Дмитрий Владимирович Веневитинов

(перенаправлено с «Дмитрий Веневитинов»)

Дмитрий Владимирович Веневи́тинов (14 (26) сентября 1805 — 15 (27) марта 1827) — русский поэт-романтик, переводчик, критик и философ. Был секретарём Общества любомудрия.

Дмитрий Веневитинов
Статья в Википедии
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе

Цитаты править

  •  

Все произведения Бейрона носят отпечаток одной глубокой мысли — мысли о человеке в отношении к окружающей его природе, в борьбе с самим собою, с предрассудками, врезавшимися в его сердце, в противоречии с своими чувствами. Говорят: в его поэмах мало действия. Правда — его цель не рассказ; характер его героев не связь описаний; он описывает предметы не для предметов самих, не для того, чтобы представить ряд картин, но с намерением выразить впечатления их на лицо, выставленное им на сцену.[1][2]

  — «Разбор статьи о „Евгении Онегине“, помещённой в 5-м № „Московского телеграфа“», апрель 1825
  •  

… в первой главе «Онегина»: <…> я не знаю, что народного, кроме имён петербургских улиц и рестораций. — И во Франции, и в Англии пробки хлопают в потолок, охотники ездят в театры и на балы.

  — там же
  •  

Если бы г. Полевой писал антикритики с тем намерением, чтобы занимать своих читателей литературными прениями, всегда полезными, когда они не выходят из сферы литературы, то при появлении всякой рецензии он, конечно бы, заметил мнения, с которыми не согласен, изложил бы свои собственные и предоставил своим читателям судить о победе. Но г. Полевой чуждается литературных споров, нигде не показывает собственного образа мыслей и, как уполномоченный судия в словесности, нигде не терпит суждений других. Для сей цели выбрал он средство совсем новое, но очень простое: ему стоит только вооружиться терпением. Подождав несколько месяцев, он уверен, что читатели почти совсем забыли рецензию, писанную против него, привязывается к нескольким выражениям, вырванным из статьи, рассыпает полную горсть знаков вопрошения и… торжествует. Выдумка счастливая, но <…> антикритика в таком случае не ответ литератора, а голос досады.[3][4]на «Толки о „Евгении Онегине“»[5]

  — «Ответ г. Полевому»
  •  

Одним из пагубных последствий недостатка нравственной деятельности была всеобщая страсть выражаться в стихах. Многочисленность стихотворцев во всяком народе есть вернейший признак его легкомыслия; самые пиитические эпохи истории всегда представляют нам самое малое число поэтов. Нетрудно, кажется, объяснить причину сего явления естественными законами ума; надобно только вникнуть в начало всех искусств. Первое чувство никогда не творит и не может творить; потому что оно всегда представляет согласие. Чувство только порождает мысль, которая развивается в борьбе, и тогда, уже снова обратившись в чувство, является в произведении. И потому истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами. У нас язык поэзии превращается в механизм; он делается орудием бессилия, которое себе не может дать отчёта в своих чувствах и потому чуждается определённого языка рассудка. Скажу более: у нас чувство некоторым образом освобождает от обязанности мыслить и, прельщая лёгкостью безотчётного наслаждения, отвлекает от высокой цели усовершенствования. При сём нравственном положении России одно только средство представляется тому, кто пользу её изберёт целью своих действий. Надобно бы совершенно остановить нынешний ход её словесности и заставить её более думать, нежели производить.[6]

  — «О состоянии просвещения в России», осень 1826 [1831]
  •  

Вторая песнь по изобретению и изображению характеров несравненно превосходнее первой. В ней уже совсем исчезли следы впечатлений, оставленных Байроном <…>. Характер Онегина принадлежит нашему поэту и развит оригинально. Мы видим, что Онегин уже испытан жизнию; но опыт поселил в нём не страсть мучительную, не едкую и деятельную досаду, а скуку, наружное бесстрастие, свойственное русской холодности (мы не говорим русской лени). Для такого характера все решают обстоятельства. Если они пробудят в Онегине сильные чувства, мы не удивимся: он способен быть минутным энтузиастом и повиноваться порывам души. Если жизнь его будет без приключений, он проживёт спокойно, рассуждая умно, а действуя лениво.[7][8]

  — «Об „Евгении Онегине“» (из письма М. П. Погодину, 14 декабря 1826)
  •  

С тех пор, как я видел Булгарина, имя его сделалось для меня матерным словом. Я полагал, что он умный ветреник, но он площадной дурак. <…> Говорит, что сам знает, что он интригант; но это сопряжено с благородной целью и все поступки его клонятся к пользе отечественной словесности.[9][8]

  — письмо М. П. Погодину 7 января 1827
  •  

Личность поэта не выступает ни на одну минуту: всё делается так, как требуют дух века и характер действующих лиц.
<…> прибавим ещё желание — чтобы вся трагедия г. Пушкина соответствовала отрывку, с которым мы познакомились. Тогда не только русская литература сделает бессмертное приобретение, но летописи трагической музы обогатятся образцовым произведением, которое станет наряду со всем, что только есть прекраснейшего в этом роде на языках древних и новых. — он присутствовал на чтении Пушкиным всей трагедии в Москве 10 сентября и 12 октября 1826; перевод: А. П. Пятковский, 1934[11]

