Кондратий Фёдорович Рылеев

Кондра́тий Фёдорович Рыле́ев (18 сентября [29 сентября] 1795, село Батово, Санкт-Петербургская губерния — 13 [25] июля 1826, Петропавловская крепость, Санкт-Петербург) — русский поэт, общественный деятель, один из пяти казнённых руководителей декабрьского восстания 1825 года.

Кондратий Фёдорович Рылеев

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

	Прозаические статьи в Мнемозине отличаются чистым, правильным языком, чуждым уродливых существительных и перековерканных прилагательных.
	— «Мнемозина, собрание сочинений в стихах и прозе, издаваемая кн. В. Одоевским и В. Кюхельбекером»

Поэзия

	О радость, о восторг! Я Лилу Вчера узрел полунагую! Какое зрелище отрадное очам! По алебастровым плечам, И перси девственны, и ноги обнажённы, И стройный, тонкий стан под дымкою одной, И полные огня пленительные очи, И всё, и всё — в часы глубокой ночи; При ясном свете ламп, в обители немой!..
	— «Нечаянное счастие» (Подражание древним), 1821

Кто этот дивный великан, Одеян светлою бронёю, Чело покойно, стройный стан И весь сияет красотою? Кто сей, украшенный венком, С мечом, весами и щитом, Презрев врагов и горделивость, Стоит гранитною скалой И давить сильную пятой Коварную несправедливость? Не ты-ль, о мужество граждан, Неколебимых, благородных, Не ты-ли гений древних стран, Не ты-ли сила душ свободных, О доблесть, дар благих небес, Героев мать, вина чудес, Не ты-ль прославила Катонов, От Катилины Рим спасла, И в наши дни всегда была Опорой твёрдою законов.

— «Гражданское мужество», 1823

	Царь наш — немец русский — Носит мундир узкий. Ай да царь, ай да царь, Православный государь! Царствует он где же? Всякий день в манеже. <…> Враг хоть просвещенья, Любит он ученья. Школы все — казармы, Судьи все — жандармы. <…> А за комплименты — Голубые ленты. А за правду-матку Прямо шлёт в Камчатку.
	— «Царь наш — немец русский…», 1823

• см. «На смерть Бейрона», 1824

	Твоё отрадное участье, Твоё вниманье, милый друг, Мне снова возвращают счастье И исцеляют мой недуг.
	— «К N. N.», 1824 или 25

	Прими ж плоды трудов моих <…>. Как Аполлонов строгий сын, Ты не увидишь в них искусства: Зато найдёшь живые чувства: Я не Поэт, а Гражданин.
	— «Войнаровский» (посвящение А. А. Бестужеву), 1825

Письма А. С. Пушкину (1825)

Цыганы совершенно оправдали наше мнение о твоём таланте. Ты идёшь шагами великана и радуешь истинно русские сердца. — 5—7 января

Неоспоримо, что Жук. принёс важные пользы языку нашему; <…> и мы за это навсегда должны остаться ему благодарными, но отнюдь не за влияние его на дух нашей словесности, как пишешь ты. К несчастию, влияние это было слишком пагубно: мистицизм, которым проникнута большая часть его стихотворений, мечтательность, неопределённость и какая-то туманность, которые в нём иногда даже прелестны, растлили многих и много зла наделали. — 12 февраля

Не знаю, что будет «Онегин» далее, <…> но теперь он ниже «Бахчисарайского фонтана» и «Кавказского пленника» </ref>. Я готов спорить об этом до второго пришествия. — 10 марта

Я <…> нашёл, что характер Алеко несколько унижен. Зачем водит он медведя и сбирает вольную дань? Не лучше ли б было сделать его кузнецом. Ты видишь, что я придираюсь, а знаешь почему и зачем? Потому, что сужу поэму Александра Пушкина, за тем, что желаю от него совершенства. — конец апреля

Как велик Байрон в следующих песнях Дон-Жуана! <…> Тут Байрон вознёсся до невероятной степени: он стал тут и выше пороков и выше добродетелей. Пушкин, ты приобрёл уже в России пальму первенства: один Державин только ещё борется с тобою, но ещё два, много три года усилий, и ты опередишь его: тебя ждёт завидное поприще: ты можешь быть нашим Байроном, но ради бога <…> не подражай ему. Твоё огромное дарование, твоя пылкая душа могут вознести тебя до Байрона, оставив Пушкиным. — 12 мая

О Рылееве

	Рылеев, сочинитель дум или гимнов исторических, пробил новую тропу в русском стихотворстве, избрав целию возбуждать доблести сограждан подвигами предков. Долг скромности заставляет меня умолчать о достоинстве его произведений.
	— Александр Бестужев, «Взгляд на старую и новую словесность в России», декабрь 1822

	… превосходный поэт, который если не в прелести стихов, впрочем, ознаменованных талантом и вкусом, может спорить с дарованием Пушкина, то, без сомнения, в достоинстве мыслей и возвышенности чувствований.
	— Борис Фёдоров, «Письма в Тамбов о новостях русской словесности» (I), май 1824

