Метаморфозы (Апулей)
«Метаморфо́зы» (лат. Metamorphoseon), или «Золото́й осёл» (Asinus aureus[К 1]) — авантюрный роман Апулея, один из наиболее популярных античных романов на латинском языке. Написан в 150-е годы или 170-е годы. Есть версии, что Апулей пользовался несохранившимися сборником «милетских рассказов» и повестью исторически недостоверного Лукия из Патр, и, может быть, повестью «Лукий, или Осёл» Лукиана (?)— тоже возможным подражанием Лукию.
Цитаты
правитьНекий раб, который по поручению господина ведал всем его хозяйством, <…> сгорал страстью к некой свободной женщине на стороне. Жена его, оскорблённая изменой, дотла сожгла все его расчётные книги и всё, что хранилось в амбаре. Но, не чувствуя себя удовлетворённой и считая, что такой убыток — недостаточная месть за оскорбление её брачного ложа, она обратила свой гнев против собственной плоти и крови и, вдев голову в петлю, привязав малютку, давно уже рождённого ею от того самого мужа, к той же самой верёвке, бросилась вместе с младенцем в глубокий колодец. Хозяин очень разгневался, узнав об этой смерти, и, схватив раба, доведшего жену до такого преступления, велел раздеть его, всего обмазать мёдом и крепко привязать к фиговому дереву. А в дупле этого дерева был муравейник, кишмя кишевший насекомыми, и муравьи тучами сновали туда и сюда. Как только они учуяли сладкий медовый запах, шедший от тела, то, глубоко впиваясь, хотя и мелкими, но бесчисленными и беспрерывными укусами, долго терзали, так что, съевши мясо и внутренности, начисто обглодали все кости, и к зловещему дереву оказался привязанным только сверкающий ослепительной белизной, лишённый всякой мякоти скелет. — книга VIII, 22 | |
Servus quidam, cui cunctam familiae tutelam dominus permiserat,<…> liberae cuiusdam extrariaeque mulieris flagrabat cupidine. Quo dolore paelicatus uxor eius instricta cunctas mariti rationes et quicquid horreo reconditum continebatur admoto combussit igne. Nec tali damno tori sui contumeliam vindicasse contenta, iam contra sua saeviens viscera laqueum sibi nectit, infantulumque, quem de eodem marito iam dudum susceperat, eodem funiculo nectit seque per altissimum puteum adpendicem parvulum trahens praecipitat. Quam mortem dominus eorum aegerrime sustinens adreptum servulum, qui causam tanti sceleris luxurie sua praestiterat, nudum ac totum melle perlitum firmiter alligavit arbori ficulneae, cuius in ipso carioso stipite inhabitantium formicarum nidificia bulliebant et ultro citro commeabant multiiuga scaturrigine. Quae simul dulcem ac mellitum corporis nidorem persentiscunt, parvis quidem sed numerosis et continuis morsiunculis penitus inhaerentes, per longi temporis cruciatum ita, carnibus atque ipsis visceribus adesis, homine consumpto membra nudarunt, ut ossa tantum viduata pulpis nitore nimio candentia funestae cohaererent arbori. |
Книга I
править1. Вот я сплету тебе на милетский манер разные басни, слух благосклонный твой порадую лепетом милым, если только соблаговолишь ты взглянуть на египетский папирус, исписанный острием нильского тростника[1]; ты подивишься <…> на превращения судеб и самых форм человеческих. — начало | |
At ego tibi sermone isto Milesio varias fabulas conseram auresque tuas benivolas lepido susurro permulceam — modo si papyrum Aegyptiam argutia Nilotici calami inscriptam non spreveris inspicere, figuras fortunasque hominum in alias imagines conversas <…> refectas ut mireris. |
2. … я тщательно листьями отираю пот с лошади, по ушам её поглаживаю… | |
… equi sudorem fronte detergeo, frontem curiose exfrico, auris remulceo… |
4. … недавно в Афинах, у Пёстрого портика[1], я собственными глазами видел, как фокусник глотал остриём вниз преострейший меч всадника. Вслед за тем он же за несколько грошей охотничье копьё смертоносным концом воткнул себе в кишки. И вот на окованное железом древко перевернутого копья, из горла фокусника торчавшего, на самый конец его, вскочил миловидный отрок и, к удивлению нас всех присутствовавших, стал извиваться в пляске, словно был без костей и без жил. Можно было принять всё это за узловатый жезл бога врачевания с полуотрубленными сучками, который обвила любовными извивами змея плодородия. | |
