Бахчисарайский фонтан

«Бахчисарайский фонтан» — романтическая поэма Александра Пушкина 1823 года, впервые изданная 10 марта 1824. Основное сюжетное положение перенесено из уничтоженной автором поэмы «Разбойники» (до того к нему было опубликовано вступление — «Братья разбойники»). По просьбе Пушкина Пётр Вяземский написал предисловие — «Разговор между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова», вызвавший журнальную полемику с М. А. Дмитриевым.

Цитаты

Гирей сидел потупя взор; Янтарь в устах его дымился; Безмолвно раболепный двор Вкруг хана грозного теснился. Всё было тихо во дворце; Благоговея, все читали Приметы гнева и печали На сумрачном его лице. Но повелитель горделивый Махнул рукой нетерпеливой: И все, склонившись, идут вон. Один в своих чертогах он; Свободней грудь его вздыхает, Живее строгое чело Волненье сердца выражает. Так бурны тучи отражает Залива зыбкое стекло. Что движет гордою душою? Какою мыслью занят он? На Русь ли вновь идёт войною, Несёт ли Польше свой закон, Горит ли местию кровавой, Открыл ли в войске заговор, Страшится ли народов гор, Иль козней Генуи лукавой? — начало

Жёны робкие Гирея, Ни думать, ни желать не смея, Цветут в унылой тишине; Под стражей бдительной и хладной На лоне скуки безотрадной Измен не ведают оне. В тени хранительной темницы Утаены их красоты: Так аравийские цветы Живут за стёклами теплицы. Для них унылой чередой Дни, месяцы, лета проходят И неприметно за собой И младость и любовь уводят. Однообразен каждый день, И медленно часов теченье. В гареме жизнью правит лень; Мелькает редко наслажденье. Младые жёны, как-нибудь Желая сердце обмануть, Меняют пышные уборы, Заводят игры, разговоры, Или при шуме вод живых, Над их прозрачными струями В прохладе яворов густых Гуляют лёгкими роями. Меж ними ходит злой эвнух, И убегать его напрасно: Его ревнивый взор и слух За всеми следует всечасно. Его стараньем заведён Порядок вечный. Воля хана Ему единственный закон; Святую заповедь Корана Не строже наблюдает он.

Встаёт задумчивый властитель <…>. Идёт в заветную обитель Ещё недавно милых жён. Беспечно ожидая хана, Вокруг игривого фонтана На шёлковых коврах оне Толпою резвою сидели И с детской радостью глядели, Как рыба в ясной глубине На мраморном ходила дне. Нарочно к ней на дно иные Роняли серьги золотые. Кругом невольницы меж тем Шербет носили ароматный…

Зарему разлюбил Гирей. Он изменил!.. Но кто с тобою, Грузинка, равен красотою? <…> Твои пленительные очи Яснее дня, чернее ночи; Чей голос выразит сильней Порывы пламенных желаний? Чей страстный поцелуй живей Твоих язвительных лобзаний? Как сердце, полное тобой, Забьётся для красы чужой? Но, равнодушный и жестокий, Гирей презрел твои красы И ночи хладные часы Проводит мрачный, одинокий С тех пор, как польская княжна В его гарем заключена.

Тьмы татар На Польшу хлынули рекою: Не с столь ужасной быстротою По жатве стелется пожар. Обезображенный войною, Цветущий край осиротел; Исчезли мирные забавы; Уныли селы и дубравы, И пышный замок опустел. Тиха Мариина светлица… В домовой церкви, где кругом Почиют мощи хладным сном, С короной, с княжеским гербом Воздвиглась новая гробница… Отец в могиле, дочь в плену, Скупой наследник в замке правит И тягостным ярмом бесславит Опустошённую страну. Увы! Дворец Бахчисарая Скрывает юную княжну. В неволе тихой увядая, Мария плачет и грустит. Гирей несчастную щадит: Её унынье, слёзы, стоны Тревожат хана краткий сон, И для неё смягчает он Гарема строгие законы.

