Странник (Вельтман)

«Странник» — дебютный ироничный роман Александра Вельтмана 1830—1832 годов со стихами. Продолжение — «Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский» (1836).

Цитаты

Вот Бессарабия! вот свет! Я в нём чуть-чуть не десять лет, Как шар катался по бильярду! Лишь иногда нелёгкий чёрт Меня выкидывал за борт! — день I: X

… языческий грешник засмотрелся бы, как молится юная грешница, и верно бы вскрикнул: О, как мила! как богомольна! Зевес, Олимпа строгий бог, Грехи простил бы ей невольно За обращённый к небу вздох! Её блистательные слёзы Обезоружили б его, И вместо грома своего На деву бросил бы он розы! — день VI и VII: XLVIII (1828)

… утомлённый, склоняюсь на ложе сна. <…> Покойся, покойся мечтатель! завтра новые силы окрылят твою гордость; завтра снова ты окинешь взором природу и скажешь: всё моё! — день XI: LXXIV

… я взглянул на полку. Долго взор мой, как взор султана, блуждал по гарему книг. Здесь нет ни одной, думал я, которая бы не была в моих руках. В этой много огня, но нет души; ты стара и потому стала глупа; ты слишком нежна и чувствительна; ты мечтательна, как немецкая философия; ты суха, ты слишком плодовита; ты… поди сюда… ты, изношенная, любимая моя султанша, Всемирная История! роди мне сына! — день XIV: XCVI

Каждый человек создан обыкновенным человеком для всех и гением для некоторых. Каждый человек полон видимого или скрытного совершенства к действию, ему предназначенному. Какая снисходительность!.. далее!.. Гений ума не скажет никому: ты глуп! но скажет: ты этого не знаешь, не понимаешь, это не касается ни до чувств твоих, ни до понятий: ступай дальше, здесь не твоя сфера, не твоё место, не тот воздух, которым ты можешь дышать, не тот язык, который для тебя понятен; здесь нет ни друзей твоих, ни сотрудников, ни соревнователей;.. — день XVII: CXXVII

Здесь, здесь на благовонном лугу под пространной липой засяду я с вами, тучные, упитанные тельцы-гастрономы! Лучший час дня есть переход от голодай жажды к упоению и насыщению. Люблю вашу беседу! Вы вечно веселы, как мечтательные существа, которых небо одарило бесконечною жизнию, неизнуряемыми силами, неистощимым богатством, неизменимой любовию, верной дружбою, вечным здоровьем и неувядаемою красотой! Слова ваши звучны, как вылетающие пробки! смысл пенится, как шампанское! Люблю кипящие бокалы! Люблю пиров несвязный шум. Где чист, крылат, прозрачен ум, Где речи остры, как кинжалы! Вот, друзья мои, блюда, которые колкостию и остротою раздражают и притуплённые нервы вкуса. — день XVIII: CXLV

В вас много чувства и огня, Вы очень нежны, очень милы; Но в отношении меня В вас отрицательные силы. Вы свет, а я похож на тьму, Вы веселы, а я печален, Вы параллельны ко всему, А я, напротив, вертикален. — день XIX: CXLVII

После вчерашней встречи с досады я не знаю, чем наполнить CLXXVIII главу; но вы не можете назвать её пустою: в мире нет пустоты. — день XXIV: CLXXIX

… глагол люблю был бы глаголом божественным, если б не спрягался. — день XXVII: CCIX

Благодарите же богов, Когда не шли вы, как обозы, Пустыней дикою стихов Или распутицею прозы! — день XXVIII: CCXVI

Уже не то время, во всей Вселенной, по которому катилась цветущая молодость моя… — день XXXIII: CCXLVI

… язык богов, Где громок смысл без громких слов. — день XXXVI: CCLX

… эскадра Черноморского флота, подобно огромному стаду гордых пеликанов, окружает и стесняет у берега турецкую Варнскую флотилию, как устрашённую рыбу… — день XXXVII: CCLXVI