… Athenis proxime et ante Poecilen porticum isto gemino obtutu circulatorem aspexi equestrem spatham praeacutam mucrone infesto devorasse, ac mox eundem, invitamento exiguae stipis venatoriam lanceam, qua parte minatur exitium, in ima viscera condidisse. Et ecce pone lanceae ferrum, qua bacillum inversi teli ad occipitium per ingluviem subit, puer in mollitiem decorus insurgit inque flexibus tortuosis enervam et exossam saltationem explicat cum omnium qui aderamus admiratione: diceres dei medici baculo, quod ramis semiamputatis nodosum gerit, serpentem generosum lubricis amplexibus inhaerere. |
5. — Меня зовут Аристомен <…>. Узнав, что в Гипате, крупнейшем из городов Фессалии, продаётся по очень сходной цене отличный на вкус, свежий сыр, я поспешил туда, собираясь закупить его весь оптом. Но, как часто бывает, <…> надежды на барыш меня обманули: накануне всё скупил оптовый торговец Луп. <…> |
11. — Только что заснул, как вдруг с таким шумом, что и разбойников не заподозришь, двери распахнулись, скорее, были взломаны и сорваны с петель. Кроватишка, и без того-то коротенькая, хромая на одну ногу и гнилая, от такого напора опрокидывается и меня, вывалившегося и лежащего на полу, всего собою прикрывает. |
20. — … я благодарен за то, что он доставил нам удовольствие, позабавив интересной историей; я без труда и скуки скоротал тяжёлую и длинную дорогу. Кажется, даже лошадь моя радуется такому благодеянию: ведь до самых городских ворот я доехал, не утруждая её, скорее на своих ушах, чем на её спине. |
Книга II
править1. … при мысли, что я нахожусь в сердце Фессалии, единогласно прославленной во всём мире как родина магического искусства, держа в памяти, что история, рассказанная добрым спутником Аристоменом, начинается с упоминания об этом городе, я с любопытством оглядывал все вокруг, возбужденный желанием, смешанным с нетерпением. Вид любой вещи в городе вызывал у меня подозрения, и не было ни одной, которую я считал бы за то, что она есть. Все мне казалось обращённым в другой вид губительными нашёптываниями. Так что и камни, по которым я ступал, представлялись мне окаменевшими людьми; и птицы, которым внимал, — тоже людьми, но оперенными; деревья вокруг городских стен — подобными же людьми, но покрытыми листьями; и ключевая вода текла, казалось, из человеческих тел. Я уже ждал, что статуи и картины начнут ходить, стены говорить, быки и прочий скот прорицать и с самого неба, со светила дневного, внезапно раздастся предсказание. | |
… reputansque me media Thessaliae loca tenere qua artis magicae nativa cantamina totius orbis consono orbe celebrentur fabulamque illam optimi comitis Aristomenis de situ civitatis huius exortam, suspensus alioquin et voto simul et studio, curiose singula considerabam. Nec fuit in illa civitate quod aspiciens id esse crederem quod esset, sed omnia prorsus ferali murmure in aliam effigiem translata, ut et lapides quos offenderem de homine duratos et aves quas audirem indidem plumatas et arbores quae pomerium ambirent similiter foliatas et fontanos latices de corporibus humanis fluxos crederem; iam statuas et imagines incessuras, parietes locuturos, boves et id genus pecua dicturas praesagium, de ipso vero caelo et iubaris orbe subito venturum oraculum. |
8. Многие женщины, чтобы доказать прелесть своего сложения, всю одежду сбрасывают или платье приподымают, являя нагую красоту, предпочитая розовый цвет кожи золотому блеску одежды. Но если бы (ужасное предположение, да сохранят нас боги от малейшего намёка на его осуществление!), если бы у самых прекраснейших женщин снять с головы волосы и лицо лишить природной прелести, то пусть будет с неба сошедшая, морем рождённая, волнами воспитанная, пусть, говорю, будет самой Венерой, хором, грацией сопровождаемой, толпой купидонов сопутствуемой, поясом своим опоясанной, киннамоном[1] благоухающей, бальзам источающей, — если плешива будет, даже Вулкану своему понравиться не сможет. |
