Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский

«Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский» — роман Александра Вельтмана в жанре исторического фэнтези, впервые изданный в январе 1836 года, продолжение «Странника». Через 4 года вышел тематически связанный роман «Генерал Каломерос».

Цитаты

Часть первая

Хоть вы златницами меня обсыпьте и обвеете, Как идолу молитесь мне, Но с тем, чтоб я сидел на месте, И видел Божий мир лишь в книгах да во сне… Не соглашусь! Но если человек самой судьбою скован, И счастье не везёт… душа его на дне, И он — как говорят по-польски — замурован, Но видит Божий мир и в книгах и во сне… Что ж делать! Таким образом пробирался я однажды из древней истории на свет Божий. Вправо от меня носились мифы, как инфузории в капле воды: влево, по горам, тянулся Гуристан азов, финикиан, скифов, цельтов, киммериан, хазар, печенегов… Посматривая на обе стороны, я подгонял своего Гиппогрифа, рассуждая о гиппоподах, гиппомолгах, гиппокентаврах, Гиппокрене, и обо всех греческих ίππος и готских Hoppa. Гиппогриф мой взвевал пыль на пути преданий; <…> я взглянул на бюст Александра Великого… необыкновенное сходство с Наполеоном! — глава I (начало)

… как от страха тупеют чувства! Глаз не видит, ухо не слышит, о памяти и говорить нечего…. Память способность самого низкого происхождения: ничто не изменяет нам так как память; ничто не наушничает нам так как память; никто не ластится, не ласкается, так как память; никто не забывает нас и так как память; никто не вздорит, не сердит людей более памяти, ничто не томит души более: памяти ничто не заставляет так страдать женщин, как память… <…> О эта жена, эта Юнона разума, эта память, хитрое несносное существо! И если б знали вы, что значит память, С каким трудом я рифму к ней прибрал: Сам Зевс никак не мог её И часто на себе лучи с досады рвал. — глава III

Желая скорее возвратиться на родину, намереваясь взять почтовых лошадей, я отправился прямо на станцию. — Ди грабе кай! — вскричал я по-молдавански. — Пожалуйте подорожную, — отвечал мне капитан-де-почт по-русски, тогда как нос его, глаза, усы, одежда, трубка в зубах, доказывали, что он или молдаван, или грек, или по крайней мере римлянин. Вспыльчив от природы, я одним размахом руки сбил с головы его тканую на вате скуфию. — Вот, тебе и подорожная! — Как вы смеете драться! — вскричал он, потеряв равновесие и папуши. — Я благородный! Я Калимерос! — Будь ты хоть Кали-еспера-сас, мне всё равно! — Нет, я не Кали-имера-сас, а Калимерос! Вот извольте посмотреть сами. И капитан-де-почт достал из кованого сундука почтовый лист бумаги, на котором было написано: «C'est enfant est né d’une des plus illustres tiges; qu’il soit nommé Alexandre Kalimeros». — Что это значит? — думал я, рассматривая черты капитана-де-почт; как он похож на бюст Александра Великого, который я видел в Сирийском храме, а бюст Александра великого похож… о, это должно исследовать! — Не нужно лошадей! — вскричал я. — Я отправляюсь в глубокую древность, исследовать действительно ли ты Калимерос! — Заплатите прежде за бесчестье! — вскричал капитан-де-почт, догоняя меня…. Но я уже был за тридевять земель в тридесятом царстве. — И это потомок великого человека! — думал я, пробираясь в Македонию; — о! справедлива немецкая пословица, что счастье глюк, а несчастье унглюк! <…> Потомок мирно под дерновой кровлей, Живёт да хлеб жуёт, И тешится лишь зайчьей ловлей, Да залпом пьёт, Да ямщиков бранит и бьёт! — глава IV

Часть вторая

Обряд был совершён торжественно. А торжество описывать глупо; ибо каждый читатель может представить себе прекрасный день, с горячим солнцем, стадо быков и овнов, увенчанных цветами и ведомых на жертву, толпы народа, блеск одежды, говор и шум, растерянные глаза, <…> и наконец всё, что только нужно для пышности, для важности, для ослепления, для удивления, словом, для людской причуды; ибо без её ходуль нельзя обойтиться ни уму, ни глупости; на ходулях ум и глупость ходят друг к другу в гости. — глава IV