Вошла, взирает с изумленьем… И тайный страх в неё проник. Лампады свет уединенный, Кивот, печально озаренный, Пречистой девы кроткий лик И крест, любви символ священный, Грузинка! всё в душе твоей Родное что-то пробудило, Всё звуками забытых дней Невнятно вдруг заговорило. Пред ней покоилась княжна, И жаром девственного сна Её ланиты оживлялись И, слез являя свежий след, Улыбкой томной озарялись. Так озаряет лунный свет Дождём отягощённый цвет. Спорхнувший с неба сын эдема, Казалось, ангел почивал И сонный слёзы проливал О бедной пленнице гарема… Увы, Зарема, что с тобой? Стеснилась грудь её тоской, Невольно клонятся колени, И молит: «Сжалься надо мной, Не отвергай моих молений!.. <…> Я долго счастьем наслаждалась, Была беспечней день от дня… И тень блаженства миновалась; Я гибну. Выслушай меня. <…> Я в безмятежной тишине В тени гарема расцветала И первых опытов любви Послушным сердцем ожидала. Желанья тайные мои Сбылись. Гирей для мирной неги Войну кровавую презрел, Пресёк ужасные набеги И свой гарем опять узрел. Пред хана в смутном ожиданье Предстали мы. Он светлый взор Остановил на мне в молчанье, Позвал меня… и с этих пор Мы в беспрерывном упоенье Дышали счастьем; и ни раз Ни клевета, ни подозренье, Ни злобной ревности мученье, Ни скука не смущала нас. Мария! ты пред ним явилась… Увы, с тех пор его душа Преступной думой омрачилась! Гирей, изменою дыша, Моих не слушает укоров, Ему докучен сердца стон; Ни прежних чувств, ни разговоров Со мною не находит он. Ты преступленью не причастна; Я знаю: не твоя вина… Итак, послушай: я прекрасна; Во всём гареме ты одна Могла б ещё мне быть опасна; Но я для страсти рождена, Но ты любить, как я, не можешь; Зачем же хладной красотой Ты сердце слабое тревожишь? Оставь Гирея мне: он мой; На мне горят его лобзанья, Он клятвы страшные мне дал, Давно все думы, все желанья Гирей с моими сочетал; Меня убьёт его измена… <…> Отдай мне радость и покой, Отдай мне прежнего Гирея… Не возражай мне ничего; Он мой! он ослеплён тобою. Презреньем, просьбою, тоскою, Чем хочешь, отврати его; Клянись <…> Зарему возвратить Гирею… Но слушай: если я должна Тебе… кинжалом я владею, Я близ Кавказа рождена».

Я посетил Бахчисарая В забвенье дремлющий дворец. Среди безмолвных переходов Бродил я там, где бич народов, Татарин буйный пировал И после ужасов набега В роскошной лени утопал. Ещё поныне дышит нега В пустых покоях и садах; Играют воды, рдеют розы, И вьются виноградны лозы, И злато блещет на стенах.

Поклонник муз, поклонник мира, Забыв и славу и любовь, О, скоро вас увижу вновь, Брега весёлые Салгира! <…> Волшебный край! очей отрада! Всё живо там: холмы, леса, Янтарь и яхонт винограда, Долин приютная краса, И струй и тополей прохлада… Всё чувство путника манит, Когда, в час утра безмятежный, В горах, дорогою прибрежной, Привычный конь его бежит, И зеленеющая влага Пред ним и блещет и шумит Вокруг утёсов Аю-дага… — конец

О поэме

	Мы читали некоторые отрывки из сей поэмы и смело можем сказать, что давным-давно не читали ничего превосходнейшего.
	— вероятно, Фаддей Булгарин

	… похвалы [поэме] и критики на неё уже так истёрлись от беспрестанного обращения, что мне остаётся только сказать: она пленительна и своенравна, как красавица Юга.
	— Александр Бестужев, «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года», март 1825

	… надобно с сим прелестным произведением Пушкина в руках обойти развалины дворца Гиреев, подобно как с «Енеидою» осматривать остатки Трои, чтоб почувствовать всю силу гения, согласиться, что истинная поэзия заключает в себе совершенное волшебство.
	— Павел Свиньин, «Бакчисарайский дворец (Из путевых записок издателя «От[ечественных] зап[исок]» 1825 года)»

	Пушкин в сей поэме достиг до неподражаемой зрелости искусства в поэзии выражений, а в сцене Заремы с Марией уже ясно обнаружил истинное драматическое дарование, с большим блеском впоследствии развившееся… — единственная рецензия на выход 3-го издания
	— Антон Дельвиг

	При одном этом имени на вас, кажется, веет прохладою поэзия. Эта маленькая стихотворная повесть составляет один из драгоценнейших перлов в венце поэтической славы Пушкина. <…> «Бахчисарайский фонтан», который по лёгкости, живости как будто написан в один присест, стоил Пушкину целого года отработки, зато и отработан он usque ad unguem.
	— Семён Раич, «Сочинения Александра Пушкина», 1839

Вообще «Бахчисарайский фонтан» — роскошно-поэтическая мечта юноши, и отпечаток юности лежит равно и на недостатках его и на достоинствах. Во всяком случае это — прекрасный, благоухающий цветок, которым можно любоваться безотчётно и бестребовательно, как всеми юношескими произведениями, в которых полнота сил заменяет строгую обдуманность концепции, а роскошь щедрою рукою разбросанных красок — строгую отчётливость выполнения.

— Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина», статья шестая, февраль 1844

	Условная фабула в сочетании с условными героями вытравили «документальность», застилизовали её. Может быть, в том обстоятельстве, что самые методы работы не развились, причина того, что сам Пушкин ставил «Бахчисарайский фонтан» ниже «Кавказского пленника».
	— Юрий Тынянов, «Пушкин», 1928

Поэма более всего приближается к канону романтической поэмы отрывочностью формы, иногда намеренной несвязностью хода рассказа, некоторой нарочитой неясностью содержания, <…> лиризмом, проникающим всю поэму, и особенной музыкальностью стиха. В этом отношении «Бахчисарайский фонтан» представляет собой удивительное явление: музыкальный подбор звуков, мелодическое течение речи, необыкновенная гармония в развертывании, чередовании поэтических образов и картин — выделяют эту поэму среди всех поэм Пушкина…

— Сергей Бонди

Александр Пушкин

	Здесь Туманский. <…> я прочёл ему отрывки из Бахчисарайского фонтана, <…> сказав, что я не желал бы её напечатать, потому что многие места относятся к одной женщине, в которую я был очень долго и очень глупо влюблён, и роль Петрарки мне не по нутру. Туманский принял это за сердечную доверенность и посвящает меня в Шаликовы — помогите!
	— письмо Л. С. Пушкину 25 августа 1823

	Бахчисарайский фонтан, между нами, дрянь, но эпиграф его прелесть.
	— письмо Петру Вяземскому 14 октября 1823

Конечно ты прав, и вот тебе перемены <…>. Хладного скопца уничтожаю <…>. Меня ввёл во искушение Бобров: он говорит в своей Тавриде: Под стражею скопцов гарема. Мне хотелось что-нибудь у него украсть, а к тому же я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую похабность. Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и фр[анцузской] утонченности. Грубость и простота более ему пристали. Проповедую из внутреннего убеждения, но по привычке пишу иначе.

— письмо Петру Вяземскому 1—8 декабря 1823

	Радуюсь, что мой «Фонтан» шумит. Недостаток плана не моя вина. Я суеверно перекладывал в стихи рассказ молодой женщины. <…> Впрочем, я писал его единственно для себя, а печатаю потому, что деньги были нужны.
	— письмо А. А. Бестужеву 8 февраля 1824

	На каком основании начал свои действия дедушка Шишков? Не запретил ли он «Бахчисарайский фонтан» из уважения к святыне Академического словаря и неблазно составленному слову водомёт?
	— письмо Л. С. Пушкину 13 июня 1824

В Бахчисарай приехал я больной. Я прежде слыхал о странном памятнике влюблённаго хана. К** поэтически описывала мне его, называя la fontaine des larmes. Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода. Я обошёл дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат. N. N. почти насильно повёл меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище. Но не тем В то время сердце полно было: лихорадка меня мучила. Что касается до памятника ханской любовницы, о котором говорит М., я о нём не вспомнил, когда писал свою поэму, а то бы непременно им возпользовался.

— письмо А. А. Дельвигу середины декабря 1824.

	«Бахчисарайский фонтан» слабее Пленника и, как он, отзывается чтением Байрона, от которого я с ума сходил. <…> Молодые писатели вообще не умеют изображать физические движения страстей. Их герои всегда содрогаются, хохочут дико, скрежещут зубами и проч.
	— <Опровержение на критики>, 1830