 

L’individualité du poète ne s’y montre pas un moment: tout appartient à l’esprit du temps et au caractère des personnages.
<…> nous dicte une juste admiration, et souhaitons, que toute la tragédie réponde au fragment que nous avons eu sous les yeux! Dès lors la littérature russe aura non seulement fait une acquisition immortelle; mais elle aura enrichi les annales de la muse tragique d’un chef-d’œuvre, qui pourra être plaçé à côté de ce que toutes les langues anciennes et modernes offrent de plus beau en ce genre.[10]

  — «Разбор отрывка из трагедии г. Пушкина, напечатанного в „Московском вестнике“» (Analyse d’une scène détachée de la tragédie de mr. Pouchkin insérée dans un journal de Moscou), январь 1827

Поэзия править

  •  

Хор
Орёл! Какой Перун враждебной
Полёт твой смелый прекратил?
Чей голос силою волшебной
Тебя созвал во тьму могил?
О Эвр! вей вестию печальной!
Реви уныло, бурный вал!
Пусть Альбиона берег дальной,
Трепеща, слышит, что он пал.

Стекайтесь, племена Эллады,
Сыны свободы и побед!
Пусть вместо лавров и награды
Над гробом грянет наш обет:
Сражаться с пламенной душою
За счастье Греции, за месть,
И в жертву падшему герою
Луну поблекшую принесть!

  «Смерть Байрона», 1825
  •  

Пройди без, шума близ него,
Не нарушай холодным словом
Его священных, тихих снов!
Взгляни с слезой благоговенья
И молви: это сын богов,
Питомец муз и вдохновенья!

  «Поэт», ноябрь — декабрь 1826
  •  

Волшебница! Как сладко пела ты
Про дивную страну очарованья,
Про жаркую отчизну красоты! <…>
Ты упилась сим воздухом чудесным,
И речь твоя так страстно дышит им!
На цвет небес ты долго нагляделась
И цвет небес в очах нам принесла.

  «Элегия», январь 1827
  •  

Теперь гонись за жизнью дивной
И каждый миг в ней воскрешай,
На каждый звук её призывный
Отзывной песнью отвечай!

  XXXV («Я чувствую, во мне горит…»), 1827

О Веневитинове править

  •  

Нет сомнения, что причиной преждевременной его смерти были частые, сильные потрясения пылкой, деятельной души его. Они расстроили его внутренний организм, и, наконец, сильная нервическая горячка пресекла в восемь дней юную жизнь его, не богатую случаями, но богатую чувствованиями.[12][6]

  — вероятно, Николай Рожалин
  •  

Веневитинов создан был действовать сильно на просвещение своего отечества, быть украшением его поэзии и, может быть, создателем его философии. Кто вдумается с любовью в сочинения Веневитинова (ибо одна любовь даёт нам полное разумение); кто в этих разорванных отрывках найдёт следы общего им происхождения, единство одушевлявшего их существа; кто постигнет глубину его мыслей, связанных стройною жизнью души поэтической, тот узнает философа, проникнутого откровением своего века; тот узнает поэта глубокого, самобытного, которого каждое чувство освещено мыслию, каждая мысль согрета сердцем, которого мечта не украшается искусством, но само собою родится прекрасное, которого лучшая песнь есть собственное бытие, свободное развитие его полной, гармони ческой души.

  Иван Киреевский, «Обозрение русской словесности 1829 года», январь 1830
  •  

Перечитывал я на днях письма Дельвига; в одном из них пишет он мне о смерти Д. Веневитинова. «Я в тот же день встретил Хвостова <…> и чуть не разругал его: зачем он жив?»

  Александр Пушкин, письмо П. А. Плетнёву 3 августа 1831
  •  

Рядом с Пушкиным стоит другой Ленский — то Веневитинов, правдивая, поэтическая душа, сломленная в свои двадцать два года грубыми руками русской действительности.

 

A côtê de Pouchkine se place aussi un Lênski — ce fut Vênê-vitinoff, âme candide et poêtique êcrasêe par les mains grossières de la vie russe, à vingt-deux ans.

