Цезарий Стшибиш «Некробии»
Цезарий Стшибиш «Некробии» (польск. Cezary Strzybisz «Nekrobie») — философско-художественное эссе Станислава Лема, замаскированное под предисловие к вымышленной книге. Впервые опубликовано в авторском сборнике аналогичных произведений «Мнимая величина» 1973 года.
Цитаты
правитьМидас превращал в золото всё, чего ни касался, а нынешнее искусство, отмеченное проклятием противоположного знака, одним прикосновением кисти лишает серьёзности всякий предмет. Как утопающий, оно хватается буквально за всё — и вместе со схваченным идёт ко дну на глазах у спокойно скучающих зрителей. | |
Midas obracał w złoto wszystko, czego się tknął, a plastyka dzisiejsza, pod klątwą przeciwnego znaku, samym dotknięciem pędzla likwiduje powagę każdej rzeczy. Jak tonący sięga po wszystko — i z chwyconym idzie na dno — przy zblazowanym spokoju widzów. |
… он фотограф. Правда, особенный: он использует рентген вместо света. | |
… fotograf. Co prawda szczególny — skoro, zamiast światła, używa promieni Roentgena. |
Карикатура? Язвительность? Но ведь эти скелеты, их абстрактный рисунок — почти красивы. Стшибиш действовал со знанием дела: не столько оголил то, что есть, содрав с костей телесную оболочку, сколько освободил их — честно ища их собственный, нам уже не адресованный смысл. Выстраивая их собственную геометрию, он дал им суверенность. | |
Karykatura? Złośliwość? Lecz te szkielety są przecież w swoim abstrakcyjnym rysunku — niemal estetyczne. Strzybisz bowiem wytrawnie działał: nie tyle ogołocił, to jest, odarł kości z cielesnych powłok, ile wyzwolił je — uczciwie szukając ich własnego, do nas już nie odniesionego sensu. Szukając ich własnej geometrii, uczynił je suwerennymi. |
… человеческие тела, просвеченные мягким излучением, проступают у него молочной, клубящейся дымкой — как намёк, как аллюзия; этим достигается нужный эффект. Видимость и реальность меняются местами. Средневековый, гольбейновский Totentanz, продолжающийся в нас втихомолку, недвижный, всё тот же, не затронутый суматохой блистающей цивилизации, сращение смерти с жизнью — вот что схватывает Стшибиш, как будто не догадываясь о том, как будто случайно. Мы узнаём тот же весёлый задор, ту же молодцеватость, жизнерадостность и фривольное исступление, которыми наделил свои скелеты Гольбейн; но только аккорд значений, который берёт современный художник, шире, потому что самую современную технику он нацелил на самую древнюю задачу человеческого рода; именно так выглядит смерть посреди жизни, именно такова просвеченная до самых костей механика размножения рода, которой лишь ассистируют бледные призраки тел. | |
… prześwietlone promieniami miękkimi — na zdjęciach jego pojawiają się ciała ludzkie jak aluzje, jak napomknienia, mlecznymi kłębami poświaty — i przez to dochodzi do właściwego efektu. Pozór i realność zamieniają się miejscami. Średniowieczny, holbeinowski Totentanz, trwający w nas milczkiem, nieporuszony, ten sam, nie tknięty wrzawą błyszczącej cywilizacji, zrost śmierci z życiem — trafia Strzybisz, jak gdyby bezwiednie, jakby przez przypadek. Albowiem rozpoznajemy tę samą wesołą skoczność, tę jowialną krzepę i frywolne zapamiętanie, jakie nadał swym kościotrupom Holbein — i tylko — a raczej; i właśnie akord znaczeń, który bierze artysta współczesny, jest szerszy, ponieważ najbardziej nowoczesną z technik skierował na najstarsze zadanie gatunku; naprawdę tak właśnie wygląda śmierć w środku życia i to jest właśnie do kości prześwietlona mechanika rozmnażającego się rodzaju, której ciała asystują — bladymi widmami. |
Порнография непристойна не сама по себе: она возбуждает лишь до тех пор, пока в зрителе продолжается борьба вожделения с ангелом культуры. Но когда этого ангела черти уносят, когда, по причине всеобщей терпимости, обнажается слабость полового запрета — и его совершенная беззащитность, когда запреты выбрасываются на свалку, — до чего же быстро обнаруживает тогда порнография свою невинность, то есть напрасность, ведь она — ложное обещание телесного рая, залог того, чему никогда не сбыться. Это запретный плод, и соблазна в нём столько же, сколько силы в запрете. | |
Pornografia nie jest bowiem sprośna bezpośrednio: ekscytuje dopóty, dopóki trwa jeszcze w widzu walka żądz z aniołem kultury. Kiedy tego anioła diabli wezmą, kiedy, skutkiem powszechnej tolerancji, obnaży się słabość płciowego zakazu, jego zupełna bezbronność, kiedy zakazy pójdą na śmietnik — jakże szybko zdradza wtedy pornografia swój niewinny, to znaczy tutaj: daremny charakter, gdyż jest fałszywą obietnicą cielesnego raju, zapowiedzią tego, co się nie spełnia naprawdę. To owoc zakazany, więc tyle w nim pokusy, ile siły w zakazie. |
Перевод
правитьК. В. Душенко, 1995