1824

Народная молва, основавшая сбивчивую повесть на памятнике, сооружённом горестию крымского хана в честь красоты, сделалась добычею жреца муз и его сильною волею перенесена с берегов Салгира в область прекрасного. Но предание и в новом жилище сохранило нравы своей родины: стихи поэмы проникнуты духом восточных обычаев и цветут азиятскою роскошью, подчинённою законам образованного вкуса. Покров уныния, накинутый на целое творение, составляет пленительную противуположность с живыми красками подробностей, раскрывающих блестящие цветы свои под пеленою полупрозрачною. Так поэзия соединяет по могущественному закону изящества части, в обыкновенном мире враждующие; так истинное дарование берёт дань со всех климатов и образует новый, прекрасный мир! Свежесть, живость и нега сопутствуют воображению при чтении этого стихотворения; но разум, следуя за воображением, ведает, как непродолжительно благо в мире конечном; знает, что по цветам влеклися жертвы к алтарям кровавым, и провидит ужасную развязку. <…> Бейрон служил образцом для нашего поэта; но Пушкин подражал, как обыкновенно подражают великие художники: его поэзия самопримерна. В изображениях британца удивляешься величию характеров, но характеры его ужасны и только по отделке принадлежат миру красоты. Они почти все граждане одного мира. — Характеры русского менее совершенны, но более привлекательны. Они разнообразнее в идеях. <…> Действие полно, но ослаблено средствами. Если вкус, с одной стороны, наслаждается бо́льшим количеством стихов гармонических, если воображение находит удовольствие в точном представлении двора ханского, если от подробного изыскания причин печали Гирея место действия и его народность нечто выигрывают, то перед судом ума, с другой стороны, самое действие безвозвратно проигрывает много выразительности, много силы и способности отразиться живее в душе нашей. Эвнух, как эпизод, действует также продолжительно: он неправедно похищает у грузинки время и внимание читателя. <…> Поэты, увлекаясь воображением, нередко медлят над подробностями и проливают на них весь избыток творческих сил дарования. Такая роскошь бесспорно прелестна в частях, но вредит стройности целого. <…> Окончание «Бахчисарайского фонтана» не картина — очерк; но по нём познается великое искусство. Такой очерк достоин предпочтения на суде знатоков пред многими красивыми картинами дарования. Иногда лёгкий туман способствует выразительности более, нежели свет. <…> Грузинка, существо необыкновенное, достойна и смерти необыкновенной. <…> Эпилог поэмы превосходен: в нём видны непритворная чувствительность, томная мечтательность, верные спутницы дарования. Они ручаются за будущие труды Пушкина и вкус оных.

— Матвей Карниолин-Пинский, «Бахчисарайский фонтан», 16 марта

Наименовав автора, не имеем нужды в похвале сему новому цветку роскошной музы нашего юного Саади, дышащему свежестию родных долин своих. Скажем только нашим читательницам, что не могут они иметь русской поэзии, которая была бы для них приятнее, была способнее угодить их нежному вкусу и внушить им любовь к изящным произведениям отечественной литературы. Это фонтан, бьющий розовою водою, которая разливает благоухание в чистейшей атмосфере прелестного Востока и утоляет пламенную жажду чувства и воображения.

— вероятно, Пётр Шаликов, «Бахчисарайский фонтан. Поэма А. С. Пушкина»

	Бахчисарайский фонтан <…> привлекает в книжные лавки множество покупателей. Этот фонтан оживит басню о золотом дожде Юпитера с тою только разницею, что вместо прекрасной Данаи русские книгопродавцы пользуются драгоценными каплями оного. Вероятно, вскоре вовсе не будет в продаже сего прелестного сочинения.
	— вероятно, Фаддей Булгарин

План не хитрый, не многосложный, но искусно развернутый; ход лёгкий, связь естественная, занимательность час от часу возрастает; характеры привязывают, положения трогают. Пушкин везде находит случай говорить сердцу и не приводит нас в досаду неуместною шутливостью там, где должно трогать; не чуждается высокого, если оно ему представляется, и трагического, если оно не чуждо его предмету. Что движет гордою душою? <…> Прочитав сии стихи, мы имеет уже достаточное понятие о нравах хищных татар, о политических отношениях Крыма к соседственным государствам; об ужасе сих времён, когда не знали никаких народных прав, кроме силы <…>. Вся история татарских набегов заключена в сём отрывке. <…> описание плена и несчастных приключений польской княжны Марии составляет существенное достоинство «Бакчисарайского фонтана» и ставит его несравненно выше «Руслана» и «Кавказского пленника». До сих пор Пушкин не написал ничего благороднее, возвышеннее, святее!

— Александр Воейков, «О поэмах А. С. Пушкина и в особенности о „Бакчисарайском фонтане“»

