Путешествие с Гулливером
«Путешествие с Гулливером (1699-1970)» — монография Владимира Муравьёва о романе Джонатана Свифта «Путешествия Гулливера», впервые изданная в 1972 году[1].
Цитаты
правитьЧасть вторая. Отдалённые страны света
правитьИскушённый читатель мог распознать [во второй] части гулливеровских записок некоторые сюжетные вехи знаменитого воображаемого путешествия Сирано де Бержерака «Комическая история Луны». <…> Сходство небольшое, но почти вызывающее: памятные читателю фантастические небылицы нашли своё место в «правдивой повести» Гулливера и не нарушают её натуралистического правдоподобия. <…> |
Всякому путешественнику надлежало расписаться в своей любознательности, небесполезной для науки. Поэтому из вояжей действительных и воображаемых доставлялись не только вороха страноведческих сведений, но и почерпнутые у туземцев мысли о составе вещества, законах физики, обитаемости планет и пр. Публика желала читать не о каких-нибудь чудесах, а о невиданных успехах прикладных наук в тридевятых царствах и тридесятых государствах. — глава четвёртая |
… пассажи Гулливера [в 4-й части], позднее объявленные «мизантропическими» и «оскорбляющими человеческое достоинство», в свифтовские времена звучали иначе. Они скорее вызывали в памяти Ветхий завет, в котором такого рода «мизантропии» сколько угодно <…>. Тем сильнее становилось ощущение проповеди. — глава пятая |
Книгу Свифта переводили, переиздавали, пересказывали, очищали, сокращали, надставляли, порицали, возносили, толковали, расчленяли и исследовали. Кроме того, её читали — часто вовсе не те самые лица, что бились над ней, но факт тот, что читали беспрерывно почти двести пятьдесят лет, и непременно кто-нибудь держит её в руках сию минуту. |
Глава вторая, в которой жизнь подтверждает правдивость мемуаров Человека-Горы
правитьЕсли же пробраться сквозь двойной частокол «научной» добросовестности повествования и простодушия рассказчика, то свифтовский смех, может быть, не покажется ни слишком жестоким, ни чересчур мизантропическим. Он ведь не казался таким ни Попу, ни Арбетноту, ни Гэю. Но легионы «бесстрашных умников» (выражение Свифта из «Сказки бочки») XVIII и последующих веков не имели нужды вчитываться в текст. Они, во-первых, знали, что им должна литература, а во-вторых, чего им недодал данный автор. Бывали оценщики милостивые, чаще негодующие. <…> Но ни те ни другие вместе со Свифтом не смеялись: для этого требуется слишком много смирения и здравого смысла. |
Он сам честно, без героики и преувеличений, описывает, как был пленён пигмеями. Любой читатель может подставить себя на его место; любой поймёт, что вёл бы себя на его месте точно также. <…> близость Гулливера к среднему читателю, обыкновенному человеку, сохраняется во всех его самых невероятных и фантастических приключениях. Тем самым приключенческий жанр, обычно требующий героя особого рода — будь то отчаянный плут, благородный рыцарь, прекрасный любовник и т. д., — здесь как бы придвинут к читателю. Тот имеет возможность соучаствовать в похождениях Гулливера, не воображая себя при этом ловкачом, красавцем или храбрецом. В этом смысле «Путешествия Гулливера» — приключенческое чтение для взрослых (детям, напротив, как раз и нужно себя кем-нибудь воображать); приспособление его для детей идёт путём героизации Гулливера и не оставляет камня на камне от свифтовского текста. |
Дефо предлагает читателю удобный, «лунный» набор нравоучительных иносказаний и намёков. <…> лунный «мир Консолидатора» рассыпается на иносказательные намёки от первого прикосновения. |
Лиллипутия иносказательна не более, а гораздо менее, чем необитаемый остров в «Робинзоне Крузо». <…> повесть Робинзона по характеру напоминает житие <…>; капитан Гулливер, напротив, пишет мемуары. <…> |
Часть третья. На отмелях века разума
править[Почти] все не возражают [Свифту], а обвиняют, и обвинения [их] стандартные. Обвинители разве что чуть понижают или повышают тон, иногда подыскивают вдобавок более или менее сокрушительные эпитеты. |
Примерно половина свифтовского текста оставлена Пьером Франсуа Гюйо-Дефонтеном без внимания — как такового не заслуживающая — и заменена (для сохранения объёма книги) [его] уместными и душеполезными тирадами. |
«Путешествия Гулливера» постигла участь многих знаменитых книг, из которых все кое-что припоминают и никто не помнит ничего толком. — там же |
Самым упорным и трудолюбивым знатоком Свифта оказался дьякон из Цюриха Иоганн Генрих Вазер. Он-то и перевёл с английского и снабдил комментариями восемь томов цюрихского собрания сочинений Свифта, опубликованных в 1756 — 1766 гг. <…> |