10. … приникнув к ней в том месте, откуда волосы у неё зачёсаны были на самую макушку, сладчайший поцелуй запечатлел. Тут она, отстранившись немного, обернулась ко мне и, искоса взглянув на меня лукавым взором, говорит: |
16. … весь во власти необузданного и уже мучительного желания, наконец приоткрыл одежду и, показывая своей Фотиде, с каким нетерпением жажду я любви, говорю: |
21. … Телефрон простирает правую руку и, наподобие ораторов, пригнув мизинец и безымянный палец, два других вытянув вперёд, а большой угрожающе опустив[К 3], начинает благодушно таким образом: |
Книга III
правитьCommodum poenicantibus phaleris Aurora roseum quatiens lacertum caelum inequitabat, et me securae quieti revulsum nox diei reddidit. |
9. … трупы убитых людей оказались тремя надутыми бурдюками, просечёнными по всем направлениям, с отверстиями, зиявшими как раз на тех местах, куда, насколько я помню вчерашнюю мою битву, я наносил тем разбойникам раны. |
16. Вчера, возвращаясь из бани, увидела она случайно, что этот юноша сидит в цирюльне, и велела мне потихонечку унести волосы его, которые после стрижки валялись на полу. Покуда я старалась украдкой подобрать их, поймал меня цирюльник, а так как о нас и без того ходит дурная слава, будто мы занимаемся злым чародейством, то, схватив меня, он безжалостно закричал: |
Книга IV
править3. … они поймали меня и, привязав крепким ремнём к какому-то кольцу, без сомнения, снова избили бы до смерти, если бы желудок мой, сузившийся от болезненных ударов, переполненный теми грубыми овощами и страдающий быстрым истечением, не выпустил навоза целой струёй и не отогнал их от моих уже пострадавших лопаток, одних — обрызгав отвратительной жидкостью, других — обдав омерзительным запахом гнили. |
10. — Главарь наш, бесподобный Ламах[1], полагаясь на испытанную свою доблесть, осторожно просовывает руку в отверстие, куда вкладывают ключ, и старается отодвинуть засов. Но Хризерос[К 8], негоднейший из двуногих, давно уже не спал и слышал всё, что происходит; упорное храня молчание, неслышными шагами потихоньку подкрался он и руку вожака нашего, неожиданно нанеся удар, большим гвоздём накрепко приколотил к дверной доске, потом, оставив его как бы в гибельных объятиях креста, сам вылез на крышу своей лачуги, а оттуда не своим голосом начал кликать на помощь всех соседей, называя каждого по имени, и призывать к защите от общей опасности, распуская слух, что внезапный пожар охватил его дом. <…> |
12. — Взломав дверь в какую-то лачужку, забрался он на верхний этаж, в спальню к спящей старухе, и, вместо того, чтобы первым делом укокошить её, свернув шею, начал из широкого окна наружу выбрасывать нам её пожитки, одну вещь за другой, чтобы мы подбирали. Побросав лихо все пожитки, он не захотел дать спуску и постели, на которой лежала старушонка; итак, вытряхнув её из кровати и вытащив из-под неё простыни, тем же путём намеревался их отправить, как негодница эта, упав ему в ноги, взмолилась: «Что ты, сынок, молю тебя, зачем ты жалкое тряпьё и хлам несчастной старухи отдаешь богачам соседям, на чей двор это окно выходит?» Обманутый хитрою и притворною речью, Алцим поверил сказанному и, боясь, как бы, уже предупреждённый об ошибке, он не отдал чужим ларам, вместо своих товарищей, выброшенное им прежде, а также и то, что он собирался выбросить, высунулся из окна и стал внимательно осматриваться, прежде всего стараясь распознать, насколько зажиточны соседи, о которых говорила старуха. Пока он так усердно высматривал, не подозревая никакой беды, старуха эта пакостная, хоть и увечная была, быстрым и неожиданным толчком его, не соблюдавшего равновесия, <…> спихнула вниз головою. |
