Три жизни Жюля Верна

«Три жизни Жюля Верна» — художественная биография Кирилла Андреева, изданная в серии «Жизнь замечательных людей» в 1956 году.

Цитаты

Каждая страна по-своему представляла себе знаменитого писателя, отбирая из легенд то, что казалось похожим на правду. Это привело к национальной дифференциации. Появился французский Жюль Верн — легкомысленный балагур, немецкий — добросовестный, но плоский популяризатор, русский — прекраснодушный мечтатель, итальянский — хитрый и умный мистификатор, и, наконец, энергичный деляга — американский Жюль Верн. — Кто он?

Легко владея стихом, он всё же не мог найти в поэзии своего собственного стиля. Его весёлые комедии и либретто оперетт были всегда полны французского юмора и… шаблонны, слишком напоминая те образцы, которым следовал молодой драматург: в них не чувствовалось биения живого сердца писателя, они не выражали его сокровенных дум. — Ученичество (о начале 1850-х)

Перед ним лежало два пути: раболепное подчинение или борьба. Но подчиниться — означало отдать своё перо на службу Наполеону Малому, стать слугой палача. А борьба? Для этого нужно было верить в борющуюся Францию, знать её. Жюль Верн её не видел. Трагедией Жюля Верна было то, что в те годы он был страшно далёк от своего народа. Поэтому он пошёл по третьему пути, который никуда не мог его привести: он добровольно осудил себя на внутреннюю эмиграцию, сделал своей крепостью маленькую комнатку на бульваре Бон Нувелль и решил заново начать жизнь. И первым его шагом был уход с того литературного пути, вступление на который стоило ему стольких сил… — Одиночество

Не сразу перед умственным взором молодого писателя возникли два Парижа, две Франции, два мира. Рядом с Парижем и Францией самозванного императора, словно сквозь мутное стекло, он видел город учёных, студентов, учителей, ремесленников <…>. Сквозь грязную пелену императорской Франции словно просвечивала другая страна — его подлинная родина, в которой он хотел видеть страну будущего. Ей не было границ, как не имели границ наука, литература, искусство. <…> Много лет назад <…> маленького мальчика поразила бездушная мощь паровых механизмов. Теперь Жюль Верн видел воочию, что с помощью этих слуг человек может стать великаном, шагать через моря, пробивать дороги сквозь горы и прокладывать пути через пустыню. Но и его величество пар показался ему детской романтикой перед другим миром — заманчивым и таинственным. Это были несовершенные проекты газовых двигателей, мечты о применении недавно открытого керосина, грубые чертежи фантастических летательных машин тяжелее воздуха и удивительные электрические приборы и механизмы. Жюлю Верну казалось, что в этих неясных, смутных набросках он мог прочесть будущее человечества: здесь спала та волшебная куколка, что обещала всем, кто обладал активным зрением, вылететь когда-нибудь ослепительной бабочкой, способной подняться до самых звёзд. — Его Вселенная

Как часто биограф, замечающий только мелочи, выискивающий только факты биографии человека и не видящий великого труда писателя, собравший, казалось бы, все крохи, оставшиеся от жизненного пира какого-нибудь знаменитого человека, останавливается в недоумении перед рождением шедевра, перед подвигом ума, похожим на ослепительную вспышку никем не ожидаемого взрыва! До этого где-то под землёй тлел бикфордов шнур, таился взведённый на боевую готовность взрыватель, но кто теперь по их обугленным остаткам, разлетевшимся, как брызги, восстановит всю историю этого события? — Пять лет, потерянных для биографов

«Новая Атлантида» — исток, дающий начало многим литературным ручьям. Но если мы проследим их течение, то увидим, что они не сливаются вместе, не превращаются в могучие реки, но чаще всего иссякают на полпути или теряются где-то в ненаселённых пустынях. И малая жизнеспособность многочисленных произведений, рождённых к жизни сочинением Бекона, заставляет нас снова и снова возвращаться к первоисточнику, чтобы на его скелете, как в анатомическом театре, изучить причины болезней хилого потомства этого гения нового века, родившегося во всеоружии, как Афина Паллада. Вглядимся внимательнее. Вся эта искусственная вселенная не живой мир, полный борьбы и движения, увиденный, как при вспышке молнии, в момент мгновенного прозрения, или, более прозаически, не кинофильм, остановленный в разгаре действия. Скорее, это похоже на узор, вытканный на ковре рукой терпеливого мастера — пышный и холодный, как бенгальский огонь. Это, если можно так выразиться, «потребительская» научная фантастика, не достижимая — пусть далекая — действительность, завоёванная трудом и борьбой, но умозрительный идеал, родившийся в мозгу — пусть гениального — одиночки. Это даль, куда не указаны пути, куда не ведут дороги, край без победы и поражения, не остановка во время трудного путешествия из прошлого в будущее, но страна, где нет времени, тень от призрака, весомая не больше, чем запах или сновидение. <…> В схеме Бекона, где над миром господствует Высший Разум, человек — лишь досадное исключение, нарушающее холодную прелесть геометрически точных схем. — Биография жанра

