Мнимая величина
«Мнимая величина» или «Мнимое величие»[1] (польск. Wielkość urojona) — авторский сборник 5 философско-сатирических и художественных эссе (или рассказов) Станислава Лема 1973 года, замаскированных под предисловия к вымышленным книгам. Вторая книга из цикла «Библиотека XXI века». Изначально в неё входил также «Голем XIV», который после дополнения в 1981 г. публикуется отдельно.
Предисловие
править- Wstęp; перевод: К. В. Душенко, 1995
Искусство писания предисловий давно уже требует прав гражданства. Да и сам я давно хотел отдать должное порабощённой литературе, которая о себе молчит целых сорок веков — в рабстве у книг, к которым его приковали. Когда же, если не в эпоху равенства всех вер и всех правил, надлежит даровать наконец независимость этому благородному жанру, усмиряемому в колыбели? <…> Напрасно я осматриваюсь и выжидаю: никто не спешит вывести Предисловия из дома рабства, избавить их от принудительной барщины. Делать нечего: придётся мне самому — скорее из чувства долга, чем по велению сердца, — прийти на выручку Интродукционистике, стать её освободителем и акушером. — начало | |
Sztuka pisania wstępów od dawna domaga się indygenatu. Od dawna też oblegała mnie potrzeba zadośćuczynienia temu piśmiennictwu pod zaborem, które milczy o sobie od czterdziestu wieków — w niewoli dzieł, do jakich je przykuto. Kiedyż, jeśli nie w epoce ekumenizacji, to jest wszechracji, należy wreszcie obdarzyć niepodległością ten gatunek szlachetny, kiełznany w powiciu? <…> Próżno patrzę i czekam: nikt jakoś nie wyprowadza Wstępopisarstwa z domu niewoli, z kieratu pańszczyźnianych służb. A więc nie ma rady: muszę sam, jakkolwiek z poczucia obowiązku raczej, niż z odruchu serca, pospieszyć z pomocą Introdukcjonistyce — zostać jej wyzwolicielem i akuszerem. |
Мощность множества предисловий (пусть даже посредственных), которыми обрастает настырно переиздаваемый труд, превращает бумагу в твердыню, отражающую все наскоки зоилов: кто же дерзнёт напасть на книгу с таким бронепанцирем, из-за которого видно уже не столько её содержание, сколько оного неприкосновенность и святость! | |
Moc zbioru wstępów, nawet nijakich, którą obrosło dzieło, namolnie wciąż wydawane, obraca papier w opokę, porażającą knowania Zoilów — któż bowiem ośmieli się zaatakować książkę z takim przedpiersiem pancernym, spoza którego już nie tyle treść jej widać, ile takowej szacowność nietykalną! |
Разум говорит нам, что, кроме Предисловий к Творениям, существуют Творения-Предисловия, ведь тезисы и футуромахии учёных, подобно Писаниям всяческих вер, суть Предисловия — к Этому и Тому свету. Так что, поразмыслив, мы видим, что Царство Предисловий несравненно обширнее Царства Литературы, ибо то, что она пытается воплотить, Предисловия предвещают — издалека. | |
Refleksja wskazuje nam więc, że oprócz Wstępów do Dzieł istnieją Dzieła-Wstępy, albowiem tak Święte Księgi wiar wszelkich, jak tezy i futuromachie uczonych są Przedmowami — do Tego i Tamtego świata. Namysł zdradza więc, że Państwo Wstępów jest nieporównanie rozleglejsze od Państwa Literatury, co ona bowiem ziścić usiłuje, to Wstępy tylko zapowiadają — z oddali. |
Разве не угрожает нам информационный потоп? И разве не в том его ужас, что он красоту красотой побивает, а истину — истиной? Ведь голос миллиона Шекспиров — такой же невнятный и яростный шум, как голос стада буйволов или океанских валов. Миллиарды смыслов, сталкиваясь, не славу приносят мысли, но гибель[2]. Перед лицом такой неминучести Молчание — единственный Ковчег Завета и Союза Творца с Читателем, коль скоро первый обретает заслугу, воздерживаясь от всяких высказываний, а второй — аплодируя такому смирению; не так ли? | |