Глава вторая, в которой английская серьёзность успешно борется с английским юмором
правитьЩепетильным английским критикам XVIII в. до того мозолили глаза голые и грязные йэху, что они, как сговорясь, махнули рукой на остальные три путешествия. <…> |
Любопытно, что самые рьяные поклонники Стерна <…> совершенно не различали свифтовского подтекста в его творчестве. А между тем «Тристрам Шенди» и «Путешествия Гулливера» состоят в прямом родстве: книга Стерна — очередной опыт универсальной пародии, комического действа. <…> |
Однако в конечном счёте английский XVIII в. обошёлся с наследием непокладистого декана не так уж и худо. Опубликованы — на хорошем текстологическом уровне тех времён — несколько собраний сочинений <…>. Наконец, после довольно бессвязной перепалки насчёт личности и поведения Свифта он удостоился вполне серьёзного критического этюда в работе доктора Сэмюэля Джонсона «Жизни наиболее выдающихся английских поэтов» (1781). <…> |
… все шутки Свифта [были] всерьёз. <…> Он имитировал типовую логику людей нового времени, стиль их мысли и речи, механическую незыблемость их убеждений. <…> |
Часть четвёртая. Мёртвая зыбь
правитьГлава первая, в которой Лемюэля Гулливера объявляют людоедом и назначают другом детей
правитьИзбавляться от книги было неудобно и невыгодно: легче было изгладить в ней следы авторства декана Свифта. К началу XIX в. общим местом стало утверждение, что это авторство книгу не украшает. |
Трудно найти что-нибудь более чуждое Свифту, чем благочестивый буржуазный гуманизм в религиозном ореоле. <…> Это противоположность реалиста и утописта. Выдуманный Робинзон Крузо благополучно претерпевает выдуманные приключения на выдуманном острове. Капитану Гулливеру открывается действительность: прошлое, настоящее и будущее европейской буржуазной цивилизации во всём объёме. |
… лучшей книгой Свифта <…> обычно признавали ««Сказку бочки» — главным образом по слухам или из снобизма, а также оттого, что она казалась достаточно неактуальной и вполне пригодной на роль литературного монумента. |
Кольридж хоть и тщетно силится приткнуть куда-нибудь Свифта, но не клевещет на него и не перевирает его произведения. Он ещё различает и охватывает взглядом личность и творчество декада, но как бы из-за стеклянной стены, не понимая смысла и значения того, что видит. |
… хотя и в ту пору, и позже Свифт часто имел в Англии опознавательный эпитет «знаменитый» и — реже — «великий», но какой-нибудь любопытный чужестранец ни у кого бы не разузнал, чем это так уж особенно «знаменит» или даже «велик» пресловутый доктор Свифт. <…> И младенцу ясно, что репутация «знаменитого доктора» — попросту дутая, и рано или поздно сойдёт на нет. |
«Путешествия Гулливера» получили отдельную упаковку; издателям и редакторам предоставлялось привести их в удобочитаемый вид. Теперь можно было приняться за Свифта как такового, отодвинуть его ещё подальше в историю и лишить демонического ореола. |
Не будет преувеличением сказать, что к середине XIX в. действительный Свифт почти совсем пропал из виду его соотечественников. Монотонно повторялись одни и те же заклинания, механически выносились одни и те же оценки, и в этой колее даже как-то скучно стало думать о Свифте. |
В мае 1851 г. была прочитана первая из блистательных лекций Теккерея «об английских юмористах XVIII в.» В ней-то и возник тот облик Свифта, который с тех пор окаменел в сознании большинства английских — и не только английских — читателей. В лекции нет пафоса независимого исследования; Теккерей спокойно берёт на веру массу сомнительных фактов и их ещё более сомнительных интерпретаций. Но с точки зрения действенности это не слабость, а сила теккереевской лекции: она кажется венцом предыдущих изысканий. |
Глава вторая и предпоследняя, содержание которой не представит новости для читателя
правитьВторичная перегонка свифтовского текста изменила его уже почти до неузнаваемости, а ведь предстояли ещё дальнейшие переработки, переделки и украшения на французский лад. Отправиться заново от английского оригинала никому и в голову не пришло: и «Гулливер для детей» (1843 и т.д.), и «Маленький Гулливер» (1869), и «Гулливер для юношества» (1876), и «Гулливер для малюток» (1892) — всё это были дальнейшие трансформации текста Дефонтена, равно как и многие другие иллюстрированные (обычно плохо) издания для семейного чтения. Отсюда, вероятно, и проистекло чрезвычайно смутное и общераспространенное французское представление об этой книге Свифта — столь смутное, что назови кто-нибудь её автора английским братом Гримм, во Франции было бы почти некому удивляться. <…> |