	Очень знаю, что я его учитель в стихотв. языке — но он идёт своею дорогою. <…> Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай — да чорт его знал.
	— Александр Пушкин, письмо А. А. Бестужеву 24 марта 1825

Я не знавал другого человека, который обладал бы такой притягательной силой, как Рылеев. Среднего роста, хорошо сложенный, с умным, серьёзным лицом, он с первого взгляда вселял предчувствие того обаяния, которому вы неизбежно должны были подчиниться при более близком знакомстве. Стоило улыбке озарить его лицо, а вам самим поглубже заглянуть в его удивительные глаза, чтобы всем сердцем, безвозвратно отдаться ему. В минуты сильного волнения или поэтического возбуждения глаза эти горели и точно искрились. Становилось жутко: столько было в них сосредоточенной силы и огня.

— Александр Никитенко, «Моя повесть о самом себе и о том, чему свидетель в жизни был», 1851 [1888]

Рылеев был не злоумышленник, не формальный бунтовщик, а фанатик, слабоумный человек, помешавшийся на пункте конституции. Бывало, сядет у меня в кабинете и возьмёт «Гамбургскую газету», читает, ничего не понимая, строчку за строчкой; дойдёт до слова Constitution, вскочит и обратится ко мне: «Сделайте одолжение, Николай Иванович, переведите мне, что тут такое. Должно быть, очень хорошо!» Фанатизм силён и заразителен, и потому не удивительно, что пошлый, необразованный Рылеев успел увлечь за собой людей, которые были несравненно выше его во всех отношениях, — например, Александра Бестужева. <…> 14-го декабря Рылеев сам на площади не сражался, но бегал повсюду, как угорелая кошка, поощрял своих соумышленников, приглашал людей из народа к участию в бунте, причём происходили иногда сцены пресмешные и оригинальные. Когда начала напирать гвардия, <…> Рылеев закричал мужикам: — Что вы стоите, братцы! Бейте их: они ваши злодеи! — Да чем прикажете? — Хоть вот этими поленьями, — сказал он, указав на дрова, складённые у забора Исаакиевской церкви. — Помилуйте, ваше благородие, — отвечали ему, — как можно! Дрова-то казённые! Когда кончилась драка, Рылеев <…> к вечеру пришёл домой. У него собралось несколько героев того дня: <…> они сели за стол и закурили сигары. Булгарин, жестоко ошеломлённый взрывом, о котором он имел тёмное предчувствие, пришёл к нему часов в восемь и нашёл честную компанию, преспокойно сидящую за чаем. Рылеев встал, преспокойно отвёл его в переднюю и сказал: «Тебе здесь не место. Ты будешь жив, ступай домой. Я погиб! Прости! Не оставляй жены моей и ребёнка». Поцеловал его и выпроводил из дому. Он не только не устрашался смерти, но и встречал её с какою-то гордой радостью.

— Николай Греч, «Записки о моей жизни» (гл. 11), 1860-е

Воспоминания мои касаются Первого петербургского кадетского корпуса <…>. Если откроется, что, несмотря на запрещение, кто-нибудь принёс из отпуска книгу, хотя бы и самую невинную, или, ещё хуже, сам написал что-либо, то за это велено было подвергать строгому телесному наказанию розгами. <…> если кадет изобличался в прозаическом авторстве (конечно, смирного содержания), то ему давали двадцать пять ударов, а если он согрешил стихом, то вдвое. Это было за то, что Рылеев, который писал стихи, вышел из нашего корпуса.

— Николай Лесков, «Кадетский монастырь», 1880

	… Рылеев <…> связал свою жизнь сложными нитями со своей поэзией. Это романтическое жизнеощущение <…> тогда было ещё не традицией, а витающим в воздухе живым литературным (и, шире, — культурным) переживанием…
	— Юрий Лотман, «Александр Сергеевич Пушкин: биография писателя», 1981

О произведениях

	Его так называемые Думы содержат лирический рассказ какого-нибудь события. Не восходя до оды, которая больше требует восторга чувствований и быстроты изложения, они отличаются благородною простотою истины и поэзиею самого происшествия.
	— Пётр Плетнёв, «Письмо к графине С. И. С. о русских поэтах», август 1824

	… длинные поэмы <…> требуют всего богатства поэзии, крепкой обрисовки характера и положения. «Войнаровский» — произведение мозаическое, составленное из кусочков Байрона и Пушкина, склеенных вместе без большой затраты мысли. Я воздаю ему должное за местный колорит. Он неглупый малый, но отнюдь не поэт.
	… longs poëmes <…> démandent toute la richesse de la poésie; la forte conception d'un caractère et d'une situation. Войнаровски est un ouvrage en mosaïque composé de fragments de Byron et de Пушкин, rapportés ensemble sans beaucoup de réflexion.
	— Николай Раевский, письмо А. С. Пушкину 10 мая 1825

	Я не поэт, гражданин. Пушкин <…> говорил, что если кто пишет стихи, то прежде всего должен быть поэтом; если же он хочет просто гражданствовать, то пиши прозою.
	— Пётр Вяземский