Сфагнум

род моховидных
(перенаправлено с «Болотный мох»)

Сфа́гнум, Бе́лый мох или Торфяно́й мох (лат. Sphágnum) — реликтовое болотное растение с практически неограниченным сроком жизни и ростом верхушки. В ботаническом смысле слова сфагнум — это род мхов (чаще всего беловатой или желтоватой бледной окраски), из которого со временем образуется торф.

Подушка сфагнума в ельнике

Сфагнум обладает антисептическими свойствами. Вплоть до Второй мировой войны его использовали для перевязки ран, особенно в условиях нехватки ваты. В садоводстве сфагнум — необходимый компонент почвенного субстрата для выращивания орхидей и эпифитных растений.

Нередко под словосочетанием «белый мох» писатели и поэты (не ботаники) имеют в виду не сфагнум, а белые сухие лишайники, растущие на стволах деревьев, заборах или скалах. Разницу несложно понять по контексту: сфагнум иначе выглядит и растёт в других местах. Ничуть не реже белым мхом называют ягель (тоже лишайник). В частности, словосочетание «бор-беломошник» никогда не скрывает под собой влажного сфагнового леса, поскольку этот белый мох чаще всего — сухой и похрустывает под ногами.

Белый мох в прозе

править
  •  

В случае надобности место чая может заменить также и белый болотный мох, и я знаю многих любителей, которые пользуются им с большим успехом. С мхом мотыль перемешивается так же, как и с чайным листом, только необходимо наблюдать, чтобы он постоянно был влажен, заметьте, влажен, а не мокр, иначе с ним произойдёт то же самое, что и с перепрелым чаем.

  Николай Золотницкий, «Аквариум любителя», 1885
  •  

Чем ближе к морю, тем растительность беднее. Мало-помалу исчезает тополь, ива обращается в кустарник, в общей картине уже преобладает песчаный или торфяной берег с голубикой, морошкой и мохом. Постепенно река расширяется до 75—100 саж., кругом уже тундра, берега низменны и болотисты… С моря подуло холодком.[1]

  Антон Чехов, «Остров Сахалин (Из путевых записок)», 1894
  •  

Почву можно улучшать тысячью способов; к несчастью, большинство их недоступно садоводу. В городе не так-то легко иметь у себя дома голубиный помёт, прелые листья бука, истлевший коровий навоз, старую штукатурку, старый торф, лежалую дерновину, сухую кротовину, лесной перегной, речной песок, прудовой ил, землю из-под зарослей вереска, древесный уголь, древесную золу, костную муку, роговые опилки, старую навозную жижу, лошадиный помёт, известь, торфяной мох, труху от гнилого пня и прочие питательные, разрыхляющие, благотворные вещества, не считая ещё доброй тысячи азотистых, магнезийных, фосфатных и всяких других удобрений.

  Карел Чапек, «Год садовода», Февраль садовода, 1929
  •  

Мы собирали папоротники и старались в них разобраться — кочедыжник, ужовник, стоножник, орляк, щитник, ломкий пузырник, дербянка. Было у нас великое разнообразие мхов — и точечный, и кукушкин лён, и волнистый двурог, и мох торфяной, и царёвы очи, и гипнум, и прорастающий рокет.[2]

  Михаил Осоргин, «Времена», 1942
  •  

Уточка моховая, Где ты ночь ночевала? — Там, на Ивановом болоте. Немцы Ивана убили; В белый мох огрузили. Шли-прошли скоморошки, По белому мху, по болотцу, Выломали по пруточку, Сделали по гудочку. Тихонько в гудки заиграли, Иванушкину жизнь рассказали, Храброе сердце хвалили. — Сидите, заезжие гости.[3]

  Борис Шергин, «Золотая сюрприза», 1960
  •  

Видит Вавило рябинку, высек тесинку, сделал гудок с погудалом. Не успел погудальце на гудок наложить, запел из гудочка голосок жалобно, печально: Скоморохи, потихоньку, Весёлые, полегоньку! Зла меня сестрица убила, В белый мох положила. За ягодки за красны, За поясок за атласный![3]

  Борис Шергин, «Дивный гудочек», 1960
  •  

Гременул гром. Над белыми мхами развеличилось облако и упало светлым дождём на Романушку. И ожил дитя, разбудился, от мёртвого сна прохватился. Из-под кустышка вставал серым заюшком, из-под белого мха горностаюшком. Людям на диво, отцу-матери на радость, весёлым людям ― скоморохам на славу.[3]

  Борис Шергин, «Дивный гудочек», 1960
  •  

Вокруг молодых сосёнок ― зелёная трава, лесные цветы, в старом лесу ― белый мох, черника, папоротник. Под молодыми сосёнками бесполезно искать белые грибы ― боровики, в бору-беломошнике или в бору-черничнике не встретить маслят. Всему своё время. Даже воздух, знаменитый сосновый воздух не один и тот же.

