Джеймс Джойс (Святополк-Мирский)
«Джеймс Джойс» — статья Дмитрия Святополк-Мирского 1933 года[1], первая значительная работа о нём на русском языке[2].
Цитаты
правитьДжеймс Джойс стоит рядом с Марселем Прустом как крупнейший писатель той литературы, которая непосредственно связана с паразитическим загниванием буржуазной культуры Запада. Но Пруст, парижанин и бытописатель высшего общества столицы этой культуры, один из тех писателей, о которых можно сказать, что, если бы их не было, марксистское литературоведение должно было бы их выдумать. В Джойсе, наоборот, элементы, типические для литературы паразитической буржуазии, в очень значительной мере осложнены чертами относительно случайными, связанными с его происхождением из провинциальной страны. На первый взгляд Джойс может даже показаться писателем только ирландским: оторванный в течение всей своей зрелой жизни от своей ирландской почвы, в творчестве своём Джойс не выходит за пределы заданного ему детством и юностью ирландского материала. <…> |
Последовав совету Иейтса, Синг, со своей благоприобретённой свободой от ирландской провинциальности, сумел подойти к ирландскому материалу как к чистой экзотике. Он избрал своей темой сельскую жизнь самого глухого захолустья западной Ирландии и создал резко условный театр, где персонажи говорят языком, стилизованным из англо-ирландских крестьянских говоров (английский язык с кельтским синтаксисом), а действия их определяются стилизованной психологией воспринятого как экзотический гротеск «деревенского кретинизма». Из этой психологии (как Леви-Брюль из дологического мышления) Синг создаёт логически законченную систему драматических мотивировок, являющуюся основным конструктивным принципом его драм. Этот метод сближает его с таким характерным и центральным выражением культуры космополитической буржуазии, как кубизм в изобразительных искусствах, который тоже основан на логическом развёртывании закономерности произвольной (идеалистической) или до неузнаваемости стилизованной (волюнтаристской) «реальности». Интересно, что, хотя Синг остался почти неизвестен на континенте, новейшая французская драматургия пользуется, по существу, синговским методом, и многие её произведения (например, пьесы Ф. Кроммелинка) имеют величайшее сходство с театром Синга. |
… «Портрет художника в юности» <…> — пуповина, соединяющая наивного провинциального студента с мировым эстетом, побившим всех французов в их собственной игре. <…> |
Я начал эту статью сближением Джойса с Прустом <…>. У обоих мы находим тот же ультрапсихологизм, то же бесконечно большое внимание к бесконечно малым «внутреннего опыта», плод безделия и бесперспективной утончённости. Но в пределах одного и того же основного, социально заданного стиля Пруст и Джойс резко противоположны. У Пруста ультрапсихологизм дан в чистом, беспримесном виде. У Джойса он сильно осложнён конструктивистскими тенденциями. Пруст — «бескорыстный» исследователь закоулков сознания, не столько «художник», сколько «учёный» (гораздо более уравновешенный учёный, чем профессиональный учёный, а на самом деле сочинитель мифов профессор Фрейд). Он подходит к душевной жизни со скальпелем (недаром он сын доктора), разнимает ткани, изучает их строение, вскрывает их связи. Самый стиль у него рассуждающий — бесконечные предложения, разветвляющиеся на множество вводных и придаточных, с обилием отвлечённых слов и множеством неологизмов, вызванных потребностью закрепить новую, до тех пор неуловимую деталь. Прусту важно понять. Джойсу важны не связи и отношения, а образы. Он «чистый художник», «создатель искусственных предметов» («artificer»), строитель лабиринта, Дедал. В его книгах <…> одно чистое «мышление образами». Добираясь до тех же бесконечно малых сознания, что и Пруст, он не вскрывает их закономерностей, а строит из них лабиринты образов. |
Несмотря на то что именно в «Портрете» Джойс «сводит счёты» с Ирландией, общая тональность романа не выходит за пределы стиля «ирландского возрождения». «Портрет» — более ирландская, более юношеская и более романтическая книга, чем «Дублинцы». Но если в «Дублинцах» Джойс овладел иностранным оружием, в «Портрете» он, снова погрузившись в свои ирландские корни, изжил их до конца. «Портрет» непосредственно подводит к «Улиссу». |
