники

править
  •  

Александр, уже слабый здоровьем, возвратился в Нижний Новгород и, приехав оттуда в Городец, занемог тяжкою болезнию, которая пресекла его жизнь 14 ноября. Истощив силы душевные и телесные в ревностном служении отечеству, пред концом своим он думал единственно о Боге: постригся, принял схиму и, слыша горестный плач вокруг себя, тихим голосом, но еще с изъявлением нежной чувствительности сказал добрым слугам: «Удалитесь и не сокрушайте души моей жалостию!» Они все готовы были лечь с ним в гроб, любив его всегда ― по собственному выражению одного из них ― гораздо более, нежели отца родного. Митрополит Кирилл жил тогда в Владимире: сведав о кончине великого князя, он в собрании духовенства воскликнул: «Солнце отечества закатилось!» Никто не понял сей речи. Митрополит долго безмолвствовал, залился слезами и сказал: «Не стало Александра!» Все оцепенели от ужаса: ибо Невский казался необходимым для государства и по летам своим мог бы жить еще долгое время.[4]

  Николай Карамзин, «История государства Российского» (том четвёртый), 1810
  •  

Солнце русской поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно: всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! Наш поэт! Наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть! 29 января 2 ч. 45 м пополудни.[2]

  Андрей Краевский (или Владимир Одоевский), 11 февраля 1837 г.

В афоризмах и кратких высказываниях

править
  •  

О Пушкине: «Солнце нашей поэзии закатилось!»
О молодом современном поэте: «Солнце нашей поэзии закатилось в грузинский ресторан».[5]

  Никита Богословский, «Заметки на полях шляпы», 1997

В публицистике и литературоведении

править
  •  

Известен и выговор, сделанный Краевскому по поручению министра попечителем Петербургского учебного округа князем Дондуковым-Корсаковым, за то, что Краевский посмел слишком горячо говорить об умершем Пушкине. «Я должен вам передать, ― сказал попечитель Краевскому, ― что министр (Сергей Семёнович Уваров), крайне, крайне недоволен вами! К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну да, это еще куда бы ни шло! Но что за выражения! «Солнце поэзии»… помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался… в средине своего великого поприща! » Какое это такое поприще? Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж![6]

  Павел Висковатов, «Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова», 1891
  •  

Да и были ли у него там, в Пятигорске, друзья, то есть люди, которые понимали бы, на кого они все вместе, по выражению того же Лермонтова, «в сей миг кровавый» поднимали руку? Нет, конечно, не они поднимали, не они, ― поднимал Мартынов, и нехотя поднимал, ведь они дружили когда-то, и если даже он не понимал, какой человек стоит перед ним на обрыве, все же Мартынов не Дантес был. И еще прибавим ― не установленная, но весьма вероятная, умелая, скрытая рука жандармов, направляющая, ставящая эту трагедию, сделала свое дело. И никто не написал о нем тогда, как Одоевский о Пушкине, ― «Солнце русской поэзии закатилось…» Глухо дошла в Петербург весть о смерти поэта. А между тем Лермонтов был именно солнцем русской поэзии. И после смерти Пушкина не было на Руси поэта блистательней, чем Лермонтов.[7]

  Юрий Казаков, «О Лермонтове», 1964
  •  

28 января 1996 года он <Иосиф Бродский> умер, и сразу обнаружила себя напористая тенденция максимального упрощения его судьбы, сведения ее к схематичной легенде. Многие, и я в их числе, сказали в тот день: «Солнце нашей поэзии закатилось», ― но тогда в этом многократном повторении фразы, произнесенной когда-то на смерть Пушкина, звучала прежде всего тоска по тому, что «солнце закатилось», а не утверждение того, что умер второй Пушкин. Хотя, как выяснилось вскоре, и оно тоже.[8]

  Анатолий Найман, «Славный конец бесславных поколений», 1994
  •  

― Да на то, чтобы обсчитать одного Пушкина, Институт русского языка затребовал три тысячи долларов.
― То есть?
― Ну, ― нехотя объяснил Клеймёнов, ― есть у них там компьютер, в котором собран весь Пушкин. Я загорелся ― дай, думаю, по-научному посчитаю, сколько каких букв в произведениях самого уважаемого классика, солнца русской мысли. А то я все-таки на коленке считал. Взял книжку «Руслан и Людмила», которая по основным прикидкам является стандартом русского языка. Кто-то, может, предпочитает Достоевского, но Пушкин все-таки главнее.[9]

  Андрей Колесников, «Восьмое чудо цвета», 1997
  •  

2 мая 1837-го. Нет Александра; умер Карамзин, не переживший потрясения Сенатской площади; четыре года, как почил в Бозе преподобный Серафим; четыре месяца, как «закатилось Солнце русской поэзии ― Пушкин умер». Из Петербурга выезжает поезд. Через Тверь, Ярославль, Кострому, Вятку, Екатеринбург, в ту часть России, куда не ступала нога русского царя и куда только что сослан старец Феодор Козьмич, ― в Сибирь… Воспитатель везет ученика по России; поездка, по его замыслу, должна стать высшей точкой «педагогического процесса», его итогом, а весь процесс обучения ― приуготовлением к путешествию по стране. Воспитатель ― Василий Жуковский. Воспитанник ― Великий князь Александр Николаевич, будущий реформатор Александр II.[10]