13. — … некий Демохар собирался устроить бой гладиаторов. Он <…> старался, чтобы народное развлечение достойно было по блеску своему его богатства. <…> какое множество, какое разнообразие зверей! Он специально позаботился издалека привезти эти ходячие породистые гробницы для осуждённых преступников. Но из всех приготовлений к роскошному зрелищу больше всего поражало необыкновенное количество огромных медведей, которых он собирал, не жалея затрат, откуда мог. <…> |
22. Глубокою ночью разбойники <…> по-разному перерядившись, кто вооружившись мечами, кто переодевшись в лемуров, спешным маршем удаляются. |
26. — Есть юноша редкой красоты, меж сверстниками первый, которого весь город единодушно выбрал в приёмные сыновья[К 9]… |
27. — … образы дневного сна считаются ложными, но и ночные сновидения иногда предвещают обратное. В конце концов слёзы, побои, иногда и смерть означают удачное и выгодное следствие, а наоборот, смеяться, сладкими кушаньями желудок набивать или любовной страстью наслаждаться предвещает печаль душевную, телесную слабость и прочие неприятности в будущем. Давай лучше я тебя потешу хорошенько сказкой, баснями старушечьими, — и начала: 28. Жили в некотором государстве царь с царицею. Было у них три дочки-красавицы, <…> младшая же девушка такой была красоты чудной, такой неописанной, что и слов-то в человеческом языке, достаточных для описания и прославления её, не найти. Так что многие из местных граждан и множество иноземцев, которых жадными толпами собирала молва о необычайном зрелище, восхищённые и потрясённые недосягаемой красой, прикрывали рот свой правою рукою, положив указательный палец на вытянутый большой, словно они самой богине Венере священное творили поклонение. И уже по ближайшим городам и смежным областям пошла молва, что богиня, которую лазурная глубина моря породила и влага пенистая волн воздвигла, по своему соизволению являет повсюду милость, вращается в толпе людей, или же заново из нового семени светил небесных не море, но земля произвела на свет другую Венеру, одарённую цветом девственности. |
35. Идут к указанному обрыву высокой горы, ставят на самой её вершине девушку, удаляются, оставив брачные факелы, освещавшие ей дорогу и тут же угасшие от потока слёз, и, опустив головы, расходятся все по домам. А несчастные родители её, удручённые такою бедою, запершись в доме, погруженные во мрак, предали себя вечной ночи. Психею же, боящуюся, трепещущую, плачущую на самой вершине скалы, нежное веяние мягкого Зефира, всколыхнув ей полы и вздув одежду, слегка подымает, спокойным дуновением понемногу со склона высокой скалы уносит и в глубокой долине на лоно цветущего луга, медленно опуская, кладёт. |
Книга V
править3. Психея ощутила блаженство от божественного покровительства и, <…> увидев тут же подле себя появившийся полукруглый стол, накрытый <…> для её трапезы, охотно возлегает за него. И тотчас вина, подобные нектару, и множество блюд с разнообразными кушаньями подаются, будто гонимые каким-то ветром, а слуг никаких нет. Никого не удалось ей увидеть, лишь слышала, как слова раздавались, и только голоса имела к своим услугам. После обильной трапезы вошёл кто-то невидимый и запел, а другой заиграл на кифаре, которой также она не видела. <…> |
10. А мне какого мужа терпеть приходится? Скрюченный, сгорбленный от подагры и по этой причине крайне редко в любви со мной находящийся; большую часть времени растираю его искривлённые, затвердевшие, как камень, пальцы и обжигаю эти тонкие руки мои пахучими припарками, грязными тряпками, зловонными пластырями, словно я не законная супруга, а сиделка, для работы нанятая. <…> Не будь я женщиной, перестань я дышать, если не свергну её с вершины такого богатства. <…> Не могут быть счастливы те, богатство которых никому неведомо. | |
— сестра Психеи |