Этюду Тэна <о Свифте> нельзя отказать в некоторой живости, но глубоким или оригинальным назвать его трудно. Тэн попросту пересказал на французский лад упоминавшуюся теккереевскую лекцию (незадолго до того опубликованную). Впрочем, некоторые живописные факты были почерпнуты, видимо, из скоттовской биографии Свифта [1814 года]. Между подходом Теккерея и Тэна есть, однако, существенная разница: первый относится к сочинениям Свифта с нескрываемым восхищением, второй выражает по их поводу нечто вроде брезгливого соболезнования. С одной стороны, оговорено, что «по оригинальности и силе своего творчества Свифт представляется равным Байрону, Мильтону и Шекспиру». Но когда доходит до дела, Тэн никак не может обнаружить в его творчестве ничего великого: это всего лишь ряд желчных выходок эгоиста и честолюбца. Человечество явно обошлось бы и без них; впрочем, если на то пошло, то они местами даже забавны <…>. |
Надолго установился своеобразный стандарт безответственности в суждениях о Свифте и в изданиях его произведений: стандарт отнюдь не только французский, а западноевропейский. |
Можно смело сказать, что как великое произведение литературы «Путешествия Гулливера» для английского читателя не существуют. Всем более или менее известно, что книга Свифта есть детское приключенческое чтение; прочее в ней — от лукавого. <…> О «сатире» упоминается больше для порядка; острия этой «сатиры», её всепроникающего характера обычно не чувствуют. Там же, где это острие торчит слишком явственно, его осторожно обходят и показывают на него пальцем: вот она, легко объяснимая психологически, мизантропия Свифта! Любопытно, что когда о «Путешествиях Гулливера» бросают походя какую-нибудь «общеизвестную истину», она, как правило, оказывается сто раз опровергнутой пошлостью <…>. |
Англоязычная критика XX в. занимается Свифтом очень много и очень специально. <…> в то время, например, как между пятью-шестью специалистами идёт замысловатый спор о степени влияния на Свифта эмпириков, Гоббса или Беркли, уровнем ниже о еём может быть сказана любая избитая пошлость <…>. |
Часть пятая. Российское пристанище
правитьВ начале 70-х гг. XVIII в. российская просвещённая самодержица Екатерина II чувствовала себя ещё надёжно и уютно, вовсю переписывалась с французскими энциклопедистами и поощряла домашние просветительские начинания. Она вводила в моду сатиру, разумеется, в пределах дозволенного, но покамест эти пределы всемилостивейше не указывались. <…> |
… Белинский помнил и чтил Свифта и при случае упоминал (правда, очень бегло) о его «значении во всемирной истории литературы». Белинский был невероятно начитан; кроме того, <…> ещё в 1833 г. ему довелось переводить для журнала «Молва» французский эссей «Некоторые черты из жизни доктора Свифта». Видимо, с той поры он и возымел к нему пиетет. |
Текст под ред. А. Франковского, видимо, нуждается в более радикальной переработке. Хотя фразы и периоды Свифта переданы с поразительной добросовестностью, однако сказывается разница языков; буквальная передача текста может приводить к тяжеловесности и усложнению. Кроме того, слог слишком нейтрализован, обесцвечен. свифтовский оттенок пародии, стилизации (которая, кстати, помогает разграничить автора и повествователя) утрачен. Трудноуловим свифтовский юмор: проза как бы становится плоской, служит лишь средством подачи информации, в то время как у Свифта это лишь одна сторона дела. |
… пересказ Н. Заболоцкого «Гулливер у великанов» (1937) — это поразительная и в своём роде гениальная работа. Заболоцкий сохранил первое лицо рассказчика и сумел упростить язык в нужном направлении, не внося в него элементов чуждого подлиннику стиля (этим грешили все дореволюционные переработки, колебавшиеся между ползучим переводом и сюсюканьем). У Заболоцкого ребёнок не просто слушает сказку о Гулливере, а играет вместе с ним, на его месте — т. е. проделывает то самое, что и взрослый читатель — на своём уровне и в своих масштабах. Происходит настоящее чудо — не «Гулливер для детей», а Гулливер-ребёнок. |
… книга М. Левидова «Путешествие в некоторые отдалённые страны мысли и чувства Джонатана Свифта…» (1939) — произведение остро публицистическое по мысли и стилю, что ничуть не умаляет его научного достоинства. Его можно назвать беллетризированной биографией Свифта, попыткой оживить в сознании советского читателя целостный образ великого сатирика. Эту книгу <…> можно рекомендовать читателю как лучшее введение в творчество Свифта (некоторые полемические излишества и неточности дела не меняют). Особенно она помогает прочесть и оценить «Путешествия Гулливера» как средоточие свифтовской сатиры. |