Нина Ивановна Петровская

Ни́на Ива́новна Петро́вская (1879 — 23 февраля 1928 года) — русская писательница, литературный критик, публицист и переводчица, трагически закончившая свою жизнь самоубийством. Муза поэтов-символистов Андрея Белого и Валерия Брюсова. Брюсов посвятил Нине Петровской сборник стихотворений «Stephanos», а позднее она стала прототипом образа главной героини — Ренаты — в романе «Огненный ангел».

Нина Ивановна Петровская

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

При жизни писательницы в 1908 году издательством «Гриф» был издан единственный сборник рассказов о любви «Sanctus amor», с посвящением Сергею Ауслендеру.

Из сборника «Sanctus amor»

	Но я замечал: особая грусть в какой-то час всегда опускается над рестораном. Может быть, это только утомление, ядовитый звон отравленной крови, которая хочет под утро покоя, а может быть, что-то иное, всегда сторожащее за сознаньем, говорит людям: вы хотели забыть... но я здесь. Я всегда с вами, я всё вижу!.. Не знаю, что это, — но этот час отмечаю всегда.
	— из рассказа «Бродяга», 1908

У той, что сидела рядом, было неподвижно спокойное лицо. В первый раз я заметил её глаза. Так смотрят маньяки — упорно, долго, в одну точку. — О чём вы думаете? — спросил я с любопытством. Она взглянула и улыбнулась — грустно, красиво. — Я думаю о любви, — ответила она просто. — Всегда о любви. Смотрю в глаза, угадываю тёмные тайны душ, слушаю мелодии голосов и всё спрашиваю — не здесь ли? — Кто? — спросил я, не понимая. — Любовь. Тогда я засмеялся и сказал: — Посмотрите так и на меня. Может быть, здесь? Она посмотрела. Внимательно, вдумчиво, строго, точно не слыша шутки, и ответила: — Может быть. Трудно угадать, кого уже отметила любовь.

— из рассказа «Бродяга», 1908

— Кто вы? Откуда вы? Почему я не знаю о вас ничего? И она ответила: — Не нужно спрашивать. Всё внешнее обычно до тоски, и оно, как всегда, ложь. А правду я уже сказала. Я бродяга, скитаюсь по душам и всё жду встречи с той любовью, что вижу только во сне. — Какая же она, эта любовь? — спросил я, и у меня дрожали губы. Она наклонилась. Близко. Я видел странные, сосредоточенно блестящие глаза. Такого выражения я не видал уже после ни у кого, никогда, всю жизнь. — Моя любовь то, что называют «безумием». Это бездонная радость и вечное страдание. Когда она придёт, как огненный вихрь, она сметёт всё то, что называется «жизнью». В ней утонет всё маленькое, расчетливое, трусливое, чем губим мы дни. Тогда самый ничтожный станет богом и поймёт навсегда великое незнакомое слово «беспредельность».

— из рассказа «Бродяга», 1908

Захотелось чего-то прочного, на долгие дни. Душа не выдержала остро-блаженных мук, и я сказал ей однажды: — Останься со мной навсегда, будь моей женой. <...> Она освободила руки и отодвинулась. В светлой полосе фонаря я увидел её лицо, и оно было такое, как в первый вечер — чуть-чуть грустное, строгое, покорное, как у монахини. — Теперь я уйду, — сказала она спокойно. — Этого не может случиться никогда. Мы оба узнали многое. Предстоит идти ещё дальше, ещё выше. Ты поймёшь это после, без меня. — Будь моей женой, — повторил я тупо, с отчаянием, не слушая её слов. — Разве возможно нам расстаться? Твоя любовь беспощадна, как палач. Она прикоснулась к моим волосам, и в той же полосе фонаря я увидел её улыбку, грустную, светлую, и глаза, полные слёз. — Разве я жена? — сказала она. — Ну, посмотри — разве я жена! Как только ты произнёс это слово, я опять увидала себя на длинной пустынной дороге.

— из рассказа «Бродяга», 1908

	Сегодня ночью, в огромном спящем городе, среди миллиона людей, вы искали кого-то с моим лицом и моим преступлением, но уже не меня. Меня нет. У меня другая душа и наверно другое лицо. Хотя знаете, на мне ещё тот же чёрный сюртук и белый галстук, как вы видели в ту ночь. Только, должно быть это очень смешно и жалко среди деревьев запушённых снегом, в чистой тишине лесного ноябрьского утра.
	— из рассказа «Любовь» (Страницы из записной книжки), 1908

	Мы ничего не знаем о себе. Ничего! Завтра каждый из вас без всяких предвестий может ощутить в себе кого-то неизвестного. И этот новый, возникший из чёрных глубин, всегда таинственной человеческой души, — спокойной рукой взломает кассу, убьёт родного отца, зарежет любовницу. И в меньшем — предаст друга или продаст свою душу за недорогую, но сходную цену.
	— из рассказа «Любовь» (Страницы из записной книжки), 1908

Нет боли, исчезло время. Мы вдвоём в маленькой узкой комнате у голубого ночного окна. Внизу бледно-синей гирляндой опоясали площадь фонари. На открытом окне широкая ветка яблони, вся сквозная, вся в розовых нежных цветах. Приплыла луна огромная, бледная, жадная, зацепилась за ветки и смотрит. <...> Я плакал и смотрел в небо. А луна низко стояла над крышами. Маленькая, синяя, как личико мёртвого ребёнка.

