Константин Ильич Левин

Константи́н Ильи́ч Ле́вин (1924-1984) — русский советский поэт. Участник Великой Отечественной войны, младший лейтенант, командир огневого взвода 45-мм противотанковых пушек. Дважды был тяжело ранен, в результате второго ранения (1944) потерял правую ногу.

Константин Левин
Статья в Википедии

После госпиталей поступил в Литературный институт, откуда был в 1949 году исключён из института, согласно воспоминаниям Владимира Корнилова за стихотворение «Мы непростительно стареем...» При жизни почти не издавался. Первый сборник поэта вышел посмертно, в 1988 году. По мнению Бориса Слуцкого, Левин — один из лучших поэтов фронтового поколения, запоздало присоединившийся к их плеяде.

Цитаты из стихотворений разных лет править

  •  

На мысли позорной себя ловлю:
Оказывается ― люблю…
Пытаюсь эту мысль отогнать ―
Спасаюсь от огня.
Я говорю, что это бред
Поэта в декабре.
Но новый год и даже февраль
Доказывают, что я ― враль.
Однако ж сердце твое ― не дот?
Любовь ― не анекдот?
И, к вашему сведенью, я не тот,
Кто знает, что все пройдет.
Но конкурировать и пламенеть ―
Вот это уж не по мне.
И путь сопернику уступить ―
Не значит отступить.
Я буду сторицею награжден
В апрельский день с дождем:
В тот день я увижу тебя с ним вдвоем!
И встретятся серые наши глаза
И их отвесть нельзя.
И выдадут руки твои тебя,
Плащ затеребя.[1]

  — «Любовь как самолюбие», 1945
  •  

Вечерами по осенней хляби
Он доныне ходит по Москве
В очень серой, в очень мягкой шляпе,
В очень обезличенной тоске.
Кем он был? Испанцем иль евреем,
Или пионером новых рас?
Агасфером? Дорианом Греем?
Так ли это важно уж для вас?[2]

  — «Дон Жуан», 1946
  •  

Мы непростительно стареем
И приближаемся к золе
Что вам сказать? Я был евреем
В такое время на земле. <...>
Я был скупей, чем каждый третий,
Злопамятнее, чем шестой.
Я счастья так-таки не встретил,
Да, даже на одной шестой!
Я шёл, минуя женщин славных,
И шушеру лишь примечал,
И путал главное с неглавным,
И ересь с истиной мешал. <...>
Я был не лучше, не храбрее
Пяти живых моих солдат
Остатка нашей батареи,
Бомблённой пять часов подряд.
Я был не лучше, не добрее,
Но, клевете в противовес,
Я полз под этот танк евреем
С горючей жидкостью КС. <...>
А если холмика на свете
Нет, под которым я гнию,
И пересказывает ветер,
Как сказку, молодость мою,
То всё здесь сказанное — в силе,
Я не хочу иных судеб,
И мне не стыдно жить в России
И есть суровый русский хлеб.[3]

  — «Мы непростительно стареем...», 1947
  •  

Нас хоронила артиллерия.
Сначала нас она убила.
Но, не гнушаясь лицемерия,
Теперь клялась, что нас любила.
Она выламывалась жерлами,
Но мы не верили ей дружно
Всеми обрубленными нервами
В натруженных руках медслужбы.
Мы доверяли только морфию,
По самой крайней мере ― брому.
А те из нас, что были мертвыми, ―
Земле, и никому другому. <...>
Один из них, случайно выживший,
В Москву осеннюю приехал.
Он по бульвару брел как выпивший
И средь живых прошел как эхо.
Кому-то он мешал в троллейбусе
Искусственной ногой своею.
Сквозь эти мелкие нелепости
Он приближался к Мавзолею.
Он вспомнил холмики размытые,
Куски фанеры по дорогам,
Глаза солдат, навек открытые,
Спокойным светятся упреком.[2]

  — «Нас хоронила артиллерия», 1946, 1981
  •  

Я не любил писателя Фадеева,
Статей его, идей его, людей его,
И твердо знал, за что их не любил.
Но вот он взял наган, но вот он выстрелил ―
Тем к святости тропу себе не выстелил,
Лишь стал отныне не таким, как был.
Он всяким был: сверхтрезвым, полупьяненьким,
Был выученным на кнуте и прянике,
Знакомым с мужеством, не чуждым панике,
Зубами скрежетавшим по ночам.
А по утрам крамолушку выискивал,
Кого-то миловал, с кого-то взыскивал.
Но много-много выстрелом тем высказал,
О чем в своих обзорах умолчал..[1]