В «Бахчисарайском фонтане» есть прелестные картины, достойные кисти лучших художников; но воображению некоторые из оных необходимо нужно пополнять или довершать. <…> для чего было хану, занятому единственно Мариею, ходить в гарем; хану, который сделался равнодушным даже и к прелестям Заремы, <…> и который <…> проводил мрачный и одинокий, хладные часы ночи? Это обстоятельство совершенно противно мрачному состоянию души Гиреевой и, так сказать, уничтожает оное. <…> хан с той самой минуты, как пошёл он в гарем, совершенно исчезает со сцены действия, так сказать, ещё не развернувшегося, и остаются на оной только два лица: Мария и Зарема; в повести сей, в которой только три лица действующих, действует одна только Зарема, и то весьма слабо, а прочие выставлены единственно в рассказе — обстоятельство, которое, так сказать, не даёт никакого движения повести. <…> в плане оной нет узла или завязки, нет возрастающего интереса, нет развязки, разве сим последним именем захотим мы назвать конец сочинения, ибо надобно только догадываться, и то без малейших признаков, что Зарема убила Марию и что Гирей после сего велел утопить Зарему. <…> Какой характер Гирея, Заремы и Марии? Трудно отвечать на вопрос сей. <…> по мнению моему — первенствующим характером надлежало бы быть характеру Заремы: можно было бы прекрасно воспользоваться положением этой азиятки, этой страстной и оскорблённой любовницы. Во-вторых, описание жизни гаремских пленниц и эвнуха хотя и прелестно, <…> но чрезвычайно холодно, по неуместной долготе своей, в отношении к исходу и интересу: погрешность весьма ощутительная, не только по приличию, ибо вдруг и надолго прерывает только что начинающийся интерес, но даже и по тому действию, которое она производит над читателем, относительно к нетерпеливому его любопытству. <…> изображение эвнуха, к которому стихотворец, после первого описания, возвращается ещё два раза, будучи слишком сильно выставлено, и, так сказать, на трех планах, <…> чрезвычайно обременяет тесную основу и тесные рамы сей повести. В-третьих, заметим, что стихотворец — довольно часто — вдруг прерывает окончание и смысл начатых идей и переходит к новым, оставляя читателя в совершенном незнании того, что хотел сказать он; что в сих крутых и отрывистых переходах он пренебрегает даже рифмами, оставляя стихи без оных. Это делает то, что все сии места, кроме того, что оные совершенно неудовлетворительны, кажутся, так сказать, разноцветными и вшитыми лоскутками. — Ф. Булгарин сопроводил статью обширным примечанием с рассуждением о романтизме, где написал, что фрагментарность плана не является недостатком

— Валериан Олин, «Критический взгляд на „Бахчисарайский фонтан“, соч. А. Пушкина»

… начну с новости, приятной всякому, с появления «Бахчисарайского фонтана» на горизонте северном. Этот феномен расшевелит много грамотных и безграмотных, любителей и губителей словесности. <…> Сколько живописного в последних пяти стихах! Какая полная, одушёвленная картина! Слово привычный даёт понятие о всей трудности пути вдоль морского берега, среди гор и в виду утёсов, вкруг коих и кипят и шумят волны. <…> Вообще описательная часть в «Бахчисарайском фонтане» совершенна. <…> Догадливые, без сомнения, поймут, что грузинка умертвила польскую княжну и за то брошена в море: но не думаю, чтобы остались довольны столь кратким отчётом в судьбе тех лиц, в которых поэт заставил их принимать живейшее участие. <…> словом сказать: содержание «Бахчисарайского фонтана» занимает самую малую часть в сей поэме <…>. Внезапности нравятся; но когда все внимание наше обращено на положение действующих лиц, одни намёки о судьбе их кажутся недостаточны и скорее убедят в утомлении поэта, нежели в красоте пиитической. Так, один живописец, представивший жертвоприношение Ифигении и закрывший лицо Агамемнона покровом, не решаясь изобразить всей скорби отца, сим намёком занимает некоторое время ум, но возбуждает сомнение в обширности своего таланта. <…> Если допустить в общем смысле, что всякое стихотворение есть поэма, то <…> в сём случае «Бахчисарайский фонтан» есть поэма <…>. Может быть, прежде не многие решились бы назвать «Бахчисарайский фонтан» поэмой; но когда перо Бейрона освятило подобный род стихотворений и европейский вкус наложил на них печать моды, то и «Бахчисарайский фонтан» имеет полное право на имя поэмы, как по мнению романтиков, так и по мнению классиков.

— Борис Фёдоров, «Письма в Тамбов о новостях русской словесности» (I)

	… «Фонтан» что такое, и сказать не умею; смыслу вовсе нет. <…> что за Мария? что за Зарема? Как они умирают? Никто ничего не знает, одним словом, это romantique. Стихи, или, лучше сказать, стишки сладенькие, водяные, раз читаются, а два никак.
	— Павел Катенин, письмо Н. И. Бахтину 13 июля

	… юн[ый] атлет победил всех своих соперников. Пушкин подарил нас своим «Бахчисарайским фонтаном», который мне нравится более всех прежних его стихотворений: в нём, при прежней прелести стихов, план лучше и характеры оригинальнее…
	— вероятно, Николай Греч, «Письма на Кавказ», 20 декабря