Французская академия

Францу́зская акаде́мия (фр. Académie Française) — научное учреждение во Франции, основанное в 1635 году, целью которого является изучение французского языка и литературы и регулирование языковой и литературной нормы этого языка; часть Института Франции. В ней имеется 40 «бессмертных» мест, на которые избирают новых членов по мере смерти предыдущих.

Цитаты

По существу, в эпоху Доде Академия была учреждением мёртвым. В год её двухсотпятидесятилетия, в 1885 году, когда умер академик Виктор Гюго, в академических креслах из сколько-нибудь значительных писателей и мыслителей сидели только Дюма-сын, Ипполит Тэн и Ренан, а из учёных великий Луи Пастер. Имена остальных бессмертных давно уже канули в Лету. Живые силы французской литературы и искусства не вливались в дряхлые вены Академии: Роден, Эдмон Гонкур, Флобер пренебрегали ею, Мопассан отверг предложение выставить свою кандидатуру, Золя проваливали несколько раз при баллотировке. — комментарий к роману «Бессмертный»

— Сергей Ошеров, 1965

XVIII век

	… эти люди выступают против Гомера и Вергилия, а главное, против здравого смысла, поскольку он также является древним и даже более древним, чем Гомер и Вергилий.
	— Никола Буало, письмо К. Броссету 2 июня 1700

	Глупости, которые я слышу в Академии, приближают мой конец. — приписано Флобером в письме Жорж Санд 5 июля 1868
	Les bêtises que j'entends dire à l'Académie hâtent ma fin.
	— Никола Буало

• см. Вольтер, «Философские письма» (XXIV), 1732

	Bo Франции есть забавное средство Заставить молчать автора, докучающего своими писаниями. Его усаживают сороковым В академические кресла. Тогда он засыпает и лишь спит.
	En France on fait par un plaisant moyen Taire un auteur, quand d’écrit il assomme. Dans un fauteuil d’académicien Lui quarantième on fait asseoir mon homme. Lors il s’endort et ne fait plus q’un somme.
	— Алексис Пирон, эпиграмма

… довольно бесполезно противиться прогрессу просвещения: он неизбежен. Чтобы ограничить его определёнными рамками, деспотический гений Ришелье мог себе представить только академии, где умы, так сказать связанные, обладали бы лишь свободой воспарять тогда, когда это удобно покровителю, который их содержит. К счастью, наши лучшие философы не дали поймать себя в эту ловушку. Некоторые из них проникли в состав академий, но благодаря осмотрительному поведению они добились того, чтобы терпели смелость их идей.

— Клод Адриан Гельвеций, письмо М. Лефевру де Ларошу 15 августа 1769

XIX век

	… двух классов граждан нам запрещено касаться: 1) священников, 2) самих академиков. Сии два рода свирепых хищников содеяли в отношении идеи Прекрасного (античной идеи) больше зла, чем все Аттилы и Аларихи.
	… deux classes de citoyens auxquels il nous est interdit de toucher 1° les prêtres, 2° les académiciens eux-mêmes. Ce sont ces deux genres d'animaux féroces qui, quant à l'idée du Beau (l'idée antique), ont fait plus de mal que les Attila et les Alaric.
	— Гюстав Флобер, письмо Луизе Коле 9 марта 1853

	… кое-кто <…> уговаривает меня представить свою кандидатуру в Академию! Но у меня есть принципы, и я выставлять себя на подобное посмешище не стану.
	… plusieurs <…> me prêchent pour que je me présente à l'Académie ! mais j'ai des principes, moi, et je ne m'exposerai pas à un pareil ridicule.
	— Гюстав Флобер, письмо Леони Бренн 9 декабря 1875

	Французская академия, единственное учреждение, пережившее старый режим, сама роет себе могилу, отворачиваясь от всего, в чем есть жизнь и молодость, венчая то, что никому не известно, — неведомых поэтов, книги, которых никто не читает, — поистине апофеоз засушенных плодов;..
	— братья Гонкуры, «Дневник», 13 июля 1862