  Владимир Солоухин, «Третья охота», 1967
  •  

Но самое-то главное, что вызывает изумление, даже потрясает вначале, ― это вид белых грибов среди этих грибных разноплеменных полчищ. Они стоят в одиночку и большими группами, по 10-20 штук и более, тёмно-коричневые и светлые, с мощными распрямленными куполами, окруженные серебристым мхом и бурой хвоей со стёжками белого мха. Вокруг этих великанов из-под хвои, мха, вздыбливая их и приподнимая случайные сосновые сучья, проглядывает «молодежь», крепкие литые «кулачки».

  Владимир Солоухин, «Третья охота», 1967
  •  

Напившись чаю, Т. содрал с ближних камней сухой белый мох, набросал его на гладкий тёплый камень возле самой воды, вынул из рюкзака спальный мешок, забрался в него, застегнулся и стал смотреть вверх и слушать беспрерывный и разнообразный водяной гул, идущий снизу, оттуда, где был порог.[комм. 1] Заснул он нескоро, потому что вдруг почувствовал, что чего-то недостаёт в его жизни, что он живёт, в общем, не так, как мог бы жить, что есть на свете дела поважнее, чем его синоптика, ― но как узнать, какое дело самое важное и как переменить жизнь, чтобы безраздельно отдаться тому самому важному, ― этого он не знал.[4]

  Юрий Казаков, «Арбат был завален обломками...», 1970
  •  

Взъерошенной пеной со всех сторон катились на кладбище волны белого мха, облепленного листьями морошки, хрустящими клубками багульников, окрашенного сеянцем брусники и сизой гонобобелью. Меж низких бугорков и по закраинам кладбища путалась, извивалась мелколистная карликовая берёзка, таловый стланик, зимами у этих зарослей кормилась куропатка.[5]

  Виктор Астафьев, «Царь-рыба», 1974
  •  

― Дак ведь на всякую болезнь своя трава есть. А торф, он чего? Запечатлённое разнотравье, аптека, можно сказать, болотная. Белый мох ране не даст загнить, сапропель от радикулита лечит. Мало ли… У всякого торфа своё применение. Кому горячие припарки от ломоты в костях, кому едва тёплые ― по женской части.[6]

  Еремей Парнов, «Александрийская гемма», 1990
  •  

Ещё и румянец цветёт на взгорках меж стариц и проток, перехваченных зеленеющим поясом обережья, сплошь заросшие озерины, убаюканные толщей плотно сплетающейся водяной травы, не оголились до мёртво синеющего дна, ещё и берёзки, и осины не оголились до боязливой наготы, не пригнули стыдливо колен, не упрятали в снегах свой в вечность уходящий юношеский возраст, ещё и любовно, оплёснутые их живительной водой, багряно горят голубичником холмики , сплошь похожие на молодые женские груди, в середине ярко горящие сосцами, налитые рубиновым соком рябин, ещё топорщится по всем болотинам яростный багульник, меж ним там и сям осклизло стекает на белый мох запоздалая морошка и только-только с одного боку закраснелая брусника и клюква, но лету конец. Конец, конец ― напоминают низко проплывающие, пока ещё разрозненные облака; конец, конец ― извещают птицы, ворохами взмывающие с кормных озер, и кто-то, увидев лебедей и гусей, крикнул об этом; конец, конец ― нашептывает застрявший в углах и заостровках большого озера туман, так и не успевший пасть до полудни, лишь легкой кисеей или зябким бусом приникший к берегам.[7]

  Виктор Астафьев, Рассказы, 1990-е
  •  

Оставив обоз и обозников, на рассвете князь с конницей двинулся по Ныробскому тракту на Искорку. Растянувшись на полверсты, вершники скакали через лес ― то непривычно-чистый, где из толстой перины белого мха плотно торчали чёрные, густые ели, то загромождённый валежником, обросший плесенью, огромный и дикий, где рядом с вековыми деревьями грозно и страшно белели великаны-мертвецы, исковерканные, растопорщенные, лопнувшие вдоль стволов.[8]