  Александр Герцен, «О развитии революционных идей в России», 1851
  •  

Привлекательный образ Веневитинова, его трогательная судьба и романтическая кончина взволновали многих <…>. С тех пор имя Веневитинова окутано дымкою поэтической легенды, <…> [которая] представляет собою некую развалину действительности, оплетённую плющом сожалений, воспоминаний и вымыслов. <…>
Несколько десятков стихотворений — вот все, что осталось от Веневитинова-поэта. <…> Лишь пять-шесть пьес представляют подлинную поэтическую ценность, да и то не первоклассную. Прочее — перепевы излюбленных образцов, полные затверженных словосочетаний, прямых заимствований, более многословные, нежели содержательные. <…>
Свои чувства он всё хотел очистить от личного, непосредственного, сделать «идеальными» и принести в жертву Поэзии. Однако в том и беда, что поэзия, которую сделали идолом, Поэзия с большой буквы — кровожадна: она питается поэзией с буквы маленькой; она высасывает из стихов их непосредственную поэзию. <…>
Только под конец, в нескольких последних стихотворениях, когда душевные страдания оказались сильнее теории, он дал себе волю, захотел и сумел высказать себя, а не какую-то отвлечённую «пиитическую истину». Только «глас последнего страданья» придал крепость его вялым стихам. Только последний шаг к смерти оживил и осветил его тёмную поэзию. Предсмертные стихи — лучшие стихи Веневитинова, не потому, что самые зрелые, а напротив, с точки зрения самого Веневитинова — самые незрелые, недопустимые. Лучшие стихи этого фанатика «очищенной» поэзии — те, которые наименее соответствуют его теории.[6]

  Владислав Ходасевич, «Веневитинов»

Виссарион Белинский править

  •  

Один только Веневитинов мог согласить мысль с чувством, идею с формою, ибо, изо всех молодых поэтов Пушкинского периода, он один обнимал природу не холодным умом, а пламенным сочувствием и, силою любви, мог проникать в её святилище…

  — «Литературные мечтания», декабрь 1834
  •  

… хоть и нельзя указать явного влияния Пушкина на его поэзию, но нет сомнения, что он Пушкину обязан больше, чем кто-нибудь. Веневитинов сам собою составил бы школу, если б судьба не пресекла безвременно его прекрасной жизни, обещавшей такое богатое развитие. В его стихах просвечивается действительно идеальное, а не мечтательно идеальное направление; в них видно содержание, которое заключало в себе самодеятельную силу развития; но форма его поэтических произведений, даже самый характер их, не обещали в Веневитинове поэта, — и я уверен, что он скоро оставил бы поэзию для философских созерцаний. На этом поприще многого можно было ожидать от него. Он возбудил к себе сильное участие, даже энтузиазм молодых людей обоего пола своими произведениями и в стихах и в прозе: это участие, этот энтузиазм были пророческие…

  — «Русская литература в 1841 году», декабрь
  •  

… из всех поэтов, явившихся в первое время Пушкина, исключая гениального Грибоедова, который один образует в нашей литературе особую школу, — несравненно выше всех других и достойнее внимания и памяти — Полежаев и Веневитинов…

  <Стихотворения А. Полежаева>, апрель 1842
  •  

Веневитинов умер во цвете лет, оставив книжечку стихов и книжечку прозы: в той и другой видны прекрасные надежды, какие подавал этот юноша на своё будущее, та и другая юношески прекрасны; но ничего определённого не представляет ни та, ни другая. Короче: это прекрасная надежда, разрушенная смертию.

  — «Русская литература в 1844 году», декабрь

О произведениях править

  •  

Надобно думать, что г. —въ полагает[1] народность русскую в русских черевиках, лаптях и бородах, и тогда только назвал бы «Онегина» народным, когда на сцене представился бы русский мужик, с русскими поговорками, побасенками, и проч.! — Народность бывает не в одном низшем классе: печать её видна на всех званиях и везде.[5][2]

  Николай Полевой, «Толки о „Евгении Онегине“, соч. А. С. Пушкина»
  •  

Стихотворения Д. В. Веневитинова <…> возобновляют наши сетования о том, что сей юный талант упал среди прелестного своего утра, предвещавшего такой день, который согрел бы и оживил много прекрасного.

  Орест Сомов, «Обозрение российской словесности за первую половину 1829 года», декабрь

Примечания править

  1. 1 2 —въ // Сын отечества. — 1825. — Ч. 100. — № 8 (вышел 22 апреля). — С. 371-383.
  2. 1 2 Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 1996. — С. 268-281. — 2000 экз.
  3. —въ. // Сын отечества. — 1825. — Ч. 103. — № 19 (вышел 6 октября). — Прибавление № 1. — С. 25.
  4. Пушкин в прижизненной критике, 1820—1827. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 1996. — С. 276.
  5. 1 2 Без подписи // Московский телеграф. — 1825. — Ч. IV. — № 15 (вышел 24 августа). — Особенное прибавление.
  6. 1 2 3 Возрождение. — 1927. — 24 марта (№ 660).
  7. Московский вестник. — 1828. — Ч. 7. — № 4 (вышел 1 марта). — С. 468.
  8. 1 2 Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2001. — С. 19, 46.
  9. Литературное наследство. — М., 1934. — Т. 16—18. — С. 687.
  10. Веневитинов Д. Сочинения. Ч. 2. — М., 1831. — С. 75-78.
  11. Пушкин в прижизненной критике, 1831—1833 / Под общей ред. Е. О. Ларионовой. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2003. — С. 63-67, 347.
  12. Предисловие // Веневитинов Д. Сочинения. Ч. 1. Стихотворения. — М., 1829.