Читать [«Улисса»] надо внимательно, ничего не пропуская, так как мельчайшие детали играют свою роль в конструкции целого. На помощь читателю Джойс не приходит <…>. К этому надо прибавить трудности чисто лингвистические. Обилие ирландских выражений, с одной стороны, с другой — постоянная игра с языком, деформация слов по самым разнообразным направлениям. И опять-таки трудности как будто бы совсем лишние, вроде собственного правописания <…>. Не говоря уже о том, что роман насыщен намёками на вещи, хорошо известные в Ирландии (где его как раз меньше всего читают), но совершенно чуждые континентальному и даже английскому читателю. Наконец, и уже более по существу, «Улисс» трудная книга потому, что это циклопическая постройка, сложенная из мельчайших камешков. Камешки располагаются в мелкие, сложные, сбивающие и уводящие узоры, и только очень медленно и постепенно, когда начинаешь воспринимать книгу как целое, когда на большую часть она прочитана, эти мелкие и мельчайшие единицы начинают складываться в огромные человеческие образы, составляющие основное художественное содержание «Улисса», и прежде всего огромный в своей срединности образ главного героя «Улисса» — Леопольда Блума. |
По интенсивности «словотворческой» и «словодеформирующей» энергии, по её разнообразию и виртуозности Джойс, несомненно, не имеет равных. Большинство великих деформаторов слова деформировало его в одном направлении, ломая его для одной цели, заданной всей установкой писателя. <…> Даже Гоголь и Шекспир при всей своей деформирующей энергии имели всего два-три словесных регистра, близко друг другу родственных и которыми они пользовались вновь и вновь. Но Для Джойса важно не создать один целеустремленный стиль, а овладеть и подчинить себе слово так, чтобы он мог из него делать что захочется. В этом отражается в основном его волюнтаристский кубизм, стиль упадочной буржуазии, желающей уложить реальность в формы своего выбора и заменить действительность миром ею же творимых форм. Но эта тенденция, столь сильная во всей современной живописи, у Джойса усиливается его специфической ирландской обидой против английского языка, который он должен отнять у англичан и на почве которого он должен победить самого Шекспира. То же было и у Синга, но Синг, вернувшись из Парижа в Ирландию, удовлетворяется созданием одного синговского диалекта, равноправного с любой литературной формой английского языка. Джойс, выйдя на европейскую арену, искал большего и создавал язык, который мог бы обнять все формы английского языка, вобрать их в себя, как ручьи в море. |
Стиль начальных глав тесно связан со стилем «Портрета художника в юности». Это тоже стенограмма, но уже определённо натуралистическая… |
Вообще, как у Бабеля, в словесной игре Джойса большую роль играет самозащита иронией — то, чего нельзя сказать с наивной прямотой, можно подать через искажающий ряд кривых словесных зеркал. |
Появляется здоровенная усатая бандерша, которая своим мужеподобным видом возбуждает в Блуме обрывок мазохистских переживаний, которые и развертываются на ряде страниц с необыкновенной детальностью. Это самое жутко-отвратительное место в книге и, несмотря на отсутствие непечатных слов, одно из немногих отчётливо порнографических. Несомненно, что ирония и клоунада Джойса по адресу «фрейдизма» — «смех сквозь слёзы». |
Как «Война и мир», роман Джойса кончается женщиной как воплощением вечной, неизменной, непрекращающейся надысторической жизни плоти. Для Толстого торжество самки Наташи — торжество сельской, то есть помещичьей, стихии над городской, культурной, интеллигентской историей, залог того, что на стороне исторически побеждаемого класса стоят сверхисторические силы животной жизни. Для Джойса торжество самки Марион — торжество чудных сил, торжество тех, кто останется жить, когда любовник тлена и смерти будет окончательно выметен историей. Заключающая нота романа может показаться нотой примирения: Марион под конец овеяна идиллической лирикой. Но эта идиллия не примирение художника с ней, а только её самодовольное успокоение в торжестве самки, которой всегда хватит самцов — и «чем один хуже другого». Для Джойса этот конец означает торжество мещанской Ирландии, которой не нужен и Блум с его робкими желаниями, бочком пристегнутый к культуре, и которая для Стивена может сулить только постель распутной мещанки. А в плане европейском конец «Улисса» означает торжество живучего мещанства над переутончёнными пораженцами жизни типа Стивена и Джойса. Нечего и говорить, что на другие исторические перспективы кругозор таких людей, как Джойс, не распространяется. |
Нужен ли [Джойс] нам и можно ли критически выделить из него что-нибудь практически полезное для советского искусства? |