  Александр Архангельский, «Александр I», 2000
  •  

На выставке «Пушкинская Москва» представлены 66 экспонатов из столичного Музея Пушкина, относящиеся к первой четверти XIX века: акварели, портреты и миниатюры, фарфор, бытовые мелочи. Наибольший интерес вызвали миниатюра «Пушкин-младенец» (где Пушкин ― «солнце русской поэзии» изображен неизвестным художником в трехлетнем возрасте), портрет тёщи поэта Н.И.Гончаровой, коллекция фарфоровых статуэток завода Гарднера и Книга московского Аглицкого клуба, раскрытая на странице, где зафиксирован приход Пушкина.[11]

  Юлия Кантор, «Пушкинская Москва в Павловске», 2001
  •  

«<Ночное> солнце… похоронили» ― воспоминание о похоронах Пушкина, как в «<Пушкине и Скрябине>», отсюда потом «январская» ночь в цензурном варианте ст. 5 и 16 (Бройд, Браун); в «Когда в теплой ночи…» (1918) слова «солнце ночное хоронит… чернь» тоже связывались с театром. Воспоминание о Дантесе, убившем «солнце русской поэзии», предлагалось видеть в словах «заводная кукла офицера» (Иваск); но это может быть и воспоминание о немецких офицерах, наводнивших Петроград весной 1918 г. после Брестского мира и воспринимаемых как приход Командора (Ронен); во всяком случае, это образ, объединяющий «кукольный» мир театра с миром зрительного зала.
[12]

  Михаил Гаспаров, Омри Ронен, «Похороны солнца в Петербурге», 2003
  •  

Ср.<авнить>: Солнечное тело поэта; ночные похороны солнца («Пушкин и Скрябин»); И вчерашнее солнце на черных носилках несут («Сестры ― тяжесть и нежность…»; последний образ навеян темой борьбы с Пушкиным как солнцем русской поэзии в опере Крученых и Матюшина «Победа над солнцем» ― см., например, ремарку: «Входят несущие солнце ― сбились так, что солнца не видно»). (Сборник Рюрика Ивнева «Солнце во гробе» вышел только в 1921 г., но возможно, что Мандельштам успел услышать о его проекте)...[12]

  Михаил Гаспаров, Омри Ронен, «Похороны солнца в Петербурге», 2003
  •  

С изумлением следил я на длинных полках деятельность упорного и неутомимого вкуса, в глубине России собирающего лучшие плоды европейской учености и гения. На столе лежал развернутый недавний номер «Московского Телеграфа». Журналист называл лорда Байрона солнцем всемирной поэзии, протекающим по великой идее человечества, и судил о гении нынешних поэтов по их тяготению к поэзии байронической. На полях при этой фразе твердый карандаш полковника оставил саркастическое примечание. Я улыбнулся его выходке.[13]

  Роман Шмараков, «Чужой сад», 2013

В беллетристике

править
  •  

— Если вам так угодно с ним познакомиться… — галантно сказал поэт и сделал повелительный знак, после чего дегустатор остановился как вкопанный перед солнцем поэзии, и не прошло и часа, как мы уже были самыми лучшими друзьями и сидели у дегустатора в гостиной за столом под громадным оранжевым абажуром и мой тягостный спутник, стоя от волнения на хвосте, тыкался носом и корректные усы дегустатора, и его круглые глаза, подернутые нагло-темной пленкой, как бы непрерывно гипнотизируя, твердили: дай по блату вина, дай по блату вина, дай что-нибудь, дай, дай, дай![14]

  Валентин Катаев, «Святой колодец», 1965
  •  

Из Грибоедова не следовало делать музыканта, он был рожден им, как и поэтом. А смуглый, большеголовый Верстовский? Вот уж чьи глаза сверкали неподдельным огнём. Выпятив крепкий подбородок, утверждал символ веры: солнце русской музыки не взойдет, пока не перестанем воротить рожи от всего народного.[15]

  Юрий Давыдов, «Жемчужины Филда», 1993
  •  

По улице шли женщины и девочки в темных головных платках. Темные платки оттеняли светящиеся лица. Женщины и девочки держались за руки, блеск глаз делал их ровесницами. Салам не мог наглядеться на них.
― Женский день был в прошлом веке, ― сказал Митуша.
― А сейчас ― равенство.
― Ва, ты что ― Пушкин? ― спросил свою прародительницу скорняк Гео.
― Не Пушкин, но ровесница Пушкина, ― уточнил Сурик-Золотая Ручка, любимый фотограф обнаженной древности. ― Там была, когда солнце русской поэзии зашёл в Пёструю баню.[16]

