Николай Андреевич Римский-Корсаков
Николай Андреевич Римский-Корсаков (6 (18) марта 1844, Тихвин — 8 (21) июня 1908, усадьба Любенск, близ Луги, Санкт-Петербургская губерния) — русский композитор, дирижёр и педагог. Член «Могучей кучки».
| Николай Андреевич Римский-Корсаков | |
| |
 Статья в Википедии
| |
 Произведения в Викитеке
| |
 Медиафайлы на Викискладе
|
Цитаты
править...в любом правиле существуют исключения, более того, они даже необходимы, если правило нарушает гений... |
Гоголь — это один из моих любимых писателей, а его «Майская ночь» — одно из его самых лучших произведений. |
Когда о музыке говорят, что она на что-то похожа, это ещё не страшно. А вот если музыка ни на что не похожа, тут уж дело плохо! |
Сейчас я буду очень много говорить, а вы будете очень внимательно слушать. Потом я буду говорить меньше, а вы будете слушать и думать, и, наконец, я совсем не буду говорить, и вы будете думать своей головой и работать самостоятельно, потому что моя задача как учителя — стать вам ненужным... |
У композитора должен быть голос в семь октав. |
«Чем непонятнее — тем лучше» — такова установка цензора. Так что не будете его разочаровывать, чтобы цензор в свою очередь не разочаровал артистов и публику и не запретил постановку вообще... |
Разумеется, мои учительницы не принимали никакого участия в моих композиторских попытках и даже не знали о них; я конфузился говорить о своих сочинениях, а родители мои смотрели на них как на простую шалость, игру; да это в то время так действительно и было. Сделаться же музыкантом я никогда не мечтал, учился музыке не особенно прилежно, и меня пленяла мысль быть моряком. Действительно, родители хотели отдать меня в Морской корпус, так как дядя мой, Николай Петрович, и брат были моряки. | |
| — «Летопись моей музыкальной жизни» |
Вкусы кружка тяготели к Глинке, Шуману и последним квартетам Бетховена. Восемь симфоний Бетховена пользовались сравнительно незначительным расположением кружка. Мендельсон, кроме увертюры «Сон в летнюю ночь», «Hebriden» и финала октета, был мало уважаем и часто назывался Мусоргским «Менделем». Моцарт и Гайдн считались устаревшими и наивными; С.Бах — окаменелым, даже просто музыкально-математической, бесчувственной и мертвенной натурой, сочинявшей как какая-то машина. Гендель считался сильной натурой, но, впрочем, о нём мало упоминалось. Шопен приравнивался Балакиревым к нервной светской даме. Начало его похоронного марша (b-moll) приводило в восхищение, но продолжение считалось никуда не годным. Некоторые мазурки его нравились, но большинство сочинений его считалось какими-то красивыми кружевами и только. Берлиоз, с которым только что начинали знакомиться, весьма уважался. Лист был сравнительно мало известен и признавался изломанным и извращенным в музыкальном отношении, а подчас и карикатурным. О Вагнере говорили мало. К современным русским композиторам отношение было следующее. Даргомыжского уважали за речитативную часть «Русалки»; три оркестровые его фантазии считали за курьёз и только («Каменного гостя» в ту пору не было) романсы «Паладин» и «Восточная ария» очень уважались; но в общем ему отказывали в значительном таланте и относились к нему с оттенком насмешки. Львов считался ничтожеством. Рубинштейн пользовался репутацией только пианиста, а как композитор считался бездарным и безвкусным. Серов в те времена ещё не принимался за «Юдифь», и о нём молчали. | |
| — «Летопись моей музыкальной жизни» |