— Так вот тот город, — думал я — который лежит на северной стороне острова Родосса, <…> откуда выплывала на поверхность волн Океанида Родия! — Какие странности! — говорил я сам себе, проходя по Торовой площади, посреди которой возвышалась здание, вроде еврейской синагоги. Какие странности творятся между небом и землёй! — Если б перенести сюда всех читателей во время сна, и когда они проснутся, спросить их: где вы? — им бы и в голову не пришло сказать, что они в одном из давно прошедших столетий. Они бы увидели знакомое им небо, знакомое синее море, увидели бы лес мачт в пристани, кипы и груды товаров на берегу, матросов в куртках, народ в азиатской и европейской одежде, увидели бы черноглазых красавиц за решётчатыми окнами, и под покрывалом на улице, услышали бы говор, шум, спор, ссору, дружбу, ласки, брань, и поняли бы, что всё дело основано на тех же самых отношениях, выгодах и самолюбии, на каких оно основано и в XIX-м столетии; они поняли бы, что жизнь за 22 века также сложна и разнообразна, радостна и горька, что поле усеяно знакомыми цветами: ни краска, ни запах не переменились. — Но мы не понимаем, что они говорят? — сказали бы читатели. Прислушайтесь и поймёте. <…> Вот раздаются слова: хэ братр х-адем-у хут! — Это значат: эй, брат, идём в хату. Вы поймёте, что значит речь, произносимая нежным голосом из окна: ио хотео витан тао херта, че ту миннас? Это значит: я хотела видеть твоё сердце, что ты мнишь, или думаешь. Таким образом читатели могут видеть, как легко было в древности изучать языки, — да и удивительно ли — океан, покрывавший некогда землю, иссяк, раздробился на тьму морей, озер и рек; тоже случилось и с первым языком — Океаном: он раздробился на тьму наречий, которые цветут и покрываются тиной; как стоячая вода, вместо древних слов, океанических гигантов, теперь речи наполнились словами-инфузориями, которые не имеют ни весу, ни протяжений, например… Но примеры можно найти во всех мелких стихотворениях и в гомеопатической философии века, и во всех современных гениальных произведениях… Лежит у меня на душе новая наука, великая наука! Есть механика ремесленная, есть механика небесная, должна быть и механика литературы. Теперь век малого учения и многого знания… О, эта наука нам необходима! — она уже существует, действует уже на великое наше поколение, совокупилась уже с ним и плодит гениев; а мы этого как будто не примечаем!.. — глава IX

Вот конь со всадницей моей, По степи вьюгою несётся; Пыл так и пышет из ноздрей, Вихрь под стопами так и вьётся, Земная твердь под ним дрожит. Вся даль на встречу ей бежит; Она Сирийская богиня, И стрелы сыплет из очей; В руках её стальной Арей, Тевтонов грозная святыня; Она прекрасна, но, по мне, Не езди баба на коне: Для женщин женское есть бремя, Их дело мирно процветать, И человеческое племя, Не истреблять, а размножать. — глава XII

О романе

Что это такое? сказка не сказка, роман не роман, а если и роман, то совсем не исторический, а разве этимологический, потому что все действующие лица помешаны на этимологическом производстве слов; неужели г. Вельтмаи захотел быть изобретателем особенного рода романов — этимологических!.. Но после мы поняли всё: это не роман, а тонкая, злая сатира на исторических мистиков и отчаянных этимологистов. <…> Но эта шутка написана мило, остро, увлекательно, очаровательно;..

— Виссарион Белинский, рецензия, апрель 1836

Недостаток последовательности и связи за всегда был заметен во всех произведениях автора, <…> но нигде этот несчастный недостаток не доходил до такого преувеличения, как в Предках Калимероса. Здесь он царствует в полном развитии, и призван сюда, кажется, с умыслом. Прежде мы извиняли эту несвязность, как умышленное следствие усилий автора. Теперь нам уже кажется несносным этот литературный порок, который беспрерывно растёт и развивается. Г. Вельтман кончит тем, что будет писать одно начало страниц, а так пиши сам читатель как угодно.

— Р. М.