Новый Емеля, или Превращения

«Новый Емеля, или Превращения» — сатирический роман Александра Вельтмана 1845 года с элементами сказки.

Цитаты

«Журнал пути от незнания к невежеству, 5 томов»; «Куда ушло время и где скрывается? учёные исследования, 10 томов»; «Опыт о добывании ума из глупости, 2 тома»; «Отчёт строительной комиссии о постройке воздушных замков, 5 томов»; «Следствия о чинимых насилиях природе, и последствия, 10 томов»; «Допотопная история, 20 томов». Что за история такая! вскричал бы невольно и психолог, и филолог, и археолог, и, наконец, космолог, вскочил бы с места, разбил бы стекло от нетерпения, что Фёкла Савишна медленно отворяет шкап, в котором заключаются подобные библиографические редкости. — часть III, глава пятая

Часть I

… в России преобладал тон старой Франции, Франции-эмигрантки, в исходе счастливого века тупеев, фижм и робронов; когда в высшем обществе всё мыслило, говорило и делало чисто по-французски; а в среднем кругу русский язык только ещё подкрашивался французскими словами, <…> когда все, от мала до велика, учились ловко шаркать и гнуться, что, правду сказать, не шло к русскому стану, который мать-природа чеканила, а не из воску лепила; но уж таков был век. — глава первая

— Стыдно сидеть сложа руки! — Стыдно, ваше благородие, да дело невольное. — А кто неволит? — Да есть тут командирша лазаретная. <…> Да вот она: Кузьму Иванова, полкового сказочника треплет — трррах! трах! трах! тррррр! <…> он зубами бьёт сбор на плац; сейчас начнёт сказку. — Трррах! трах! трах! Лежи смирно, ребята! по команде, слушай! В некотором царстве, в некотором государстве…— начал, пробарабанив зубами, полковой сказочник, который в жару лихорадки бредил сказками. — <…> жил-был на постоянных квартирах полковой командир, и было у него три майора, два умных, а третий — так ничего; и был у него сад, а в саду на деревьях росли румяные солдатики, а в цветнике все полевые цветы: ружья, тесаки, ранцы и разные снаряды. Дорожки словно солдатская портупея, мелком вычищены и вылакированы. Вот, долгое время всё честно было и в целости, вдруг смотрит дежурный по караулам, что ночь, то пропажа и казне убыток: кто-то обрывает солдатиков. Что делать! дежурный глаз не смыкает; да перед зарёй ветерок, словно винный спирт, в нос кинется, — смотришь, охмелеет дежурный и всхрапнёт — глядь, а на каком-нибудь дереве нет солдатиков. — глава пятая

Лекарь выслал фельдшера принять раненого; но фельдшер, по освидетельствовании, донёс, что раненый уже умер. <…> И вот несколько человек инвалидов взвалили Емельяна Герасимовича на носилки и перенесли в отдельный домик скотного двора подле помещичьего сада. <…> Сложив субъект для исследования мозговой перепонки на пол, инвалиды вышли и отправились по квартирам. С рассветом наш мертвец чихнул. Добрый знак! — глава восьмая. О том, как Емельян Герасимович, успел ожить вовремя и каким образом волочился