С неизъяснимою досадой В палатке я своей сидел; Всё было занято осадой, И я был занят кучей дел. Передо мной, как ряд курганов, Стопы бумаг, маршрутов тьма; Вот век! — в нём жить нельзя без планов, Без чертежей и без письма! Вот век! — старик скупой, угрюмый, Окованный какой-то думой! Как не припомнить давних дней, Когда возил в походах Дарий Постели вместо канцелярий, А женщин вместо писарей. То было время! не по плану, А просто так искать побед; При войске был всегда поэт, Подобный барду Оссиану; На поле славы дуб горел, А он героев пел да пел! — день XXXVIII: CCLXXV

Мог ли он догадаться, что я преступным ухом подслушал те слова, которые он говорил сам себе, и выдал их в свет, приделав к ним бахрому из рифм? — день XXXIX: CCLXXXV

Август Виргилиевы сказки про Енея я слушал, слушал и заснул. Язык нечист, болотист и тяжел, как воздух понтипейский… — день XL: CCXC

Читатель, давайте же писать стихи! Верьте, что менее, нежели в несколько дней, мы собьём цену со всех поэм, опер, водевилей и т. д. <…> Мы пособьём спеси со всех недорослей, которые величают себя поэтами. Боже мой! как будто свёкла не в состоянии заменить сахарного тростника! — день XLI: CCXCIII

Сей день должен был начинаться главами CCCVII и CCCVIII; но так как они не явились в назначенное время к своему месту, то и были арестованы мною на двадцать четыре часа. — день XLIII

Человек счастливее, спокойнее, довольнее жизнью, когда он имеет дело с самой природой, а не с людьми. — день XLIV: CCCVII

В пылкие, неопытные лета юноша горделиво воображает, что он создан разгадать тайну мироздания. <…> «Должен же родиться на свет гений, у которого зрение будет телескопическое, слух подобен фокусу эллиптическому, память велика, как книга Вселенной, ум ясен и основателен, как формула алгебраическая, а рассудок верен, как вывод… Почему знать… может быть… я…» Таким образом рассуждая, молодой человек внезапно встречает небольшое существо, <…> нежное, чувствительное, полное жизни и красоты. Забыта высокая цель существования! С этого мгновения не тайну создания разгадывает юноша, а сердце чудной своей встречи. С каждым ударом пульса, с каждым словом, с каждым взглядом, шагом и вздохом она увеличивается в глазах и понятиях юноши до бесконечности и, наконец, обращается во Вселенную, а вся Вселенная, постепенно уменьшаясь, принимает на себя вид её. Какой переворот! — день XLV: CCCXVIII

День XII

… власы её, как блестящий поток струящейся лавы, лёгкие сандалии и тонкое, прозрачное, как облако, покрывало составляют всю её одежду. Читатель, взор твой вероломен! Но бог с тобой, смотри, смотри. Ты видишь все! но будь же скромен И никому не говори! Гречанка юная не знает, Зачем ты смотришь на неё, Она от взоров не скрывает Богатство дивное своё! Но ты не в силах взор насытить, Смутил тебя нечистый дух! Злодей! ты ждёшь, чтоб день потух, Ты хочешь всё у ней похитить! — LXXIX и LXXX

… бурю в чистом поле мне случалось видеть. Вот как описывает её бурный поэт! Поднявшись с цепи гор огромной, Накинув мрачный саван свой, Старуха-буря в туче тёмной На мир сбирается войной, Стихии ссорит и бунтует! Её союзник Ураган, Жестокий сорванец, буян, Свистит и что есть мочи дует! Что встретит, где ни пролетит, Всё ломит, рвёт, крутит, вертит, Мутит, ерошит и волнует. С полей, с равнин, с лесов и гор, Взвивая пыль, песок и сор, По поднебесью тучей носит, И солнцу ясные глаза И золотые волоса Он дрянью пудрит и заносит. И вот, нахлупя капишон, Седую бровь как лес нахмуря, Несётся чёрной ведьмой буря; За ней, пред ней, со всех сторон Крутятся тучки; <…> Как льстец, змеёю молнья вьётся; В земле от страху сердце бьётся. — LXXXIII