16. … так между собою переговариваются: «<…> прежде всего надо низвергнуть её с высоты благополучия. Если она не знает лица своего мужа, — значит вышла за какого-нибудь бога[К 11][1] и готовится произвести на свет бога. А уж если она (да не случится этого!) прослывёт матерью божественного ребёнка, я тут же на крепкой петле повешусь». |
19. Подступив через открытые уже ворота к незащищённой душе сестры своей, преступные женщины отбросили всякое прикрытие тайных ухищрений и, обнажив мечи обмана, нападают на пугливое воображение простодушной девочки. |
26. — … говорит: «Ты за столь жестокое преступление уходи немедленно с моего ложа и забирай свои пожитки, я же с сестрой твоей, — тут он назвал твоё имя, — торжественным браком сочетаюсь», — и сейчас же приказал Зефиру, чтобы он выдул меня из его дома». |
28. Чайка, птица белоснежная, что по волнам морским на крыльях плавает, поспешно в недра океана глубокого ныряет. Там, сейчас же представ перед Венерой, что купалась и плескалась, докладывает ей, что сын её обжёгся, стонет от боли, причиняемой тяжёлой раной, лежит — неизвестно, поправится ли, а что у всех народов из уст в уста уже говор и ропот идёт и Венеру со всей её роднёй поминают недобрым: сынок, мол, на горах любовью занимаясь, а сама она в океане купаясь, от дел своих отстали, а через то ни страсти нет никакой, ни очарования, ни прелести, а всё стало неблаговидно, грубо и дико; ни браков супружеских, ни союзов дружеских, ни от детей почтения, но всеобщее позорище и от грязных соединений горечь и отвращение. Так эта болтливая и любопытная птица верещала в Венерины уши, пороча доброе имя её сына. |
Книга VI
править8. Не замедлил Меркурий послушаться. Обегая все народы, он так провозглашал повсюду, исполняя порученное ему дело: «Если кто-либо вернёт из бегов или сможет указать место, где скрывается беглянка, царская дочь, служанка Венеры, по имени Психея, да заявит об этом глашатаю Меркурию за муртийскими метами[К 12] и в виде награды за сообщение получит тот от самой Венеры семь поцелуев сладостных и ещё один самый медвяный с ласковым языка прикосновением». |
9. Венера покатилась со смеху и говорит: |
12. … из реки, сладчайшей музыки кормилица[1], лёгким шелестом ветерка нежного свыше вдохновенная, так вещает тростинка зелёная: «Психея, столько бед испытавшая, не пятнай священных вод этих[К 13] несчастною своею смертью и смотри не приближайся в этот час к ужасным овцам: когда палит их солнечный зной, на них обычно нападает дикое бешенство, и они причиняют гибель смертным то острыми рогами, то лбами каменными, а подчас ядовитыми укусами. Когда же после полудня спадёт солнечный жар и приятная речная прохлада стадо успокоит, тогда ты можешь спрятаться под тем широчайшим платаном, что черпает себе влагу из той же реки, что и я. И как только утихнет бешенство овец и они вернутся в своё обычное состояние, ты найдёшь золотую шерсть, застрявшую повсюду среди переплетённых ветвей, — стоит лишь потрясти листву соседних деревьев». |
13. Нахмурив брови и злобно улыбнувшись, говорит [Венера]: «Небезызвестен мне и этого подвига распутный свершитель! Но вот я испытаю как следует, вполне ли ты обладаешь присутствием духа и особенным благоразумием. Видишь там высящуюся под высочайшей скалой вершину крутой горы, где из сумрачного источника истекают темные воды? Приблизившись к вместительной, замкнутой со всех сторон котловине, они орошают стигийские болота и рокочущие волны Коцита питают. Оттуда, из самого истока глубокого родника, зачерпнув ледяной воды, немедленно принесешь ты её мне в этой скляночке». Сказав так, она с ещё более страшными угрозами передаёт ей бутылочку из гранёного хрусталя. <…> |