  — «Любовь как самолюбие», 1956
  •  

Обмылок, обсевок, огарок,
А все-таки в чем-то силен,
И твердые губы дикарок
Умеет растапливать он. <..>
Он худший из донжуанов,
Да видимо, лучшего нет.
И вот уже дрогнули звенья:
Холодный азарт игрока,
И скука, и жажда забвенья,
И темное чудо греха.[2]

  — «Дон Жуан», 1967
  •  

Там сосны, сини и красны
И лишь всевышнему подсудны,
Стоят у медленной волны,
И это, стало быть, — Пицунда.
Там кабачок-полуподвал,
В котором сроду не была ты.
Палаты, белые халаты…
Там я — не попадался часом?
Я — не был, не существовал,
Тебе в дороге не встречался.[3]

  — «Но хорошо, что ты была...», 1969
  •  

Теперь-то можно подводить итоги,
Жизнь прожита и сожжена дотла.
Средь всех, с кем вышло встретиться в дороге,
Как оглянусь — ты только и была.
Что первою была — лишь совпаденье:
Могла быть и седьмой, и сто седьмой.
Твоею плотью, сущностью и тенью
Я кликнут этой раннею зимой… <...>
Я признаю. И всё ж, у полустанка,
У тупикового, где смерть и мгла,
Твержу придурковато и бестактно:
Как оглянусь — ты только и была.[3]

  — «Теперь-то можно подводить итоги...», 1970

Цитаты о Константине Левине править

  •  

Тов. Левин за время прохождения службы в дивизионе показал себя исключительно бесстрашным офицером. Его взвод не раз отражал яростные атаки врага, громя его живую силу и технику противника. В последних наступательных боях 28–29 апреля 1944 года в районе дер. Таутосчий Пургул Фрумос (Румыния), отражая крупные контратаки противника, поддерживаемые танками и самоходными орудиями, тов. Левин лично командовал орудием, которое находилось на прямой наводке, и в упор расстреливал обнаглевшего врага. В этот день его орудие уничтожило 3 огневых точки противника, подбило один вражеский танк марки «Тигр», рассеяло и уничтожило более роты гитлеровцев. Из своего орудия тов. Левин вёл сокрушительный огонь до последнего момента, когда вражеский танк зашёл с фланга и открыл сокрушительный огонь по орудию т. Левина, который от вражеского снаряда был тяжело ранен. <…>
За доблесть и мужество в боях, за умелое воспитание подчиненных в духе преданности партии Ленина — Сталина т. Левин достоин правительственной награды — ордена Отечественной войны I степени.[4]

  — Командир 18 ОИПТД майор Кокоуров, май 1944
  •  

В творческой папке <Левина> ущербные, чужие нам, вредные декадентские стихи, которые вызывают чувство недоумения и гадливости, — откуда у молодого советского человека эти настроения перестарка, это циничное бормотание! Мне не хочется их цитировать, да и нет нужды, — они известны в Лит. институте, и в основном правильно (хоть, пожалуй, и слишком мягко) уже оценены рецензентом В. Казиным — непонятно, как человек с такими настроениями попал в Лит. институт Союза Советских писателей, непонятно, зачем коллекционировалось его упадочное дрянцо. Эти стихи — наглядный аргумент о неблагополучии, эстетстве и космополитизме, свившем гнездо себе на творческой кафедре Лит. института[3].

  Лев Ошанин, из заяления в Партбюро ССП, 8 марта 1949
  •  

Знаменитое стихотворение К. Левина “Нас хоронила артиллерия” ходило по рукам всей литературной Москвы первых послевоенных лет. Левин, элегантный независимый холостяк, жил литературными консультациями, печататься не старался... По мнению Слуцкого – один из лучших поэтов фронтового поколения, запоздало присоединившийся к их плеяде.[5].