День XXXII

Что такое Вселенная? Нет ничего труднее умного и здравого ответа; и потому с той поры, в которую человек начинает обращаться с вопросами к самому себе, душа становится грустною, небо жизни начинает покрываться тучами, рассудок, как придворный, должен хитрить пред царствующим сердцем и часто льстит любимцам-страстям, чтоб достигнуть цели своей. Если бы вздумалось мне спросить у какого бы то ни было существа, одаренного светом разума, что такое Вселенная? посмотрел бы он на меня, как на неука, с видом удивления и, не отвечая, отворотился бы от меня, как ученик верхних классов, которого самолюбие затронули обидным вопросом: что такое грамматика? <…> Представьте же теперь, любезные народы, что Вселенная есть не что иное, как то прелестное, совершенное существо, та дочь вечности, с которой воображение срисовало все виды и образы мечты и которая носится в пространстве, одинокая, то грустная, то радостная, то грозная, то величественная, смотря по расположению духа того, кто об ней думает. Сбросит ли с себя когда-нибудь эта красавица все блестящие, украшающие её разноцветные солнцы и вечно-голубую, прозрачную одежду свою? Разве тогда только, когда предсказанный дракон пролетит в пространстве, вихрями крыльев своих смахнёт с неба луну и звёзды, опрокинет сосуд света и, сдавив в когтях Землю, вознесётся, как орёл, и с высоты опустит её… но куда же она полетит? — CCXXXVIII

Во время вышеозначенного полёта Земли по неопределённому направлению сохранила ли бы она силу центровлекомости? Если нет, то, милые друзья, я не имею силы продолжать эту главу. — CCXXXIX

— Терпение! А что такое терпение? — говорили 5 171 003 405 человек, входя в мою комнату. — О, <…> терпение есть истинный талант гения, истинный щит против настоящих и воображаемых несчастий, лекарство от всех болезней, постоянное занятие души, истинный труд, философский камень, квадратура круга, греческий огонь, лучший признак существования… <…> Это значит, что для человеческого терпения необходима великая душа, а не длинные уши, крепкий хребет и твердая шкура. — CCXLII

О романе

	… «Странника» просто невозможно читать, как читают прозу, а должно перебирать, как собрание лирических пиэс и эпиграмм.
	— Вильгельм Кюхельбекер, дневник, 25 ноября 1841

	Лучшие его творения, каковы: Кощей бессмертный и Странник, богаты всею роскошью народной фантазии, не знающей никаких законов, предписываемых наукою.
	— Виктор Аскоченский

	… путешествие по географическим картам («Странник»), в котором, впрочем, было мало географического и очень много полушутливой, полугрустной болтовни, а порой и глубоких замечаний…
	— Леонид Майков

	Эффекты «Странника» извлекаются не из слаженности и стройности элементов, но из контраста и борьбы их. Основной принцип — создание шероховатостей, несовпадение, трение элементов.
	— Борис Бухштаб, «Первые романы Вельтмана»

	Прочная традиция сюжетных и стилистических приёмов жанра «путешествий» поддавалась пародии и явилась тем органическим материалом, на котором Вельтман развернул свою болтовню. — парафраз предшественников
	— Т. Роболи, «Литература „путешествий“»

	В сущности идейное содержание «Странника» так и не было проанализировано современными журналистами. Всё заслонила его архитектоника.
	— Юрий Акутин

1830-е

	По замашке угадываю в [авторе] военного <…>. Это развязное, лёгкое перо, эта шутливость истинно русская и вместе европейская, эта глубина мысли в вещах дельных, как две силы центральные, то влекут вас к думе, то выбрасывают из угрюмости…
	— Александр Бестужев, письмо Н. Полевому 28 мая 1831

Дарование г. Вельтмана давно не подлежит сомнению. В <…> «Страннике» оно обнаружилось, конечно, не в совсем выгодном для критики свете, с бесчисленным множеством недостатков: но сии недостатки таковы, что их должно приписать не скудости воображения и чувства, <…> а излишеству, которое, в первом брожении, не умеет покоряться строгой, правильной дисциплине. То же самое приметно было и в его стихотворных опытах, где, однако, <…> несмотря на стопы и рифмы, поэзии было несравненно менее, чем в огненной, кипучей прозе «Странника».

