Уильям Фолкнер
Уильям Катберт Фолкнер (англ. William Cuthbert Faulkner, 25 сентября 1897 — 6 июля 1962), американский прозаик, лауреат Нобелевской премии по литературе 1949 года.
Уильям Фолкнер | |
Статья в Википедии | |
Медиафайлы на Викискладе |
Цитаты
правитьГенри Джеймс был одной из самых милых пожилых леди, которых я встречал в своей жизни.[1] |
<Я и Томас Вулф> пытались втиснуть всё, весь наш опыт буквально в каждый абзац, воплотить в нём любую деталь жизни в каждый данный её момент, пронизать её лучами со всех сторон. Поэтому романы наши так неуклюжи, поэтому их так трудно читать. Не в том дело, что мы сознательно стремились сделать их неуклюжими, просто иначе не получалось.[4] |
Наша нынешняя трагедия заключена в чувстве всеобщего и универсального страха, с таких давних пор поддерживаемого в нас, что мы даже научились выносить его. Проблем духа более не существует. Остался лишь один вопрос: когда тело моё разорвут на части? Поэтому молодые писатели наших дней — мужчины и женщины — отвернулись от проблем человеческого сердца, находящегося в конфликте с самим собой, — а только этот конфликт может породить хорошую литературу, ибо ничто иное не стоит описания, не стоит мук и пота. — перевод: Н. А. Анастасьев, 1974; вариант распространённых мыслей | |
Our tragedy today is a general and universal physical fear so long sustained by now that we can even bear it. There are no longer problems of the spirit. There is only the question: When will I be blown up? Because of this, the young man or woman writing today has forgotten the problems of the human heart in conflict with itself which alone can make good writing because only that is worth writing about, worth the agony and the sweat. | |
— нобелевская речь, 10 ноября 1950 |
Несколько лет назад, не помню по какому случаю, Хемингуэй сказал, что писатели, подобно врачам, адвокатам и волкам, должны держаться вместе. Я думаю, что это замечание скорее остроумно, нежели точно и верно, во всяком случае, к Хемингуэю оно не относится; писатели, которым волей-неволей приходится держаться вместе, ибо иначе они погибнут, напоминают волков, которые только в стае — волки, а разгони их, и каждый станет собакой. <…> | |
— письмо Харви Брайту 20 июня 1952 |
Его лучшая вещь. Может быть, время покажет, что это лучшее из всего написанного нами — его и моими современниками. На этот раз он нашёл Бога, Создателя. До сих пор его мужчины и женщины творили себя сами, лепили себя из собственной глины; побеждали друг друга, терпели поражения друг от друга, чтобы доказать себе, какие они стойкие. На этот раз он написал о жалости — о чём-то, что сотворило их всех, <…> любило и жалело. Всё правильно. И слава богу, то, что создало, что любит и жалеет Хемингуэя и меня, не велело ему говорить об этом дальше. — перевод: В. П. Голышев[5] | |
His best. Time may show it to be the best single piece of any of us, I mean his and my contemporaries. This time, he discovered God, a Creator. Until now, his men and women had made themselves, shaped themselves out of their own clay; their victories and defeats were at the hands of each other, just to prove to themselves or one another how tough they could be. But this time, he wrote about pity: about something somewhere that made them all <…> and loved them all and pitied them all. It’s all right. Praise God that whatever made and loves and pities Hemingway and me kept him from touching it any further.[6] | |
— рецензия на «Старика и море» |
Марк Твен был первым подлинно американским писателем, и все мы — его наследники, продолжатели его дела. Писатели, считавшиеся американскими до Твена, в действительности не были таковыми; они опирались на европейскую литературную традицию, на европейскую культуру. И только с Твеном, с Уолтом Уитменом появилась подлинно самобытная американская литература. — перевод: В. Толмачев[5] | |
— беседа на семинаре в Нагано, август 1955 |
Я обнаружил, что моя собственная маленькая почтовая марка родной земли стоит того, чтобы писать о ней, и я никогда не проживу достаточно долго, чтобы исчерпать её. <…> | |
I discovered that my own little postage stamp of native soil was worth writing about, and that I would never live long enough to exhaust it. <…> |
<Холден Колфилд> — юноша, стало быть, отец мужчины, которым он когда-нибудь неизбежно станет, <…> любивший людей и хотевший стать частью рода людского. <…> Трагедия его заключалась в том, что, когда он попытался войти в этот род, такового не оказалось. <…> | |
A youth, father to what will—must—someday be a man, <…> loved man and wished to be a part of mankind, humanity, who tried to join the human race and failed. <…> His tragedy was that when he attempted to enter the human race, there was no human race there. <…> | |
— «Слово к молодым писателям» (A Word to Young Writers), 24 апреля 1958 |
Камю считал, что единственное истинное назначение человека, рождённого в абсурдном мире, — жить и осмыслять свою жизнь, протест, свободу. Видеть в смерти единственное решение человеческой дилеммы — значит идти по неверному пути. Правильный путь тот, что ведёт к жизни, солнцу. Нельзя беспрерывно страдать от мертвящего холода. | |
— «Альбер Камю» (Albert Camus), 1961 |
- Sherwood Anderson: An Appreciation или A Note on Sherwood Anderson — впервые опубликовано в июне 1953; перевод: Ю. Палиевская[5].