— Ах ты, шитая рожа, вязаный нос! — глава восьмая

Часть II

… откуда ни возьмись Змей Горыныч приполз, захлестнул хвостом всё царство и говорит: «Ну, теперь вы мои; у меня вам будет привольно: панщины и барщины у меня не будет, а будете вы платить мне оброк, только по одной красной девице с тягла». <…> Привели к реке; за рекой Змей Горыныч из пещеры выглядывает. Поклонились мы в землю, речь заговорили: — Привели тебе дань, Змей Горыныч, смилуйся, возьми! счётом, по красной девице с тягла! Змей Горыныч повысунулся из норы, встрепенулся, взмахнул перепончатыми крыльями и протянул язык мостом через Днепр. Стали отпускать первую девицу; поклонилась она в ноги отцу и матери, расцеловали её отец и мать, оплакали, благословили; нарядная сваха взвела на язык, сдернула покрывало, расплела косы, запела свадебную песню. Потянулся мостик назад, а девица-то, грешница, потупила очи, разрумянилась, не об отце и матери, не об отческом доме думает, а об молодом муже да об высоких палатах господских… Вдруг, хам! только её и было. Верно, вкусна была — почавкал, почавкал Змей Горыныч, пооблизался и протянул язык за другой, и другая тоже, и третья, и пятая, и десятая тоже. Пришёл черёд и моей дочке. Я зарыдал, мать завыла, охватила вокруг шеи и запела прощальную песню. — Да дай ты ей поклониться в ноги отцу и матери! Отпускайте скорее с благословением! — кричит народ. — Умру, не отдам мою Парашеньку! — кричит жена. Взбеленился от нетерпения Змей Горыныч, как хлеснёт языком поперёк реки, так и рассыпал Днепр словно стекло в мелкия дребезги. — Давай скорей! — крикнули посаженые отцы, вырвали её из рук матери, поставили на кончик языка; сваха не успела расплести косы — потянулся язык назад; а она безгрешная была: как задумала, что расстаётся навеки с отцом, с матерью и с отческим домом; как капнут её горючия слёзы словно кипяток на язык Змея Горыныча, обварили, обожгли; он и рявкнул, замотал языком; а моя дочка как ахнет, да так, как стояла, держа обеими руками платочек, так со страху и окаменела. Змей Горыныч хамкнул было, да зуб не берёт; как рявкнет он снова, да плюнет, и переплюнул он её на другой берег; грохнулась она перед народом. Бросился народ: «Что такое?» И я бросился, смотрю, ан это не Парашенька, а Пашенька; упал на неё, да и облил слезами: «Родная ты моя, милая дочка, холоднее ты камня могильного!.. погубила тебя родная мать, а не мачеха! Пусть же она смотрит на тебя да век казнится!» И схватил я её, понес домой, поставил её перед крыльцом, чтоб мать век смотрела на неё да казнилась. Змею Горынычу вместо Пашеньки поставили другую девицу; он и скушал её со вкусом. Много было грешных красных девушек, а много и безгрешных. Грешные все пошли в утробу чёртову, а безгрешные от страха окаменели; а отцы да матери разнесли назад по домам, и поставили как каменных болванов на юрах перед хатами. Так, года три прошло ладно; отцы и матери попривыкли к горю; народ выставлял подать сполна; да вдруг настал неурожай на красных девушек, нечем платить подати. Пришли-было жалиться к Змею Горынычу, а он и знать ничего не хочет: «Поем вас всех до одного», — говорит. Что делать народу: думали-думали, и пошли воровать себе жен, а в дань Змею Горынычу красных девушек. Забыли хлеб пахать, только и думаем, как бы оброк уплатить; нет весёлого лица в целом царстве. Народился сын — горе, народится дочь — другое; да уж всё лучше: по крайней мере есть чем дань давать; а недоимков накопилось много. — Помилуй нас, Змей Горыныч, сложи недоимки. — А вот я вам сложу! — сказал Змей Горыныч, — ступайте по домам! Пошли по домам, — а тут же Змей Горыныч наслал экзекуцию — змеят сосунков. Расползлись по всему царству. Чем накормить их? куда спать уложить? Молочка не хлебают, на пуховой перине жестко спать — пусти— вишь на ночлег под сердце, да дай крови пососать. Что ж делать? пришло терпеть! Так иссосали народ, что боже упаси! — глава шестая

Часть IV

Светские девушки и женихи — существа приведённые образованием к одному знаменателю: сами по себе ничего не значут; но значут по своему значению в свете. Невесте древнего Вавилона и всех новейших Вавилонов нечего гадать о своей судьбе, ей известно, что в замужестве ей предстоит не просто, как говорят по-русски, делать честь дому, но faire les honneurs de la maison. — глава вторая

Глава пятая. О том, как Захарий Эразмович шёл куда глаза глядят, а дело шло к развязке

Глава шестая. Разные приключения, составляющие заключение

О романе

«Емеля, или Превращения», первая часть нового романа г. Вельтмана, решительно напоминает собою блаженной памяти «Русалку», волшебную оперу, которая так забавляла наших дедов своими «превращениями». Тут ничего не поймёте: это не роман, а довольно нескладный сод. Даровитый автор «Кащея бессмертного» в «Емеле» превзошёл самого себя в странной прихотливости своей фантазии; прежде эта странная прихотливость выкупалась блёстками поэзии; о «Емеле» и этого нельзя сказать.

— Виссарион Белинский, «Русская литература в 1845 году», декабрь

Перед нами является чисто мифологическое лицо русских сказок, русский дурак, только без двух братьев умных, русский дурак, с его простодушным, и потому метким и злым, изумлением от разного рода лжи общественной, для него непонятной — с его глупостью, которая кажется скорее избытком ума, с его бесстрастием ко всему происходящему опять от того же, что его простая природа не понимает, как можно страдать от разного рода наклонных потребностей, приличий и проч. Да — русский дурак, грубое, суздальское, пожалуй, изображение той же мысли, которая создала американского Патфиндера, которая воодушевила Руссо!.. Емеля — это эпопея о русском сказочном дураке, эпопея, пожалуй, комическая, но комическая только по форме, как Сервантесов Дон Кихот, сближение которого с русским Емелей вероятно также покажется вопиющим парадоксом.

— Аполлон Григорьев

… Вельтман в резкой форме критикует социальные отношения того времени: крепостной строй, разложение помещичьего дворянства. Симпатия автора отдана крестьянам. <…> «покровители» стараются сделать из Емели шута, обманывают, насмехаются над ним. Понимает его лишь простой народ. <…> в сказках «Лихоманка» и «Каменная баба» не только прямо осуждается крепостничество, но и проводится мысль о том, что у крестьян есть возможность изменить жизненные условия своими силами.

— Юрий Акутин, «Александр Вельтман и его роман „Странник“»