	Куда ты заводишь Нас мыслью своей? И как ты приходишь Сам обратно с ней? И Странник твой милый, Весёлый, унылый, — Не жизнь ли души?.. То дремлем в тиши; То бурею мчимся; То радостью льстимся; То в гробе ногой.
	— Сергей Глинка, «Повесть о Страннике, или Мысли при чтении второй части Вельтманова Странника»

	… чародей Вельтман, который выкупал русскую старину в романтизме, доказал, до какой обаятельной прелести может доцвесть русская сказка, спрыснутая мыслию.
	— Александр Бестужев, «Клятва при Гробе Господнем» Н. Полевого, 1833

	«Странник», за исключением излишних претензий, отличается остроумием, которое составляет преобладающий элемент таланта г. Вельтмана. Впрочем, он возвышается у него и до высокого: «Искендер» есть один из драгоценнейших алмазов нашей литературы.
	— Виссарион Белинский, «Литературные мечтания», декабрь 1834

В «Страннике» выразился весь характер его таланта, причудливый, своенравный, который то взгрустнёт, то рассмеётся, у которого грусть похожа на смех, смех на грусть, который отличается удивительною способностию соединять между собою самые несоединимые идеи, сближать самые разнородные образы, от кофе переходить к индийской пагоде, от жида-фактора к Наполеону, от перочинного ножичка к Байрону, из настоящего перелетать в прошедшее и изо всего этого лепить какую-то мозаическую картину, в которой всё соединяется очень естественно, ничто друг с другом не ссорится, словом, всё принимает на себя какой-то общий характер. «Странник» — это калейдоскопическая игра ума, шалость таланта; это не художественное произведение, а дело и шутка пополам; вы и посмеётесь, и вздохнёте, а иногда и освежитесь более или менее сильным впечатлением творчества. <…> по крайней мере вы не утомитесь, не соскучитесь от этой книги, прочтёте <…> без всякого усилия: а это, согласитесь, большое достоинство. Много ли книг, которые можно читать — без скуки, добровольно?..

— Виссарион Белинский, рецензия на «Предков Калимероса», апрель 1836

	… это, так сказать, разбитое зеркало поэтической души его: это отдельные картинки, лирические отрывки будущего эпика, который прелюдировал своим «Эскандером»; и тут уже было видно, что это молодой орёл, который расправляет свои крылья.
	— Михаил Лихонин, «Вельтман и его сочинения»

Николай Полевой

	Даже ненавистники всего хорошего отозвались милостиво о путешественнике нового рода. <…> Произведение Вельтмана есть самый свежий и прекрасный цветок на тощей почве русской литературы.
	— рецензия на 1-ю часть, весна 1831

	Из 200 книг, исчисленных в библиографии «Телеграфа» сего 1831 года, чем можно утешиться? Борис Годунов Пушкина и Странник Вельтмана в изящной словесности…
	— июнь 1831

Даже ненавистники всего хорошего отозвались милостиво о путешественнике нового рода. <…> не удивится ли сам милый автор, если мы пожелаем, что эта вторая часть была и последнею? <…> Будьте довольны своим добрым гением, который нашептал вам два томика прелестных шуток, замысловатых рассказов, милых и нередко прекрасных стихов, глубоких замечаний и стерновских сближений противоположностей. Остерегитесь своего гения, который из доброго может превратиться в злого. Он утомит вас наконец своими внушениями, заставит быть небрежным, а между тем, вспомните, как коварны читатели! Неужели вы думаете, что им легко одобрить сряду два тома успехов ваших? Неужели верите вы, что они не пресытятся вашими острыми словами и круглыми фразами <…>. Вспомните успех Онегина; вспомните и последовавшую затем холодность многих читателей…

— рецензия на 2-ю часть, сентябрь 1831

С самых первых опытов «Странника» <…> все отличили в Вельтмане поэтическое дарование, оригинальность, искусство рассказа и превосходное искусство завязки в рассказе. Но этому вредило прихотливое своеволие воображения, странности в подробностях и, главнейше, совершенное неумение развязать, и какая-то торопливость, как будто поэт спешит высказать всё, что ясно и неясно у него в голове, всё, что он знает, что слышал, что думает. И в «Страннике» это уже утомляло.

— «Очерк русской литературы за 1838 год»