… величайшая трагедия, которая составляла суть его характера. Он всегда подозревал людей в том, что они смеются, издеваются над ним. Он считал, что люди, которые даже сравниться не могли с ним по своему положению, уму или достоинствам, — даже и эти люди способны поставить его в смешное положение. | |
… the reason which was the great tragedy of his character. He expected people to make fun of, ridicule him. He expected people nowhere near his equal in stature or accomplishment or wit or anything else, to be capable of making him appear ridiculous. |
… [в 1925 г.] он сказал мне: <…> «С чего бы ты ни начал, важно, чтобы было с чего начать. Ты деревенский парень, всё, что ты знаешь, — это крохотный клочок земли в Миссисипи, откуда ты родом. Но и этого достаточно. Это тоже Америка: пусть самый маленький и неизвестный её уголок, но вытащи его, как кирпичик из стены, — и стена развалится». | |
… he told me: <…> "One place to start from is just as important as any other. You're a country boy; all you know is that little patch up there in Mississippi where you started from. But that's all right too. It's America too; pull it out, as little and unknown as it is, and the whole thing will collapse, like when you prize a brick out of a wall." |
Без источника
правитьДаже один взгляд на зло разлагает. |
Нужно, ещё не видя зла, быть готовым дать ему отпор, сказать «нет»; нужно сказать «нет», ещё даже не зная, что это такое. |
Говорят, будто обман удается опытному лжецу. Но часто опытный, закоренелый лжец обманывает одного себя; легче всего верят лжи человека, который всю жизнь ходил в кандалах правдивости. |
Ведь и лжеца можно так запугать, что он скажет правду, - то же самое, как из честного вымучить ложь. |
Между горем и ничего я выберу горе. |
Бойся. Без этого нельзя. Но не трусь. Лесной зверь тебя не тронет, пока у него есть куда отступить или пока он не учуял, что ты трусишь. А труса медведям и оленям надлежит опасаться так же, как и храброму человеку надлежит опасаться труса. |
Статьи о произведениях
править- См. в отдельной категории
О Фолкнере
правитьМои тайные агенты докладывают, что благодаря тонкой работе господина Уильяма Фолкнера издатели нынче готовы публиковать что угодно, лишь бы не заставлять тебя вычёркивать лучшие пассажи… | |
My operatives tell me that through the fine work of Mr. William Faulkner publishers now will publish anything rather than to try to get you to delete the better portions of your works… | |
— Эрнест Хемингуэй, «Смерть после полудня», 1932 |
Я не люблю, когда на меня дышат перегаром романтизма, в котором чувствуются ещё Марлинский и В. Гюго, — ты, конечно, помнишь у последнего это чудовищное соединение обнажённости с пышными преувеличениями <…>. Фолкнеровский запоздалый романтизм и непереносимые библейские раскаты, его «обнажённость» (которая на самом деле <…> окостенелая банальность) и цветистый стиль кажутся мне такими вызывающими, что его популярность во Франции я могу объяснить только тем, что её собственные популярные посредственности <…> в последние годы достаточно сами поупражнялись в жанре l'homme marchait, la nuit etait sombre. | |