16. Но даже и теперь не могла она снискать одобрения у разгневанной богини. Та со зловещей улыбкой, грозящей ещё большими и злейшими бедами, обращается к ней: «Как вижу, ты — великая и прямо-таки опытная колдунья, что так совершенно исполняешь столь трудные задачи. Но вот что, куколка моя, должна ты будешь для меня сделать. Возьми эту баночку <…> и скорее отправляйся в преисподнюю, в загробное царство самого Орка. Там отдашь баночку Прозерпине и скажешь: «Венера просит тебя прислать ей немножечко твоей красоты, хотя бы на один денёк, так как собственную она всю извела и истратила, покуда ухаживала за больным сыном». <…> |
21. Купидон <…> мчится к своей Психее, тщательно снимает с неё сон и прячет его на прежнее место в баночку. Психею же будит безопасным уколом своей стрелы <…>. |
26. Я так раздумывал сам с собою: «<…> видишь, совсем близко высокие скалы, усеянные острейшими камнями, которые в тело тебе вонзятся раньше, чем умрёшь, на клочки тебя раздерут. Ведь эта знаменитая магия твоя, дав тебе образ и тяготы осла, не толстой ослиной кожей тебя снабдила, а тонкой кожицей, как у пиявки». |
Книга IX
править14. Не было такого порока, с которым не зналась бы эта негоднейшая женщина, но все гнусности в неё стекались, словно в смердящую выгребную яму… |
33. … хозяина моего радушный владелец приглашает к обильному завтраку. Уже чаши переходили у них из рук в руки, как вдруг случилась диковинная вещь — настоящее чудо: по двору бегала курица, отбившись от остальных, и кудахтала, как обычно кудахчут куры, чтобы оповестить о том, что они сейчас снесут яйцо. Посмотрев на неё, хозяин говорит: |
Quod oleum flammae, quod sulpur incendio, quod flagellum Furiae, hoc et iste sermo truculentiae hominis nutrimento fuit. |
Книга X
править2. Знай, любезный читатель, что я рассказываю тебе трагическую историю, а не побасенки, и сменим-ка поэтому комедийные башмаки на котурны. Женщина эта, пока первой своей пищей питался ещё крошка Купидон, могла противостоять слабым его силам, лёгкий огонь в молчании подавляя. Когда же неистовый Амур безмерно начал сжигать все её внутренности, безумным пламенем их наполнив, покорилась она яростному божеству и, чтобы скрыть душевную рану, сделала вид, будто занемогла телесно. Всякому известно, что резкие перемены во внешности и состоянии здоровья у больных и влюблённых точно совпадают: мертвенная бледность, усталые глаза, слабость в коленях, тревожный сон и тяжёлые вздохи, тем более мучительные, что они лишь с трудом вырываются из груди. Можно было подумать, что и этой женщине не даёт покоя только горячечный жар, — если бы не её слёзы. | |
Iam ergo, lector optime, scito te tragoediam, non fabulam legere et a socco ad coturnum ascendere. Sed mulier illa, quamdiu primis elementis Cupido parvulus nutriebat, imbecillis adhuc eius viribus facile ruborem tenuem deprimens silentio resistebat. At ubi completis igne vaesano totis praecordiis inmodice bacchatus Amor exaestuabat, saevienti deo iam succubuit, et languore simulato vulnus animi metitur [in] corporis valetudinem. Iam cetera salutis vultusque detrimenta et aegris et amantibus examussim convenire nemo qui nesciat: pallor deformis, marcentes oculi, lassa genua, quies turbida et suspiritus cruciatus tarditate vehementior. Crederes et illam fluctuare tantum vaporibus febrium, nisi quod et flebat. |
21. Тут крепко меня поцеловала, не так, как в публичном доме обычно целуется корыстная девка со скупым гостем, но от чистого сердца… | |
Exosculata pressule, non qualia in lupanari solent basiola vel meretricum poscinummia vel adventorum negantinummia, sed pura atque sincera instruit… |
24. … всунув несчастной между бёдер горящую головню, мучительной предаёт её смерти. | |
… titione candenti inter media femina detruso crudelissimae necavit. |