В общем же игра тональностями в каждой части произведения интересна, красива и закономерна; распределение тональностей указывает на пробуждавшееся во мне в те времена понимание взаимодействия тональностей и отношений между ними, служившее мне в течение всей последующей моей музыкальной деятельности. О, сколько композиторов на свете лишены этого понимания! В числе их Даргомыжский, да пожалуй что и Вагнер! К тому времени относится и вырабатывавшееся во мне все более и более чувство абсолютного значения или оттенка каждой тональности. Исключительная ли оно субъективно или подлежит каким-либо общим законам? Думаю — то и другое. Вряд ли найдётся много композиторов, считающих A-dur не за тональности юности, веселья, весны или утренней зари, а, напротив, связывающих эту тональность с представлениями о глубокой думе или тёмной звёздной ночи. | |
| — «Летопись моей музыкальной жизни» |
цитаты о Римском-Корсакове
правитьВступительный экзамен прошёл довольно эффектно. Передо мной экзаменовался мужчина с бородой, принесший в качестве всего своего багажа романс без аккомпанемента. Я вошёл, сгибаясь под тяжестью двух папок, в которых лежали четыре оперы, две сонаты, симфония и довольно много фортепианных пьес. «Это мне нравится!» — сказал Римский-Корсаков, который вёл экзамен. | |
| — Сергей Прокофьев |
Вошло в обычай ежегодно подвергать г-на Дебюсси нападкам подобного рода. Мы уже узнали, что открытием своей гармонической системы он всецело обязан Эрику Сати, особенностям своего театра – Мусоргскому, инструментовкой – Римскому-Корсакову. Теперь же мы узнали, откуда произошёл и его импрессионизм. Ну что ж! Ему, несмотря на бездарность, не остаётся ничего другого, как оставаться самым значительным, самым глубоко музыкальным из современных композиторов.[1] | |
| — Морис Равель, из статьи «Симфонические картины М.Фанелли» |
Нотки презрения и недоумения звучат по адресу Мусоргского в «Летописи» Римского-Корсакова — считалось, что он ничего не умеет докончить и завершить, что он забулдыга (Эдгар По был тоже забулдыгой), да ещё одержимый манией величия. Одним словом, он был мытарем среди праведных и приличных фарисеев.[2] | |
| — Леонид Сабанеев, «О Мусоргском» |
Странный человек – этот Римский-Корсаков. Одна страница музыкальных красот у него соседствует, как минимум, с десятью страницами высокой музыкальной серости. <...> Всю свою жизнь господин Римский-Корсаков по праву занимал трон Великого Учителя и Ученика, ибо по естеству и природе своей он был Король посредственности, настоящий фельдфебель от русской музыки. И вся его жёстко скроенная биография служила тому превосходным подтверждением. Да он и сам своими словами не раз подтверждал определение, данное ему неким отщепенцем. [3] | |
| — Юрий Ханон, «Скрябин как лицо» |
Всю свою жизнь господин Римский-Корсаков по праву занимал трон Великого Учителя и Ученика, ибо по естеству и природе своей он был Король посредственности, настоящий фельдфебель от русской музыки. И вся его жёстко скроенная биография служила тому превосходным подтверждением. Да он и сам своими словами не раз подтверждал определение, данное ему неким отщепенцем. [3] | |
| — Юрий Ханон, «Скрябин как лицо» |
А вот приятель его, Римский-Корсаков, был совсем не таков. Мало того, что он был глубоко мелкобуржуазен, так ещё и фамилия его в девичестве, вплоть до самой женитьбы была Пургольд, чего он даже потом, всю жизнь стеснялся до слёз, до истерики, часто плакал, забивался в угол и даже порвал из-за этого отношения со своими старыми друзьями, Балакиревым и Мусоргским, которые частенько напоминали ему горькую правду прямо в глаза и называли псевдомузыкальным «пургольдом».[4] | |
| — Юрий Ханон, «Серия разоблачений» |
Источники
править
- ↑ Составители М.Жерар и Р.Шалю Равель в зеркале своих писем. — Л.: Музыка, 1988. — 248 с.
- ↑ Л.Л.Сабанеев «Воспоминания о России». — М.: Классика XXI, 2005. — 268 с.
- ↑ 1 2 Юрий Ханон «Скрябин как лицо». — СПб.: Центр Средней Музыки, издание второе, переработанное, 2009. — 680 с.
- ↑ Юрий Ханон, «Тусклые беседы» (авторский цикл статей, еженедельная страница музыкальной критики, истории и истории критики), газета «Сегодня», СПб., апрель-октябрь 1993 г.