Галломания

Галлома́ния (от галлов как обозначения французов и «-мания»)— страстное почтение (со стороны преимущественно не-французов) ко Франции и французскому: языку, культуре, истории, моде и т.п. Более слабый и отрицательно не окрашенный вариант — франкофилия, его антоним — франкофобия.

В России

… [одна из двух] причин хладнокровия и малого любопытства нашей публики к отечественным книгам — <…> от исключительной любви к французской словесности — и эта любовь неизлечима. Она выдержала все возможные испытания и времени и политических обстоятельств. <…> (Наши воины, спасители Европы от нового Аттилы, потушили пламенник брани в отечестве Расина и Мольера и на другой день по вступлении в Париж, к общему удивлению его жителей, рукоплескали величественным стихам французской Мельпомены на собственном её театре.)

— Константин Батюшков, «Письмо к И. М. М.-А. О сочинениях г. Муравьева», лето 1814

Что сделалось с российским языком! <…> Он, гальскою диэтою замучен, Весь испитой, стал бледен, вял и скучен, И прихотлив, как лакомый визирь, Иль сибарит, на розах почивавший, Недужные стенанья издававший, Когда под ним сминался лепесток. Так наш язык: от слова ль праздный слог Чуть отогнёшь, небережно ли вынешь, Теснее ль в речь мысль новую водвинешь, — Уж болен он, не вынесет, крягтит, И мысль на нём как груз какой лежит!

— Степан Шевырёв, «Послание к А. С. Пушкину», 14 июля 1830

… преобладал тон старой Франции, Франции-эмигрантки, в исходе счастливого века тупеев, фижм и робронов; когда в высшем обществе всё мыслило, говорило и делало чисто по-французски; а в среднем кругу русский язык только ещё подкрашивался французскими словами, <…> когда все, от мала до велика, учились ловко шаркать и гнуться, что, правду сказать, не шло к русскому стану, который мать-природа чеканила, а не из воску лепила; но уж таков был век.

— Александр Вельтман, «Новый Емеля, или Превращения», 1845

… весь этот тогдашний кружок склонялся перед Западом, то есть перед Францией преимущественно. Тогда в моде была Франция — это было в сорок шестом году. И не то что, например, обожались такие имена, как Жорж Занд, Прудон и проч. <…> Нет, а так просто, сморчки какие-нибудь, самые мизерные фамильишки, которые тотчас же и сбрендили, когда до них дошло потом дело, и те были на высоком счету. И от тех ожидалось что-то великое в предстоящем служении человечеству. О некоторых из них говорилось с особенным шёпотом благоговения…

— Фёдор Достоевский, «Зимние заметки о летних впечатлениях», 1863

	Французский язык <…> как-то постигается сам собою и настолько вошёл в русскую душу, что даже на банкетах ораторы, подгоняя речь под финальные рукоплескания, восклицают: «…Так скажем же уважаемому коллеге наше широкое русское мерси!»
	— Тэффи, «Северные люди», до 1915

1800-е

Ныне вошло в моду уезжать в Россию (говорят во французских газетах). Как скоро живописцу докажут его посредственность, он кладёт в чемодан кисть свою и едет в Россию. Если красавица видит, что прелести и тюрбан её не производят великого действия в Тиволи и Фраскати, она проклинает своё неблагодарное отечество и на другой день едет в Россию. Если актёр не доволен публикой, если танцовщик прыгнул неудачно, они едут в Россию. Одним словом, Россия сделалась убежищем посредственности или высшим судом в который переносят дело своё артисты, осуждённые в Париже.

	Ну, что ни говори, французам исполать: Не только причесать, умеют растрепать. Мы попусту, мой друг, на них кричим частенько; Их только надобно распределять умненько. Учить детей они у нас не мастера, Зато уж лучшие портные, повара И парикмахеры. Иной, как чудо, гадок — А с их подправкою, как выточенный, гладок.
	— Иван Крылов, «Лентяй», 1800—1805

• см. комедии Ивана Крылова «Модная лавка» и «Урок дочкам», 1806

1820-е

… в каком бедном отношении находится число оригинальных писателей к числу пишущих, а число дельных произведений к количеству оных. <…> Главнейшая причина есть изгнание родного языка из общества и равнодушие прекрасного пола ко всему, на оном писанному! Чего нельзя совершить, дабы заслужить благосклонный взор красавицы? В какое прозаическое сердце не вдохнёт он поэзии? <…> У нас почти не существует сего очарования, и вам, прелестные мои соотечественницы, жалуются музы на вас самих! Но утешимся! Вкус публики, как подземный ключ, стремится к вышине. Новое поколение людей начинает чувствовать прелесть языка родного и в себе силу образовать его.

— Александр Бестужев, «Взгляд на старую и новую словесность в России», декабрь 1822

Многие жалуются на употребление французского языка и на сих жалобах основывают систему какого-то мнимого, подогретого патриотизма. Приписывая французскому языку упадок русского, напоминают они фабрикантов внутренних, проповедующих запретительные меры против внешней торговли, чтобы пустить в ход домашние изделия. Они рассчитывают: если б не было французских книг, то поневоле стали бы нас читать! — Заключение ложное! Чтение не есть потребность необходимая: оно роскошь, оно лакомство! Хотя бы и не было никаких книг, кроме вашей доморощенной, то всё не читали бы вас, милостивые государи! Пишите по-европейски…

— Пётр Вяземский, «О „Бакчисарайском фонтане“ не в литературном отношении», апрель 1824

	О французской поэзии можно тоже сказать, что́ и о французском языке: её особенно любят не потому, что она лучше других, но потому что её больше знают. Но почему больше? Это не литературный вопрос, а политический.
	— Пётр Плетнёв, «Письмо к графине С. И. С. о русских поэтах», август 1824

	Родной земли спасая честь, Я должен буду, без сомненья, Письмо Татьяны перевесть. Она по-русски плохо знала, Журналов наших не читала, И выражалася с трудом На языке своём родном, Итак, писала по-французски…
	— Александр Пушкин, «Евгений Онегин» (гл. 3, XXVI), 1824