30. На сцене высоким искусством художника сооружена была деревянная гора, наподобие той знаменитой Идейской горы[1], которую воспел вещий Гомер; усажена она была живыми зелёными деревьями, источник, устроенный на самой вершине руками строителя, ручьями стекал по склонам, несколько козочек щипали травку, и юноша, одетый на фригийский манер в красивую верхнюю тунику и азиатский плащ, который складками ниспадал по его плечам, с золотой тиарой на голове изображал пастуха, присматривающего за стадом. Вот показался прекрасный отрок, на котором, кроме хламиды эфебов на левом плече, другой одежды нет, золотистые волосы всем на загляденье, и сквозь кудри пробивается у него пара совершенно одинаковых золотых крылышек; кадуцей указывает на то, что это Меркурий. Он приближается, танцуя, протягивает тому, кто изображает Париса, позолоченное яблоко, которое держал в правой руке, знаками передаёт волю Юпитера и, изящно повернувшись, исчезает из глаз. — начало знаменитого описания пантомимы[1] | |
Erat mons ligneus, ad instar incliti montis illius, quem vates Homerus Idaeum cecinit, sublimi instructus fabrica, consitus virectis et vivis arboribus, summo cacumine, de manibus fabri fonti manante, fluvialis aquas eliquans. Capellae pauculae tondebant herbulas et in modum Paridis, Phrygii pastoris, barbaricis amiculis umeris defluentibus, pulchre indusiatus simulabat magisterium. Adest luculentus puer nudus, nisi quod ephebica chlamida sinistrum tegebat umerum, flavis crinibus usquequaque conspicuus, et inter conas eius aureae pinnulae colligatione simili sociatae prominebant; quem [caduceum] et virgula Mercurium indicabat, Is saltatorie procurrens malumque bracteis inauratum dextra gerens (adulescentis), qui Paris videbatur, porrigit, qui mandaret Iuppiter nutu significans, et protinus gradum scitule referens et conspectu facessit. |
Книга XI
править3. Не успел я окончательно сомкнуть глаза, как вдруг из средины моря медленно поднимается божественный лик, самим богам внушающий почтение. А затем, выйдя мало-помалу из пучины морской, лучезарное изображение всего тела предстало моим взорам. Попытаюсь передать и вам дивное это явленье, если позволит мне рассказать бедность слов человеческих или если само божество ниспошлет мне богатый и изобильный дар могучего красноречья. | |
3. Necdum satis conixeram, et ecce pelago medio venerandos diis etiam vultus attollens emergit divina facies; ac dehinc paulatim toto corpore perlucidum simulacrum excusso pelago ante me constitisse visum est. Eius mirandam speciem ad vos etiam referre conitar, si tamen mihi disserendi tribuerit facultatem paupertas oris humani vel ipsum numen eius dapsilem copiam elocutilis facundiae subministraverit. Iam primum crines uberrimi prolixique et sensim intorti per divina colla passive dispersi molliter defluebant. Corona multiformis variis floribus sublimen destrinxerat verticem, cuius media quidem super frontem plana rotunditas in modum speculi vel immo argumentum lunae candidum lumen emicabat, dextra laevaque sulcis insurgentium viperarum cohibita, spicis etiam Cerialibus desuper porrectis [conspicua. Tunica] multicolor, bysso tenui pertexta, nunc albo candore lucida, nunc croceo flore lutea, nunc roseo rubore flammida et, quae longe longeque etiam meum confutabat optutum, palla nigerrima splendescens atro nitore, quae circumcirca remeans et sub dexterum latus ad umerum laevum recurrens umbonis vicem deiecta parte laciniae multiplici contabulatione dependula ad ultimas oras nodulis fimbriarum decoriter confluctuabat. |
22. Тут любезнейший старец <…> выносит из недр святилища некие книги, написанные непонятными буквами; эти знаки, то изображением всякого рода животных сокращённо передавая слова торжественных текстов, то всевозможными узлами причудливо переплетаясь[1] и наподобие колеса изгибаясь, тайный смысл чтения скрывали от суетного любопытства. | |
Iniecta dextera senex <…> adyti profert quosdam libros litteris ignorabilibus praenotatos, partim figuris cuiusce modi animalium concepti sermonis compendiosa verba suggerentes, partim nodosis et in modum rotae tortuosis capreolatimque condensis apicibus a curiositate profanorum lectione munita. Indidem mihi praedicat, quae forent ad usum teletae necessario praeparanda. |