I have carefully read Faulkner's Light in August, <…> it has in no way altered the low (to put it mildly) opinion I have of his work <…>. I detest these puffs of stale romanticism, coming all the way up from Marlinsky and V. Hugo-you remember the latter's horrible combination of starkness and hyperbole <…>. Faulkner's belated romanticism and quite impossible biblical rumblings and "starkness" (which is <…> skeletonized triteness), and all the rest of the bombast seem to me so offensive that I can only explain his popularity in France by the fact that all her own popular mediocre writers <…> of recent years have also had their fling at l'homme marchait, la nuit etait sombre. | |
— Владимир Набоков, письмо Э. Уилсону 21 ноября 1948 |
Если «потерянность» большинства писателей этой группы, по справедливости, следует отнести лишь к самому начальному периоду их творчества, то о Фолкнере можно сказать, что он оказался самым «потерянным» изо всех, причём не только для себя самого, но в немалой степени и для своих читателей. | |
— Абель Старцев, «Трилогия Уильяма Фолкнера», 1964 |
… кукурузные хроники Фолкнера могут называться «шедеврами» или, по определению журналистов, «великими книгами», представляется мне абсурдным заблуждением, словно вы наблюдаете, как загипнотизированный человек занимается любовью со стулом. | |
… Faulkner's corncobby chronicles can be considered "masterpieces," or at least what journalists call "great books," is to me an absurd delusion, as when a hypnotized person makes love to a chair. | |
— Владимир Набоков, интервью TV-13 NY сентября 1965 |
Лучшая художественная проза современная — это Фолкнер. Но Фолкнер — это взломанный, взорванный роман, и только писательская ярость помогает довести дело до конца, достроить мир из обломков. | |
— Варлам Шаламов, «О прозе», 1965 |
В разговорах с левыми писателями Фолкнер посмеивался над марксизмом, но то, как он показывает изменение характера классовых отношений среди белых на Юге, как пишет историю небольшого южного округа, представляя его капиталистической Америкой в миниатюре, — всё это заставляет задуматься о косвенном влиянии Ленина на Фолкнера.[10] | |
— Джон Г. Лоусон, «Вклад Ленина в культуру» (Lenin's Impact on Culture), 1970 |
Загадка Фолкнера. Смесь красноречия и недоговорённости. | |
— Сергей Довлатов, «Соло на IBM», 1990 |
О произведениях
править— Малкольм Каули |
- см. Абель Старцев, «Трудный Фолкнер», 1981 — о романе «Авессалом, Авессалом!», 1936
Примечания
править- ↑ Писатели о писателях // В начале было слово: Афоризмы о литературе и книге / составитель К. В. Душенко. — М.: Эксмо, 2005.
- ↑ Faulkner in the University, ed. by F. Gwynn, J. Blotner. University Press of Virginia, 1959, p. 150.
- ↑ С. А. Чаковский. Твен и Фолкнер // Марк Твен и его роль в развитии американской реалистической литературы. — М.: Наука, 1987. — С. 222.
- ↑ 1 2 Анастасьев Н. Фолкнер. — М.: Художественная литература, 1976. — С. 9, 65.
- ↑ 1 2 3 4 5 Фолкнер У. Статьи, речи, интервью, письма. — М.: Радуга, 1985. — 488 с.
- ↑ Shenandoah (Lexington, Virginia), № 3 (Autumn 1952), p. 55.
- ↑ William Faulkner, The Art of Fiction (Interviewed by Jean Stein), The Paris Review, No. 12 (Spring 1956).
- ↑ С. А. Чаковский. Твен и Фолкнер // Марк Твен и его роль в развитии американской реалистической литературы. — М.: Наука, 1987. — С. 204.
- ↑ Парафразировал в интервью журналу Books and Bookmen. (Иностранная литература. — 1959. — № 2. — С. 284.)
- ↑ Ленин, СССР, американская культура / перевод Ю. Жуковой // Иностранная литература. — 1971. — № 3.
- ↑ Мендельсон М. Роман США сегодня. — М.: Советский писатель, 1977. — С. 84. — 20000 экз.