  Евгений Евтушенко, из предисловия к стихам Константина Левина в антологии «Строфы века», 1994
  •  

Стихи он писал с детства, но, сын врачей, по семейной традиции летом 41-го поступил в медицинский институт и после первого семестра был взят в противотанковое училище. Командовал взводом сорокапяток — сорокапятимиллиметровых противотанковых пушек, бивших по немецким «Тиграм» и «Фердинандам» прямой наводкой и с самой короткой дистанции. В такой артиллерии мало кто выживал. Оттого ее и прозвали «Прощай, Родина!». За четыре месяца фронта Костя был дважды награжден орденами Отечественной войны обеих степеней и дважды ранен: сначала в голову, затем ему миной оторвало ногу. В двадцать лет, сердцеед и красавец, он стал инвалидом.
Провалявшись с год в госпиталях, Костя услышал о существовании Литературного института и выслал документы в Москву. Приняли его со скрипом. Стихи показались приемной комиссии мрачноватыми.[2].

  Владимир Корнилов, «Один из них, случайно выживший...», 2000
  •  

И тут – странная вещь – Костя еле-еле, на одни тройки сдал пропущенные сессии и госэкзамены. Что-то в нем сломалось. Костюм и обувь он по-прежнему чистил тщательно, а вот охота к учебе и даже к чтению – а ведь какой был книгочей! – у него пропала: началась стойкая абулия – болезнь воли.
Мы Костей были близкими друзьями. Загадка его судьбы мучит меня до сих пор. Я все еще пытаюсь понять, что же его сломило.
Фронт? Но там он себя показал храбрецом: воевал в самом опасном роде войск, заработал за четыре месяца два ранения и два ордена (на самом деле – три; но представление на третий – Боевое Красное Знамя – за то, что он из своей крохотной пушечки подбил немецкий «Тигр», пока Костя валялся в госпиталях, затерялось).
Ампутация ноги? Протез, в самом деле, вечно натирал, культя без конца гноилась, несколько раз Костя ложился в больницы, но все-таки до самой смерти ни разу не вышел из дома на костылях.
Комсомольское собрание? Но он держался на нем так, что на долгие десятилетия стал недостижимым примером для многих и казнь эту выдержал.
Конечно, и фронт, ранение, и шабаш сорок девятого отняли у него немало сил и нервной энергии, хотя Костя никогда не позволял себе распускаться и ни разу даже в самых горячих спорах не повышал голоса.[2].

  Владимир Корнилов, «Один из них, случайно выживший...», 2000
  •  

Последние три года Костя провел на Каширке. У него открылась редкая для мужчин болезнь – рак грудной железы. Операция не помогла, многочисленные сеансы химиотерапии – также, и он умер в конце 1984 года. Ему было шестьдесят лет.
От Константина Левина ожидали многого. О том, что он смог сделать, сложись его жизнь иначе, о его своеобразном даровании лучше всего, на мой взгляд, скажет одно восьмистишье. Оно вошло как в книгу, так и в евтушенковские «Строфы века».
Эти восемь строк я впервые услышал не от Кости, а от Бориса Слуцкого. В году шестьдесят девятом неожиданно утром Слуцкий пришел к нам домой, прочел их наизусть и сказал:
– Такие стихи никто другой не напишет. Я их запомнил сразу.
В устах Бориса это была высшая похвала.
Был я хмур и зашел в ресторан «Кама».
А зашел почему – проходил мимо.
Там оркестрик играл и одна дама
Всё жрала, всё жрала посреди дыма.
Я зашел, поглядел, заказал, выпил.
Посидел, погулял, покурил, вышел.
Я давно из игры из большой выбыл
И такою ценой на хрена выжил...[2].

  Владимир Корнилов, «Один из них, случайно выживший...», 2000

Источники править

  1. 1 2 К. И. Левин, Признание. Избранные стихотворения. — М.: 1988 г.
  2. 1 2 3 4 5 6 В. Н. Корнилов, «Один из них, случайно выживший...» (Воспоминания о сорок девятом годе). — Лехаим, №6 (110), июнь 2001 г.
  3. 1 2 3 4 Константин Левин. «Я был не лучше, не храбрее…» // М.: Знамя, № 5, 2015. Стихи, не попавшие в книгу «Признание». Подготовка текста и вступительная заметка Владимира Орлова.
  4. Наградной лист, с сайта Подвиг народа, представление Левина Константина Ильича 1924 г.р. к Ордену Отечественной войны I степени, найдено И. Ахметьевым.
  5. Е. А. Евтушенко, Строфы века. Антология русской поэзии. Итоги века. Взгляд из России. — М.: Полифакт, 1994 г.

Ссылки править