  Алексей Иванов, «Сердце Пармы», 2000

Белый мох в поэзии

править
 
Сфагнум болотный, отдельные побеги
  •  

И сквозь хвои тощих игол,
Орошая белый мох,
Град запрядал и запрыгал,
Как серебряный горох.[9]

  Константин Фофанов, «В сосновой роще», 1892
  •  

Белый мох здесь поростает
Вдоль по розовым пескам;
Люб он, как ковёр персидский,
Слабоногим старичкам.[10]

  Константин Случевский, «Песни из уголка», 1897
  •  

И неверные маячут,
Возникая наудачу,
Крылья мельниц позабытых,
Белым мохом сплошь закрытых, — [комм. 2]
Словно борются нещадно
С ветром буйным, злым и жадным.

  Эмиль Верхарн, «Снег», 1890-е
  •  

Где ты, подруга, смеретку нашла?
С бесом зачем ты на травку легла?
Ох, как бела, как бела ты, ох, ох!
Сер пред тобою старик белый мох!
Ах, как тиха, как тиха ты, ах, ах!»
Все-то подруги ослепли в слезах.[11]

  Сергей Городецкий, «Касьян», 1907
  •  

Белый мох на скале, а в расщелине лёд...[комм. 3]
Старый снег залежался, не тает...
Дикий камень везде чёрной массой встаёт,
Да поток по ущельям сбегает...

  Василий Немирович-Данченко, «В царстве птиц», 1909
  •  

Несутся кони и попоны,
На жарких мордах ― белый мох,
Тюлень-кондуктор полусонный
Засеребрился, как Енох.[12]

  Саша Чёрный, «Меланхолическое», 1924
  •  

Не под елью белый мох
Изоржа́вел и засох,
Зарастала сохлым мхом
Пахотинка-чернозём.
Привелося на грехи
Раскосулить белы мхи,
Призасеять репку
Не часту́, не ре́дку.[13]

  Николай Клюев, «Не под елью белый мох...» (Песни заонежья), 1914

Комментарии

править
  1. Из текста Юрия Казакова не вполне понятно, какой именно «белый мох» он имеет в виду, но скорее всего, это всё-таки не сфагнум, а какой-то вид пушистого лишайника, сильно разросшегося на камнях.
  2. В этом отрывке Верхарн имеет в виду скорее всего не сфагнум, а лишайники, называя их «белым мохом». Сфагнум любит влажные тихие места, это — растение болотное, он не растёт на таких местах, как крылья мельниц.
  3. И здесь Немирович-Данченко скорее всего имеет в виду один из видов лишайника, сфагнум навряд ли способен поселиться на скале, разве что — в расщелине.

Источники

править
  1. Чехов А. П. Сочинения в 18 томах // Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1978 год — том 14/15. (Из Сибири. Остров Сахалин), 1891-1894. — стр.145
  2. Михаил Осоргин. «Времена». Романы и автобиографическое повествование. Екатеринбург: Средне-Уральское книжное издательство, 1992 г.
  3. 1 2 3 Борис Шергин. Повести и рассказы. — Л.: Лениздат, 1987 г.
  4. Казаков Ю.П. «Две ночи»: Проза. Заметки. Наброски. — М.: «Современник», 1986 г.
  5. Астафьев В.П. «Царь-рыба»: Повествование в рассказах. — М.: Современник, 1982 г.
  6. Е.И. Парнов, «Александрийская гемма». — М.: «Московский рабочий», 1992 г.
  7. Виктор Астафьев, Рассказы, «Новый Мир», 2001, №7
  8. Иванов А. «Сердце Пармы». — М.: Пальмира, 2003 г.
  9. К. М. Фофанов. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. — М.-Л.: Советский писатель, 1962 г.
  10. К. Случевский. Стихотворения и поэмы. Новая библиотека поэта. Большая серия. — Спб.: Академический проект, 2004 г.
  11. С. Городецкий. Стихотворения. Библиотека поэта. Большая серия. — Л.: Советский писатель, 1974 г.
  12. Саша Чёрный. Собрание сочинений в 5 т. М.: Эллис-Лак, 2007 г.
  13. Н. Клюев. «Сердце единорога». СПб.: РХГИ, 1999 г.

См. также

править