30. … бог среди богов, среди могучих могущественнейший, среди верховных высший, среди высших величайший, среди величайших владыка, — Осирис, не приняв чужого какого-либо образа, а в собственном своём божественном виде удостоил и почтил меня своим явлением. Он сказал мне, чтобы я бестрепетно продолжал свои славные занятия в суде, не боясь сплетен недоброжелателей, которые вызваны отличающими меня трудолюбием и учёностью. А чтобы я, не смешиваясь с толпой остальных посвящённых, мог ему служить, избрал меня в коллегию своих пастофоров[К 22], назначив даже одним из пятилетних декурионов. Снова обрив голову[К 23], я вступил в эту стариннейшую коллегию, основанную ещё во времена Суллы[К 24], и хожу теперь, ничем не осеняя и не покрывая своей плешивости, радостно смотря в лица встречных. — конец | |
… deus deum magnorum potior et potiorum summus et summorum maximus et maximorum regnator Osiris non in alienam quampiam personam reformatus, sed coram suo illo venerando me dignatus adfamine per quietem recipere visus est: quae nunc, incunctanter gloriosa in foro redderem patrocinia, nec extimescerem malevolorum disseminationes, quas studiorum meorum laboriosa doctrina ibidem exciverat. Ac ne sacris suis gregi cetero permixtus deservirem, in collegium me pastophorum suorum immo inter ipsos decurionum quinquennales adlegit. Rursus denique quaqua raso capillo collegii vetustissimi et sub illis Syllae temporibus conditi munia, non obumbrato vel obtecto calvitio, sed quoquoversus obvio, gaudens obibam. |
Перевод
правитьМ. А. Кузмин, 1929
О романе
править… Апулей <…> истощал гений свой на построение чудных гротесков, коим долго-долго жить и пережить многие великолепные здания! | |
— Николай Надеждин, рецензия на главу VII «Евгения Онегина», 1830 |
Комментарии
править- ↑ Впервые это название упомянул Аврелий Августин в «О граде Божьем» (XVIII, 18).
- ↑ Беременность у слоних продолжается 22 месяца; согласно же народным преданиям, срок мог увеличиться до 10 лет[1].
- ↑ Ораторы древности, произнося речь, оживлённо жестикулировали, важную роль играли пальцы[1].
- ↑ Древние представляли себе богиню Справедливости вечно бодрствующей и замечающей всё происходящее в мире[1].
- ↑ Упоминаний о подобных празднованиях у других античных авторов не встречается[1].
- ↑ Занятия магией в Римской империи были строжайше запрещены[1].
- ↑ Узел — символ нерасторжимой связи, непременный атрибут при любовных наговорах[1].
- ↑ Буквально: жадный до золота (греч.)[1].
- ↑ Сограждане преподнесли ему почётный титул сына города[1].
- ↑ На них расставлялись статуи богов перед накрытым столом во время особого жертвоприношения[1].
- ↑ 1 2 В античных мифах боги, соединяясь со смертными женщинами, обыкновенно скрывали своё настоящее обличье.
- ↑ В Муртийской долине (Vallis Murcia) в Риме находился Большой цирк, часто служивший ипподромом (отсюда «меты» — столбы, вокруг которых объезжали колесницы во время скачек). За цирком стоял храм Венеры; возле него всегда собирались продажные женщины[1].
- ↑ Потому что в них обитает нимфа, богиня этой реки[1].
- ↑ Подобная сцена есть в «Энеиде» (VI, 420).
- ↑ Шутливое сравнение богов с сенаторами, а муз с цензорами; сенатские списки находились в ведении цензоров, которые должны были пополнять их новыми именами, а в случае надобности вычёркивать имена недостойных[1].
- ↑ Психея, получив бессмертие, «освободилась» от рабства у Венеры[1].
- ↑ В эпоху поздней античности её отождествляли с Исидой[1].
- ↑ Атрибуты Цереры[1].
- ↑ Плащ мог быть эмблемой Луны, часть которой всегда покрыта тенью, подземной богини Прозерпины или оплакивающей Прозерпину Цереры[1].
- ↑ Корабль был священным символом Исиды — богини моря и покровительницы мореплавателей. Возможно также, что он символизировал разливы Нила[1].
- ↑ Пальма — эмблема победы[1].
- ↑ Египетских жрецов среднего ранга, во время религиозных процессий носившие изображения богов[1].
- ↑ Египетские жрецы обычно делали так[1].
- ↑ 70-е годы до н. э.[1]