— из рассказа «Любовь» (Страницы из записной книжки), 1908

Было легко идти по улицам. Они тянулись правильные, широкие, белые. И душа была белая лёгкая, первый раз созревшая для смерти. Для вольной смерти и правого суда. Как певуче шумели сосны за заставой! Встретили меня словно сына и, важные, старые, осенили зелёными ветвями. Сейчас они шумят над моей головой, и мне хочется петь вместе с ними какую-то новую песнь без слов — о Любви и Смерти, о Вечном Покое и освобождении от мук. Застывают пальцы. Мне пора. Я лягу в мягкий, синий снег, сложу на груди помертвелые пальцы, буду широко открытыми глазами смотреть в высокое бледное небо, и ко мне придёт любовь. Розовая ветка яблони закачается на весеннем окне, приплывёт луна и зацепится за тонкие ветки. Милое лицо наклонится над уходящим со сладкой тоской, а там, вдали, в колючей чаще ёлок, встанет старый лесной Бог, протянет дряхлую, нежную руку и скажет: «Благословенны и смерть и любовь».

— из рассказа «Любовь» (Страницы из записной книжки), 1908

О Петровской

Ты обо мне мечтала в годы те, Когда по жизни шёл я одиноко, И гордо предан огненной мечте О женщине безвестной и далёкой. Когда любви я отдал бы себя Вполне, без меры, яростно и слепо, Когда, священную любовь любя, Я верен был ей в сумраке вертепа. О если б ты тогда пришла ко мне С своей душой, свободной и мятежной, Так жаждущей гореть в живом огне, Неукротимой, исступленной, нежной! Какую сказку сотворили б мы Из нашей страсти! новый сон Эдгара! Она зажглась бы, ― как над миром тьмы Торжественное зарево пожара!..

— Валерий Брюсов, «В ответ на одно признание» (Нине Петровской), 9 апреля 1910

В ночь на 23 февраля 1928 года, в Париже, в нищенском отеле нищенского квартала, открыв газ, покончила с собой писательница Нина Ивановна Петровская. Писательницей называли её по этому поводу в газетных заметках. Но такое прозвание как-то не вполне к ней подходит. По правде сказать, ею написанное было незначительно и по количеству, и по качеству. То небольшое дарование, которое у неё было, она не умела, а главное — вовсе и не хотела «истратить» на литературу. Однако в жизни литературной Москвы, между 1903-1909 гг., она сыграла видную роль. Её личность повлияла на такие обстоятельства и события, которые с её именем как будто вовсе не связаны. Однако, прежде, чем рассказать о ней, надо коснуться того, что зовётся духом эпохи. История Нины Петровской без этого непонятна, а то и не занимательна.

— Владислав Ходасевич, «Конец Ренаты», 1928

Автор мемуаров о Серебряном веке, эссе, фельетонов, рецензий, сборника рассказов «Sanctus аmor» (1908), переводчица, супруга Сергея Соколова (Кречетова) — владельца издательства «Гриф» и редактора одноимёного альманаха, Петровская известна в первую очередь как глубокая любовь Валерия Брюсова (их отношения длились семь лет и дали мощный толчок творчеству последнего), вдохновительница его стихотворного сборника «Stephanos» и прототип Ренаты из романа «Огненный ангел». Женщина с очень трагической судьбой, она предстаёт как своеобразный символ расколотости и драматичности своего времени.

— Наталья Алякринская, «Итальянские очерки Нины Петровской», 2003

Вряд ли стоит считать Нину Петровскую законченным снобом и мизантропом. Обладая обострённым чувством социальной справедливости, писательница обрушивает свой гнев в первую очередь на тех, кому сытая и не обремененная проблемами жизнь достаётся без труда. Однако часто сюда примешивается и личное чувство — обиды на свою тяжёлую судьбу, бытовую неустроенность, униженность, — чувство, которое вредит объективности.

— Наталья Алякринская, «Итальянские очерки Нины Петровской», 2003

	Петровская — жёсткая реалистка. Именно поэтому в большинстве её очерков и рассказов нет «хэппи-энда» — в них жизнь показана в своей голой и беспощадной правде.
	— Наталья Алякринская, «Итальянские очерки Нины Петровской», 2003

См. также

• Нина Петровская. «Итальянские очерки»
• Владислав Ходасевич. «Конец Ренаты: Воспоминания о Нине Петровской»

Ссылки

• О книге Нины Петровской «Разбитое зеркало»
• Наталья Алякринская. Италия Нины Петровской
• Петровская Нина Ивановна в библиотеке Максима Мошкова
• Владислав Ходасевич. Очерк «Конец Ренаты», 1928 год