Czy nie zagraża nam potop informacyjny? I czy nie w tym jego potworność, że on piękno pięknem miażdży, a prawdą prawdę unicestwia? A to, ponieważ głos miliona Szekspirów jest taką samą wrzawą i wściekłym hałasem, jak głos stada bawołów na stepie lub bałwanów na morzu. Tak miliardowe sensy, zderzając się, nie honor przynoszą myśli, lecz zgubę. Czy w obliczu takiej fatalności nie jest już tylko Milczenie zbawienną Arką Przymierza Twórcy z Czytelnikami, skoro pierwszy zdobywa zasługę, powstrzymując się od snucia treści jakichkolwiek, a drugi — przyklaskując tak okazanej rezygnacji? |
… Витольд Гомбрович так изложил бы дело. Не о том речь, чтобы кому бы то ни было, хоть бы и мне, идея освобождения Предисловий от Содержания, которое они должны предвещать, пришлась бы по сердцу — или же не пришлась. А речь о том, что невозможно идти против закона Эволюции Формы. Искусство не может ни стоять на одном месте, ни повторять себя до бесконечности — и как раз потому не может только лишь нравиться. Если ты снёс яйцо, ты должен его высидеть; если из него вылупилось не пресмыкающееся, а млекопитающее, надо напитать его млеком; а если, в конце концов, на этом пути встретится нечто, вызывающее у нас неприязнь и даже позывы к рвоте, ничего не попишешь: уж коли мы до Этого доработались, дорвались и сами себя дотащили, то по резонам более важным, нежели тяга к удовольствию, придётся нашим глазам, ушам, разуму терпеть всё Новое, категорически нам предписанное, раз уж оно открыто по дороге туда, ввысь — где, правда, никто не бывал и побывать не желает, ведь неизвестно, можно ли там выдержать хотя бы минуту, — но для Развития Культуры это, ей-богу, совершенно не важно! Эта лемма с поистине гениальной бесцеремонностью вместо прежнего рабства — непроизвольного, а значит, бессознательного — предлагает нам новое; она не разрывает путы, а лишь удлиняет лонжу, гонит нас в Незнаемое, называя свободой — осознанную необходимость. | |
… Witold Gombrowicz, tak by rzecz wyłożył. Nie o to idzie, czy komukolwiek, a choćby i mnie, pomysł uwolnienia Wstępów od Treści, jakie mają zapowiadać, podobał się — albo i nie podobał. Podlegamy bowiem bezapelacyjnie prawom Ewolucji Formy. Sztuka nie może stać na jednym miejscu ani powtarzać się w kółko: właśnie przez to nie może się tylko podobać. Jeśli zniosłeś jajo, musisz je wysiedzieć; jeśli wylągł ci się z niego ssak miast gada, trzeba mu dać coś do possania: jeżeli więc kolejny krok doprowadza nas do tego, co budzi powszechną niechęć, a nawet stan przywomitalny, nie ma rady: dopracowaliśmy się już Tego Właśnie, już tak daleko dopchaliśmy i dociągnęli samych siebie, więc z wyższego niż przyjemność nakazu przyjdzie nam obracać w oku, w uchu, w umyśle — Nowe, kategorycznie zaaplikowane, bo zostało odkryte na drodze hen wzwyż — tam, gdzie nikt wprawdzie nie bywał i bywać nie chce, skoro nie wiadomo, czy da się Tam choć przez chwilę wytrzymać — lecz, zaiste, dla Rozwoju Kultury nie ma to najmniejszego znaczenia! Lemat ten, z dezynwolturą, właściwą nonszalanckiej genialności, każe nam jedną — starą — spontaniczną, więc nieuświadomioną niewolę — na nową zamienić; nie rozcina pęt, lecz tylko lonżę nam wydłuża; jakoż gna nas w Niewiadome, zwąc wolnością — zrozumianą konieczność. |
… в деле творения можно применить алгебру, подсмотренную у Всемогущего. | |
… możemy zastosować do kreacji algebrę, u Wszechmocnego podpatrzoną. |
Скульптор, подсовывающий нам необтёсанные булыжники или одухотворяющий нас экспозицией из случайного мусора, пытается забраться обратно в палеолит, в шкуру прачеловека, потому что тоскует по Подлинности! Но куда ему до пещерного человека! Нет, не видать ему сырого мяса первобытной экспрессии! Naturalia non sunt turpia, — но откровенная и скудоумная дикость не означает возврата к Природе! | |