В «Путешествии к центру Земли» у Жюля Верна хватило смелости посягнуть на тайны Земли и противопоставить её бурной и свирепой стихии человека-открывателя, но полностью разрешить эту задачу оказалось ему не по плечу. Он не сумел столкнуть людей со страшными силами подземного мира. Поэтому повесть, лишённая борьбы, не принадлежит к числу его лучших произведений. Профессор Лиденброк оказался всего лишь чудаком-учёным, его племянник Аксель — безликим и терпеливым слушателем, проводник Ганс — не более чем неразвёрнутой схемой, нерождённым героем. По-видимому, герои будущего рождаются слишком редко и слишком трудно. — Сквозь огонь и лёд

«Дети капитана Гранта», «Двадцать тысяч льё под водой», «Таинственный остров». Герои трилогии отличаются существенно новыми чертами. Если это путешественники, они уже остро протестуют против различных форм встречающегося им национального и колониального гнёта. В своих скитаниях они видят множество примеров могущества, одарённости и труда человека любой нации, с любым цветом кожи, и выражают сочувствие его борьбе за свободу. Если это изобретатели или люди науки, то их творческая деятельность направлена уже не на достижение счастья человечества в отдалённом будущем, а служит непосредственно насущным задачам трудового человеческого коллектива или делу освобождения угнетённых… — Открытие мира

Почему же именно подводное судно Жюля Верна, единственный из всех «Наутилусов», не стареет до сих пор? Почему роман великого мечтателя все ещё не потерял своего обаяния, почему и в наши дни он чарует читателей всех стран? Секрет Жюля Верна в том, что техника и человек составили у него одно неделимое целое. В центре повествования у него становится не бездушная машина, но действенная научная идея, душой которой является человек. — Гений моря

«Таинственный остров» <…> — это подлинный гимн вдохновенному труду, быть может, самый высокий во всей литературе XIX века. Труд их — не первоначальное накопление Робинзона Крузо, это творческое преображение косной природы, это вся история цивилизации, но на более высокой ступени идеального человеческого общества. Труд!.. Какой непривычной была эта тема для писателя XIX века. И если мы встречаем в тогдашней литературе лабораторию, фабрику, мастерскую, то только лишь как вариант одного из кругов дантова ада: как место муки, позора, отчаяния и гибели. Романтика труда, красота труда, пафос труда — сами такие словосочетания были сто лет назад для писателей оскорбительной нелепостью, не имеющей смысла. Нужно было поистине огненное перо, чтобы перенести из реальной жизни в книгу романтику кирки и мотыги, красоту угля и металла, пафос победы над природой. <…> Несомненно, что он хотел взять людей, свободных от традиций и европейских условностей. Неверным было бы утверждать, что Жюль Верн видел Америку в розовых красках: иначе он не противопоставил бы жестокой действительности гражданской войны идеальную дружбу своих героев, институту рабства — героя-негра, свободного товарища других колонистов. Америке действительной он хотел противопоставить Америку Вашингтона, Джефферсона, Линкольна <…>. Каторжник и пират Айртон, попав на необитаемый остров, оставшись по рецепту Даниеля Дефо «наедине с благословенной природой», тоже превращается в дикаря, как и реальный прототип Робинзона — Селькирк. — Путешествие на остров Утопия

Жюлю Верну выпало на долю редкое счастье прожить не одну, а три жизни: одну — в действительности, вторую — в воображении современников, третью — в мечтах, воплотившихся в его произведениях. — Третья жизнь

Капитан Немо удалился на морское дно не потому, что он проклял человечество. Побеждённый в неравной борьбе, он остался великим гуманистом. А что побудило Робура расстаться с землёй? Неужели только мелкое самолюбие непризнанного изобретателя? Лёгкая тень конца века — тень упадка, разочарования и пессимизма — лежит на романе «Робур Завоеватель». По-настоящему он не дописан, словно Жюль Верн не решался доверить бумаге свои заветные мечты. Но даже между строк мы можем прочитать многое из того, что волновало и мучило стареющего писателя. <…> Робур ничего не может противопоставить силам зла, и ему остаётся отправиться в будущее и быть пока единственным обитателем Икарии. <…> он не может ни повести за собой человечество, ни указать ему путь в грядущее. Он может лишь ждать, когда люди сами создадут на Земле новый, освобождённый мир. — Конец века