	… торжественные приёмы в Академии представляются мне развлечением для болванов.
	… les réceptions de l’Académie m’apparaissent comme des récréations de cuistres.
	— Эдмон Гонкур, «Дневник», 13 апреля 1879

	Ох, уж эти мне академики! Они терпеть не могут представать перед публикой в облике простых смертных! <…> Они разыгрывают из себя этаких комнатных божков — но чёрт меня побери, если эта роль им удастся.
	— Эдмон Гонкур, «Дневник», 12 марта 1887

Альфонс Доде

	Провались она совсем, эта Академия! Она устарела и вышла из моды, эта египетская пирамида.
	— «Малыш», 1868

Бережно, будто касаясь тюля и кружев, он приподнял драгоценное одеяние и, с бесконечными предосторожностями облачившись в него, подошёл к зеркалу. Ах, какой милый человек смотрел на него! Какой приятный, свежеиспечённый академик: низенький, толстенький, довольный, улыбающийся, седоватый, с брюшком, с короткими ручками, движениям которых вышитые обшлага придавали какую-то неестественную, нарочитую важность! Явно удовлетворённый своей наружностью, Гильярден расхаживал перед зеркалом, раскланивался, словно шествуя по залу заседаний, улыбался своим собратьям по искусству, принимал величественные позы. Но, как ни гордись своей особой, невозможно два часа простоять в парадной форме перед зеркалом. В конце концов наш академик устал и, боясь измять мундир, решил снять его и бережно положить на прежнее место. Сам он уселся напротив, по другую сторону камина, и, вытянув ноги, скрестив руки на парадном жилете, не спуская глаз с зелёного мундира, предался приятным размышлениям.

— «Признания академического мундира», 1874

• см. гл. IX «Королей в изгнании», 1879

Тургенев признался мне, что Академия и академический словарь повергают его в трепет. Он перелистывает дрожащими пальцами этот грозный словарь, точно кодекс словосочетаний, карающий любую вольность. После этих поисков он терзается сомнениями, которые убивают удачу и лишают его всякого желания дерзать. Мне помнится, что в очерке, написанном в то время, Тургенев не отважился сказать «бледные глаза» из страха перед Сорока бессмертными и перед тем, как они отнесутся к этому эпитету. Я не впервые сталкивался с подобными страхами: они обуревали и моего друга Мистраля, тоже завороженного куполом Академии — этим бутафорским монументом, фигурирующим в круглой рамке на изданиях Дидо.

— «Тургенев», 1880

• см. речь персонажа Ведрина в гл. IV «Бессмертного», 1888

Гонимый честолюбием, он тянулся к куполу этого храма — и что получил взамен? Ничего. Ни-че-го!.. Уже давно, в день избрания, после речей и обмена любезностями, у него появилось ощущение пустоты и обманутой надежды. Возвращаясь в фиакре домой, он говорил себе: «Неужели? Значит, я туда попал?.. И это всё?» С тех пор, постоянно обманывая себя, повторяя вместе со всеми коллегами, что это хорошо, чудесно, что лучше и быть не может, он в конце концов уверовал в Академию… Но завеса спала, он прозрел, и теперь ему хотелось во всю силу лёгких крикнуть французской молодёжи: — Не верьте!.. Вас обманывают!.. Академия — это только приманка, мираж! Идите своим путём, творите вне её. Главное — не жертвуйте ей ничем, потому что она не в силах дать вам то, чего у вас нет, — ни таланта, ни славы, ни чувства удовлетворения… Академия не опора, не пристанище. Это пустой внутри кумир, религия, не дающая утешения! Тяжкие житейские невзгоды настигают вас там так же, как и всюду… Люди кончали с собой под этим куполом, сходили с ума! Тот, кто взывал к ней из глубины своей скорбной души, простирал руки, утратив веру в любовь или устав проклинать, обнимал только тень и пустоту… пустоту.

— «Бессмертный», гл. XVI