  Теймураз Мамаладзе, «Здравствуй, осел!», 1999
  •  

― Мы же бабки зарабатываем. А Пушкин-то ― я вон передачу на днях смотрел ― весь в долгах помер. Да и женился в чужом, говорят, фраке. На хрен тогда стишки все эти? Еще и грохнули его за них. Смешно, ей-богу! А сейчас все раскудахтались ― ох, «солнце русской поэзии», ох, «величайший из поэтов». Чёрт его знает, я от стишков далек… Я тебе другой пример приведу: Савва Морозов. Ну, нет ему вроде бы памятников ― зато как жил человек, какими бабками ворочал![17]

  Алексей Грачёв, «Ярый-3. Ордер на смерть», 2000
  •  

― Ты хочешь сказать, что сегодня русский народ способен, подобно сербам, устроить этнические чистки и у русских есть свой Караджич? Полагаешь, что русские, подобно палестинцам, с камнями и бутылками способны пойти на танки и начать священную интифаду и у них есть свой вождь-федаин Арафат? Не бойся, здесь этого нет и не будет! Солнце русской поэзии, русской литературы, русской революции погасло, и мы живем под призрачным светом мертвой русской луны! ― Его лицо стало мертветь, голубеть, по невидимым сосудам и жилам побежали фиолетовые соки. ― Русский народ мертв, он больше не народ, а быстро убывающая сумма особей, за популяцией которых мы пристально наблюдаем, регулируя ее численность, исходя из потребности рабочей силы и затрат на ее содержание![18]

  Александр Проханов, «Господин Гексоген», 2001

В поэзии

править
  •  

Она ушла, как будто бы напев
уходит в глубь темнеющего сада.
Она ушла, как будто бы навек
вернулась в Петербург из Ленинграда.
Она связала эти времена
в туманно-теневое средоточье,
и если Пушкин ― солнце, то она
в поэзии пребудет белой ночью.

  Евгений Евтушенко, «Памяти Ахматовой», 1966
  •  

Мы въехали в дождь и выехали
и снова въехали в дождь.
Здесь шел, мокрее выхухоли,
поэзии русской вождь.
Здесь русской поэзии солнце
прислушивалось: в окно
дождь рвется, ломится, бьется.
Давно уже. Очень давно. <...>
Да, русской поэзии солнце
как следует и не поймешь,
покуда под дождь не проснешься,
под тот же дождь ―
не заснешь.[19]

  Борис Слуцкий, «Дождь», 1974

Примечания

править
  1. И. К. Айвазовский. «А. С. Пушкин и графиня М. Н. Раевская у моря около Гурзуфа. 1886. Холст, масло. 78,7 × 102,9 см. Самарский областной художественный музей.
  2. 1 2 Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова. — 3-е изд. — М.: Худлит, 1966. — С. 627—628.
  3. Н. Боташев (публикация), И. Андроников (пояснительный текст). Из писем Карамзиных. I 163. — М.: Новый мир, 1956, № 1.
  4. Н. М. Карамзин. «История государства Российского»: Том 9. — СПб.: Тип. Н.Греча, 1816—1829 гг.
  5. Никита Богословский, «Заметки на полях шляпы». — М.: Вагриус, 1997 г.
  6. Висковатов П. А. «Михаил Юрьевич Лермонтов: Жизнь и творчество». — М.: Книга, 1989 г.
  7. Казаков Ю.П. «Две ночи: Проза. Заметки. Наброски». — Москва, «Современник», 1986 г.
  8. А. Г. Найман, Славный конец бесславных поколений. ― М.: Вагриус, 1999 г.
  9. Андрей Колесников. «Восьмое чудо цвета». — М: «Столица», №7, 1997 г..
  10. А.Н.Архангельский. «Александр I». — М.: Вагриус, 2000 г.
  11. Юлия Кантор. «Пушкинская Москва» в Павловске. Музей Пушкина пожаловал в императорскую резиденцию. — М.: «Известия», 26 июня 2001 г.
  12. 1 2 М. Л. Гаспаров, Омри Ронен, «Похороны солнца в Петербурге». — М.: «Звезда», №5, 2003 г.
  13. Роман Шмараков. «Чужой сад». — Новосибирск: «Сибирские огни», № 3, 2013 г.
  14. Катаев В. Собрание сочинений в 9 т. — М.: «Худ. лит.», 1968 г.
  15. Давыдов Ю. В. «Жемчужины Филда» : Историческая проза. — М.: Вагриус, 1999 г. — 352 с.
  16. Теймураз Мамаладзе. «Здравствуй, осел!» — Москва, «Дружба народов», 17 июля 1999 г.
  17. Алексей Грачёв. «Ярый-3. Ордер на смерть». — М.: Вагриус, 2000 г.
  18. А.А.Проханов, «Господин Гексоген». — М.: Ad Marginem, 2001 г.
  19. Б.А.Слуцкий. Собрание сочинений: В трёх томах. — М.: Художественная литература, 1991 г.

См. также

править