«Один день американского журналиста в 2889 году». Вместо лучезарного мира всеобщего братства, о котором мечтал он сам, Жюль Верн показал читателям тусклые и убогие мечты американца-обывателя, грядущее, как оно представляется мещанам из Нью-Йорка, если можно так выразиться, своеобразную «утопию для миллионеров». Но, конечно, как и во многих произведениях Жюля Верна, значение рассказа гораздо шире: это сатира не только на будущее Соединенных Штатов — это карикатура на капитализм. — Вечерние сумерки

И смерть человека Жюля Верна значила очень мало — ведь продолжалась его третья жизнь, которой пока ещё не видно конца. — На пороге нового столетия

Мы любим Жюля Верна за то, что он был первым, кто открыл читателям поэзию науки, романтику и героику научных подвигов, кто повел читателей в творческую лабораторию учёного, изобретателя, кто позвал людей завоёвывать будущее. <…> Жюль Верн указал путь не науке, не технике, не литературе, но людям. Его наследство не научные идеи, не только литературные образы, но главное — великая и непобедимая армия его читателей. Это наследство — самое дорогое из всех дел писателя. — Тайна Жюля Верна

Место под солнцем

История литературы <…> обрекла его на посмертную ссылку в детскую литературу и снисходительные похвалы, вместо того чтобы раскрыть перед читателями то главное, ради чего жил и работал Жюль Верн.

Талантливый Дюма, бесспорно, останется в истории литературы, но займёт в ней место несравненно более скромное, чем отводили ему современники и чем рассчитывал он сам.

Каждый понедельник «весь» Париж учился у него мыслить и составлять мнения. Человек умный, начитанный, очень талантливый, Жюль Жанен создал новый газетно-литературный жанр, фельетон и до него считался лёгким видом литературы, но всё же авторы его высказывали в нём какие-то мысли, вкладывали определённое содержание. Жанен создал фельетон-болтовню, в котором писал решительно все, что приходило ему в голову, нисколько не стесняясь противоречиями или недомолвками. Он не имел ни взглядов, ни определённых идей, но это ничуть его не смущало и не вредило успеху его блестящих фельетонов, написанных с удивительной лёгкостью и изяществом. Напротив, это было даже его самой сильной стороной, так как давало возможность держаться той точки зрения, которая популярна в данную минуту.

Да, Жюль Верн не был человеком толпы, он принадлежал к ничтожнейшему меньшинству, но меньшинству, определяющему эпоху. Он и ему подобные заслоняют от нас и маленького Наполеона, и его империю, и академию «бессмертных», и литературную промышленность. Это о них мы говорим: вот девятнадцатый век, вот Франция! <…> Несмотря на значительную долю схематичности, его герои наделены чертами, типическими для своей эпохи. Эти необыкновенные герои по сути своей очень обыкновенные люди, — этим они близки читателям: их можно любить, им можно подражать. Но действуют они в обстоятельствах необыкновенных — в ледяных просторах Арктики, на дне океана, в глубинах Земли, в межпланетном пространстве. Типические характеры в обстоятельствах необыкновенных <…>. Пусть талант Жюля Верна бесконечно уступает таланту великих реалистов, его современников, но писатель стоит к ним ближе, чем ко всем авторам приключенческих романов XIX столетия. Даже односторонний, весьма условный реализм Жюля Верна возвышает его над приключенческой литературой его времени. Это крылья, поднявшие его к свету и солнцу. <…> Литературоведы напрасно не отвели Жюлю Верну места под солнцем. Впрочем, он сам его сумел завоевать и сам нашёл пути — через моря, материки, годы и десятилетия — к сердцам читателей, минуя «официальные каналы» критики и истории литературы. Но нужно было обладать огромной внутренней силой, чтобы этого добиться. И недаром в приключенческой литературе Жюль Верн так одинок.

О книге

	Одна из первых попыток научно осмыслить творческий опыт Жюля Верна — вступительная статья Кирилла Андреева к новому собранию сочинений и <…> [его] художественная биография <…>. В частности, Андрееву впервые удалось убедительно показать несомненную близость взглядов писателя к идеям утопического социализма.
	— Евгений Брандис, «Жюль Верн. Жизнь и творчество», 1963