Rzeźbiarz, podtykający nam swe nieokrzesane kamienie czy uwznioślający ekspozycją byle śmieci, usiłuje wleźć na powrót w paleolit — w praczłowieka — bo nim, czyli Autentykiem, chce zostać! Lecz gdzie mu do jaskiniowca! Nie tędy droga w surowe mięso barbarzyńskiej ekspresji! Naturalia non sunt turpia — ale to nie znaczy, że byle prostacze zdziczenie jest powrotem do Natury! |
По ложному пути идут композиторы, ломая контрапункту хребет и компьютерами пуская Бахов в распыл; да и оттаптывание (при помощи электронов) кошачьих хвостов со стократным усилением не даст ничего, кроме стада искусственных обезьян-ревунов. Ложный курс — и фальшивый тон! Ещё не пришел спаситель-новатор, ясно видящий цель! | |
Źle czynią kompozytorzy łamiąc kontrapunktowi gnaty i puszczając komputerami Bachów na rozkurz — także deptanie, elektronami, ogonów wzmocnionego stukrotnie kota nic, oprócz stada sztucznych wyjców, nie urodzi. Fałszywy kurs i ton! Nie nadszedł jeszcze świadomy celu zbawiciel — nowator! |
… векселем без покрытия (трансцендентального), залогом (фальсифицированным), обещанием (неисполнимым), высшей формой духовной тревоги стало ныне искусство. | |
… wekslem bez pokrycia (transcendentalnego), zastawem (sfałszowanym), zapowiedzią (niewykonalną) — najwyższą formą alteracji została dziś sztuka. |
Отдельные статьи
правитьО сборнике
править… <по сравнению с «Абсолютной пустотой»> Лем серьёзно расширил тезисы обсуждаемых произведений, в большей степени представляя в виде воображаемых произведений свои собственные идеи. | |
… Lem poważnie rozbudował streszczenia omawianych dzieł, w większym stopniu prezentując w postaci zmyślonych dzieł swoje własne pomysły.[3] | |
— Ежи Яжембский, «Апокрифы Лема», после 1998 |
Станислав Лем
править… стержень книги составляет «Голем» <…>. | |
— письмо В. Капущинскому, 13 декабря 1972 |
Если «Мнимая величина» местами странная, местами трудная для понимания, местами неподдающаяся определению, серьёзно ли здесь о чем-то говорится, или здесь смеются и издеваются, то — одновременно могу отметить, что странным, трудно понимаемым, насмешливым и одновременно серьёзным является мир, в котором я живу и пишу, — я готов, однако, взять на себя вину за эту «трудность» моих текстов. Я не хотел бы быть ни «трудным», ни «элитарным» писателем, и если о чём-то думаю, то стараюсь выразить просто, как я только могу — к сожалению, это не всегда мне удаётся. | |
— «Моим читателям», 1973 |
… в этих шутках таится щепотка серьёзности, речь идёт о том, чтобы некий будущий мир, не тот, который когда-то там будет, а такой, который МОЖЕТ быть, представить не напрямую, заполняя его какими-то действиями, фабулами, героями, описывая их окружение и поступки, но в таком усреднении, которое дало бы зеркальце, если бы упало на пол, разбилось на мелкие кусочки, и каждый из этих осколков отражал бы какой-то иной фрагмент окружающего мира. (Некоторые из этих осколков могут отражением искажать настоящие пропорции образов.) Один советский критик написал мне в частном письме, что эта книга по композиции схожа с «Абсолютной пустотой», но в «Мнимой величине» этот композиционный принцип наблюдается отчётливее[4]. Это принцип, позаимствованный у музыкальной композиции, в которой некий мотив появляется сначала легко, фривольно и как бы в результате капризного случая, а повторяясь, набирает размах и полифоническое разнообразие. Поначалу речь как бы идёт о делах небольшого калибра, из которых вдруг возникает всё больший образ. | |
— письмо неизвестной, 14 февраля 1975 |
Примечания
править- ↑ Письмо Станислава Лема Владиславу Капущинскому от 13 декабря 1972 // Письма, или Сопротивление материи [2002] / перевод В. И. Борисова // Мой взгляд на литературу. — М.: АСТ, 2009.
- ↑ Парафраз из гл. IX 1-го изд. «Суммы технологии» и «Перикалипсиса».
- ↑ Apokryfy Lema — копия статьи на официальном сайте Лема.
- ↑ Что Лем кратко пояснил в письме ему от 19 апреля 1974.